— А что, чашек у нас всего две? — Алханов открывает кухонные шкафы и с удивлением констатирует: — Похоже, да…
“Штаб-квартира” бывшего чеченского министра внутренних дел и будущего президента — две комнаты и кухня в маленьком доме на окраине Грозного. Мы едва помещаемся за узким столом; чашек и правда всего две — одна мне, другая — Лом-Али Ельсаеву, боевому товарищу Алханова, начальнику Грозненского ЛУВД на транспорте.
Перед эксклюзивным интервью для “МК” Алханов предупредил: “У меня есть минут сорок”. Но спустя отпущенные мне 40 минут Алханов уже не вспоминает о протоколе. И дружеское чаепитие продолжается несколько часов…
— Да, в Москве меня не знают, — говорит Алханов. — Зато знают в Чечне. Как человека, который никогда не менял свою позицию и придерживался одних взглядов и в 1994-м, и в 1996-м, и в 2004-м.
“Спрячьте оружие!”— Говорят, вы ходите без оружия?
— Смотрите, — Алханов чуть приподнимается, — пистолета нет. Хотя для кавказцев это характерно — покрасоваться с оружием: кинжал с одной стороны, пистолет с другой, некоторые еще парочку гранат привесят. Но я не любитель таких вещей.
— Хотя пост, который вы теперь займете, иначе чем расстрельным не назовешь…
— Да, согласен. Но я на другой расстрельной должности уже не один год. Пережил 4 покушения. Боюсь ли? Нет. Я вырос в верующей семье и знаю, что судьбу человека решает не бандит, не террорист, а только воля Всевышнего. Я абсолютно уверен: проживу ровно столько, сколько отведено Богом.
— Ваша команда жалуется: Алханова тяжело охранять, никакой дисциплины.
— Да-да, подтверждаю, — кивает Лом-Али, — очень с ним непросто. Это я вам как соратник говорю — постоянно проблемы возникают. Еще и нас пытается строить: спрячьте оружие, нечего демонстрировать.
— Не преувеличивай, — морщится Алханов, — пренебрегать мерами безопасности никто не собирается. Но и чересчур увлекаться тоже незачем.
— Вы сказали, что никогда не меняли своих взглядов. А почему все-таки в 1994-м не встали на сторону Дудаева? Ведь тогда идея независимости увлекала многих.
— Почему не с Дудаевым? Во-первых, я офицер. Я присягал России и всю жизнь служил России. Во-вторых: какое-то внутреннее чутье, шестое чувство, если хотите, подсказывало, что это не нужно моему народу. Худо-бедно, но в школах-университетах тоже учился. И помнил еще с тех времен, что даже самая прогрессивная революция — как, скажем, французская — все равно несет разрушение и хаос, забирает много жизней. Не понимать этого нельзя. Призывать к таким вещам можно разве что в националистическом угаре. Или целенаправленно — выполняя чью-то политическую волю. Чему вы так удивляетесь? Для кого-то секрет то, что я сказал?
— Один из любимых штампов многих политиков — “чеченский народ”. Что это значит для вас?
— Это очень своеобразный народ. Народ крайностей. Я бы сказал, что те характеристики русского народа, о которых говорил еще Пушкин (помните “русский бунт, бессмысленный и беспощадный”?), в Чечне достигают своих высших проявлений. И ведь согласитесь — похожие настроения были во многих регионах России, каких только бредовых идей не озвучивалось! И в Кабардино-Балкарии, и в Карачаево-Черкесии, и лозунг “даешь Уральскую республику”… Я всегда считал и сейчас уверен: можно было раскачивать любой субъект Федерации, потому что там все это пресекается. Но только не Чечню. Это не тот народ, который легко остановить. Мы вон уже 10 лет пытаемся…
Приказано — выиграть— Я вас уверяю, дело не в “кандидатуре Кремля”. — Алханову явно уже надоело отвечать на этот вопрос. — Я не рвался в президенты. Если бы не поддержка единомышленников, я никогда бы не согласился на это. Решение принимал тяжело. А что касается “кандидатуры Кремля”… Хочу вам задать вопрос: а как выходить из этой ситуации без поддержки центра? В Чеченской Республике в принципе невозможно обойтись без внимания Кремля.
В очередной раз звонит мобильник — Алу выходит из кухни, и, пока его нет, разговор на острую тему продолжает Лом-Али.
— Он ведь действительно воспринял это как новое задание, — говорит Ельсаев. — Как приказ, если хотите. Надо — значит надо.
Беседу прерывает возвращение Алханова.
— Ну что, придумали очередной провокационный вопрос? — улыбается хозяин. — Давайте спрашивайте. Готов.
— Провокаций не будет. Пока. Расскажите, из чего складывается ваш день. Скажем, сегодняшний?
