Хотя она и блестяще сыграла в “Старых клячах”, это выражение явно не про нее. Во всяком случае, пока подавляющая часть человечества рвалась в жаркие страны греть кости на песке, Светлана Крючкова в летний отпуск осваивала северные территории земного шара. На не жарком маршруте Санкт-Петербург—Рейкьявик наш обозреватель Марина Райкина повстречала эту сильную женщину, замечательную артистку, не признающую банальностей ни в кино, ни на сцене, ни в жизни.
Из досье “МК”. Светлана Крючкова — выпускница Школы-студии МХАТ. Ее брали многие театры, но она выбрала Художественный. Когда вышла замуж, уехала в Ленинград и перешла в БДТ. Была любимой актрисой Георгия Товстоногова. Снималась в фильмах “Большая перемена”, “Чучело”, “Родня”, “Светлая личность”, “Утомленные солнцем”, “Тоталитарный роман”, “Старые клячи”.
— У меня отдых бывает, когда я в больницу попадаю. Я там отдыхаю от сложной работы без выходных. Единственная роскошь, которую я себе позволяю раз в году, — запланированный круиз. 10 лет я так провожу время. Подсела на круизы, как наркоманка. Не могу тупо лежать на одном и том же пляже. Мне нужно, чтобы менялся вид, люди, города.
— Но здесь одни и те же волны...
— Волны совершенно разные. Сколько морей — мы были в Атлантическом океане, Северном море, Балтийском.
— И вы можете сказать, чем отличаются волны Атлантического океана от волн Балтийского моря?
— Они теплее и солонее. А Балтийское все-таки родное. И потом, сегодня ты лежишь на палубе отдыхаешь, а завтра бегаешь в какой-нибудь Бельгии. Потом устаешь — и опять на теплоход. Можно вести любой образ жизни. Например, разнузданный — пить-гулять, а можно здоровье поправлять. Раньше я любила разгульный, а теперь я оздоравливаюсь. Поэтому хожу по палубе, километры наматываю, много плаваю.
— Как себя чувствуете в замкнутом пространстве — как свободный человек в купальнике или как мишень под прицелом?
— Я на таком преодолении все время живу, что у меня никаких комплексов уже нет. У меня дети растут, и я всегда им говорю: “Старуха бывает толстая, а бывает худая. Но она все равно старуха”. Как ни крути — мы же стареем. Но в этом круизе люди дружелюбные попались, добрые слова говорят. Всем кажется, что артистам очень часто говорят хорошие слова. Это не так. А здесь можно позволить себя немножко полюбить. Все-таки в Библии говорится, возлюби ближнего своего, как самого себя. Вот я и учусь себя любить, хотя бы какое-то время. Буквально с первого дня спокойно раздеваюсь, спокойно хожу и не думаю, какое я произвожу впечатление. Так что умные люди все равно будут судить меня по моей работе. Для этого существует сольный вечер на корабле, поэтому я люблю вначале выступить (безумно волнуюсь до сих пор), чтобы все поняли, кто я и что я, и дальше я могу позволить себе отдыхать.
— Света, вы, наверное, здесь рекорд поставили — ни разу не покрасились, вообще без грима...
— Я не люблю краситься. У нас был пиратский ужин, и впервые в жизни я накрасила ресницы своему сыну. Ему все очень понравилось, но когда вечером я начала все это снимать, он сказал: “Мама, вот теперь я тебя понимаю, когда ты говоришь: “Как я не люблю краситься”. Я устаю от грима, поэтому стараюсь в жизни ходить без косметики. Векслер, царствие ему небесное (Юрий Векслер — известный оператор, первый муж Светланы Крючковой. — М.Р.) очень хорошо знал живопись. И когда я ходила ненакрашенная, с длинными волосами, а мне все говорили: “Ты хоть бы ресницы покрасила” — он отвечал: “Вы в Эрмитаже деньги платите, а она тут перед вами бесплатно ходит. Она — венецианская живопись, Мадонна”.
— Очень странно для русской актрисы, которая хочет и в жизни выглядеть эффектно.
— Надо сказать, что уже два раза вернувшись с того света, я все отсчитываю с точки зрения операционного стола. И с точки зрения жизни—смерти. Все остальное — такая ерунда! Только болезнь и немощь собственная — это настоящее несчастье. Или смерть чужая, не своя.
Я вообще за отсутствие фальши. Знаешь, жизнь такая короткая, что если мы начнем притворяться, нас могут не успеть разглядеть. Мы так и уйдем непонятыми, неразгаданными. Так что надо быть человеком. Надо быть самим собой. Тем более в нашей стране — она очень сложная для женщины. Когда я рожала второго ребенка, я хотела только мальчика, не девочку.
— Почему?
— Здесь все против женщин. Мужчине значительно легче, потому что к мужчинам относятся более снисходительно, у них меньше обязанностей. Любого мужчину, в каком бы он качестве ни был, всегда подберет какая-нибудь. Потом я обращала всегда внимание на объявление о знакомствах: “ищу стройную, молодую, хозяйственную, самостоятельную, с жилплощадью...”. Так и хочется сказать: “Посмотри на себя”.
— Социум на корабле — отличная возможность наблюдать за людьми. Вы как актриса этим пользуетесь?
— Вообще ничего интересней человека для меня в жизни нет. Я не верю на слово никому, я должна сама поговорить с человеком и понять. И когда я играла Лени Рифеншталь (“Марлени — стальные прусские дивы” — спектакль Театра им. Гоголя. — М.Р.), я не поверила, что мне про нее говорили. Я приобрела все ее фильмы, прочитала ее мемуары, и она раскрылась для меня совершенно с другой стороны. Я не могу утверждать, что занимаюсь ее реабилитацией, но совершенно точно могу сказать, что после спектакля половине зала симпатичен один персонаж — Марлен Дитрих, а половине другой — моя Лени.
Знаешь, мы очень скорые на суд, но каким судом судите, таким и сами судимы будете. А знаменитое высказывание Пушкина по поводу дневников Байрона. “Толпа любит читать откровения творца, она читает их с наслаждением, чтобы сказать: “Он мал, как мы, он мерзок, как мы”. Нет! Врете. Он и мал, и мерзок не так, как вы. Иначе”.
— Какую из стран круиза вы выбрали бы для жизни?
— Мне очень нравится Норвегия, в Исландии побывала — всегда хотела. И очень мне понравилась Бельгия. Но нет хорошего или плохого — есть твое или не твое. Помню, сидела в Брюгге, чудном бельгийском городке, в кафе, и официант, скорей всего он был итальянец, принес мне сок без трубочки. И я говорю ему по-английски: “Принесите мне, пожалуйста...” — и забыла, как будет “трубочка”. Показала губами, а он спрашивает: “Поцелуй?”
Но я не смогла бы жить ни в какой другой стране. Актеры... мы же как доноры: у донора если не берут кровь, он начинает заболевать. Мы должны отдать, чтобы внутреннее обновление совершилось. Обязательно в зале будет человек, равноценный тебе по пониманию, с которым ты говоришь на одном языке, и это чувствуется. И без этого я не могу жить. Поэтому нигде, кроме России, мне нет места. Поэтому мне интересно разговаривать на уровне души, не быта. Быт у нас тяжелый, социальные условия чудовищные и несправедливые. Но то, ради чего мы все-таки рождаемся — предназначение, — для этого мы живем. А предназначение можно исполнить только там, где ты родился.
— В результате вынужденного простоя в Большом драматическом театре вы отправились в свободное плавание и вкусили свободы. Скажите — это сладкое для вас слово?
— Я очень боялась уходить, потому что служила только в двух театрах — МХАТе и БДТ, не бегала никогда. Но русская поговорка: нет худа без добра — себя оправдала. Оказавшись вне театра, я стала шевелиться и открыла в себе возможности, о которых даже не подозревала. Я сама сделала спектакль, у меня сейчас свой театр-студия, пошла преподавать и выпустила курс. Я спокойно работаю с разными режиссерами и езжу в Москву. Я играю в Москве две роли. Уже говорила про Лени Рифеншталь — сильную женщину, которую не сломили обстоятельства. А другая роль — беззащитная женщина в спектакле “Квартет”.
Премьера будет в октябре в Центре Вишневской. Пьеса об одиночестве, но не воспевание одиночества, а преодоление его. Четыре оперных артиста оказались в доме престарелых. Нет, это не лирическая комедия, скорее притча. В “Квартете” заняты Игорь Дмитриев, Кахи Кавсадзе и Барбара Брыльска.
Я играю человека, у которого не все в порядке с головой. В этом смысле я беспощадна, но в то же время она получается трогательной, беззащитной. Полная противоположность Лени Рифеншталь. Спектакль музыкальный, музыка авангардная (композитор Николай Морозов), как и сам спектакль (режиссер Роман Мархолия). Мы поем музыкальные номера на слова Киплинга, Олса и из “Алисы в стране чудес”. А начинается все с квартета Верди из “Риголетто”. Им и заканчивается. “Мы актеры, — говорит персонаж Игоря Дмитриева, — мы призваны к тому, чтобы праздновать жизнь. Так живи, пока ты жива, благословляй каждый день, каждое мгновение. Давай споем. Мы должны петь”. А моя героиня к тому же старая девственница...
— Я не удивилась, когда вы сыграли Лени — стальную даму Гитлера, но вы — и девственница?.. Извините...
— Да, секса там нет. Правда, герой Кахи Кавсадзе говорит: “Я говорил тебе, что твои груди самые сексуальные”. А с другой стороны, когда я на сцене “сплю”, он же говорит: “Ты посмотри, какое у нее лицо. Как у ребенка, ни одной морщинки. Улыбка ее светится даже в темноте”.
— Антрепризы часто предлагают актерам, даже таким высококлассным, как вы, сомнительный материал, но за приличные деньги. А как насчет репутации?
— Я никогда не осуждаю артистов, и никто не вправе это делать. Единственное, что мы умеем делать, — это играть. И если нет достойного материала, у нас есть дети, семьи. Мы обязаны их каким-то образом обеспечить. И это счастье, если в такой ситуации удается работать с настоящей драматургией и настоящим режиссером.
— То есть вас не задевает, если кто-то скажет, напишет: “Крючкова — замечательная артистка, но в такое дерьмо влипла...”?
— Я не играю дерьмо. Сейчас у меня счастливая возможность есть этого избегать. Недавно предложили пьесу под названием “Фаллоимитатор”, я отказалась. Хотя понимаю, что на ней много можно заработать денег, и публика пойдет. Но я не хочу. Жизнь — она короче, чем нам кажется. А активная жизнь — совсем короткая, сейчас уже, когда мне два года до пенсии осталось. И мне не хочется испортить то, что я делала. Хочется оставшееся десятилетие, а может пятнадцатилетие, говорить о чем-то важном, глубоком. Я очень люблю, когда есть космос на сцене, когда нет ответов на вопросы. А хочется о чем-то так помолчать... Но я люблю и попридуриваться на сцене.
— А что в кино?
— Я жду маму-жабу в фильме Нечаева “Дюймовочка”. Ахеджакова будет играть мышку, Леня Мозговой — крота, а я — маму-жабу. А ее суть — концентрация материнской любви. Она так любит жабика своего, что она ему дышать не дает. Такая еврейская мама. Леня дал мне эту роль после того, как понаблюдал меня в Анапе в кругу семьи. Подошел и сказал: “Света, вы же настоящая мама-жаба”. Это хороший комплимент.