— Можно расслабиться? Хорошо, — говорит Алханов. — Встал в 6 утра, как обычно. Намаз, физические упражнения — это обязательная программа. В 7.30 уже выехали в Центорой, почтить память Ахмата Кадырова. Потом — в правительство. Плюс надо было подготовиться к встрече с Президентом России. С ним, как вы понимаете, надо обсуждать стратегические проблемы. А сложность в том, что в Чеченской Республике нет непервоочередных задач. Поэтому определиться непросто.
— Вы милиционер, но не экономист. Как будете восполнять этот пробел?
— Уже. Читаю книги, подбираю людей. Я, конечно, не экономист, но и должность руководителя МВД обязывала знать многое, в том числе экономические вещи. Важно понять: все плохо не потому, что денег нет, а потому, что они не доходят до конкретной цели. И воруют здесь только тогда, когда разрешают там — наверху. Значит, необходим жесткий контроль. Но я считаю, нашим бизнесменам, представителям чеченской диаспоры в Москве — и не только в Москве — можно и рискнуть. Все равно это их родина, а деньги с собой в могилу не унесешь. Потом, малое предпринимательство — это чеченская стихия. У нас народ заводной: вон Махмуд сделал киоск, а чем я хуже? Людям нужно немного — дай условия, остальное сделают сами. Разваливали 13 лет — теперь в одночасье не восстановишь. Синдром войны будет преодолеваться долго. Уже сегодня люди соскучились по труду. И есть желание жить хорошо — думаю, ни один народ не смог бы пережить все то, что случилось, так, как наш.
“Куда им идти?”— Пожалуй, ничто не вызывает столько вопросов, как так называемая амнистия для раскаявшихся. Не боитесь принимать в ряды сотрудников МВД бывших боевиков?
— Несколько лет назад я сам говорил то же, что сейчас от вас слышу. Был жестким противником таких вещей, вообще воспринимал это как предательство. Но потом проанализировал ситуацию. Того, кто участвовал в похищениях людей, в убийствах, в милицию не возьмут. Но нельзя забывать — шла война. И человек мог принимать участие в боевых действиях просто потому, что у него погибли все родные. Ахмат-Хаджи Кадырову доверяли — он сам когда-то был муфтием, призывал к джихаду, потом понял, что этот путь ведет в никуда. И очень многие, глядя на него, осознавали свои ошибки, и приходили к нам, и сдавали оружие — совершенно искренне.
— С Кадыровым — да, но почему вы думаете, что и к вам вчерашний боевик придет с чистым сердцем и добрыми намерениями?
— Ахмат-Хаджи проложил эту дорогу, моя задача — продолжить его дело. Те, кто искренне тянется к нам, пусть приходят, примем. С теми, кто не хочет по-хорошему, будет другой разговор. Годы идут, люди, которые когда-то ушли в леса, меняют свои представления. Отталкивать их нельзя — лучше от этого никому не будет, а вот хуже — запросто.
— А кто вам гарантирует “искренность” намерений?
— Вот упрямая! Хорошо, попробуем по-другому. Смотрите: мы его не принимаем в милицию. Куда он пойдет? На трактор сядет поле пахать? А кто гарантирует безопасность человека, который искренне признал свои ошибки? А лицемеров всюду полно. И в МВД они есть.
— Чистить не собираетесь?
— Начали уже. Чистим.
— Многих удивило ваше недавнее заявление о возможных переговорах с Масхадовым. Все-таки: вы за или против такого диалога?
— Можно разговаривать с Масхадовым, если он готов сделать что-то реальное для достижения мира.
— Что, например?
— Сдаться. Или выступить с заявлением: мол, братья, я был неправ. Тогда с ним можно будет вести переговоры.
За тех, кого любим— Что это за история с открытками для любимой девушки?
— Да не было никакой истории, — улыбается Алханов. — Это вот он придумал, — кивает в сторону Лом-Али.
— Да, как же — придумал! — возмущается друг. — Было-было. Он молодой совсем был, служил в аэропорту, в милиции. И у любимой — день рождения. Насобирал открыток, на каждой написал признание в любви — с вертолета-“кукурузника” распылил над ее районом. Другое дело, что несколько открыток попали в соседний двор, а там жила тезка — другая девушка с таким же именем. Замужняя. Ее муж, по-моему, был не очень доволен.
— Так вы романтик, Алу Дадашевич? Или все-таки место женщины на кухне?
— Нет, конечно, откуда вы вообще это взяли? Чеченцы на самом деле очень уважительно относятся к женщине. Это, кстати, единственный народ, где по закону кровной мести за убийство женщины нужно убить двух мужчин. Сравните с любой исламской страной: в Ираке убийство женщины до самого последнего времени вообще не считалось преступлением. И мы, между прочим, никогда не требовали от женщин надевать паранджу или шаровары.
— Говорят, у вас есть любимый тост. Скажете?
— За чаем? Ну ладно. — Алханов встает, за ним поднимается Лом-Али. Даже с чашками в руках вид у обоих вполне торжественный. — За тех, кого любим мы, за тех, кто любит нас.
— А по-чеченски?
Алханов повторяет тост на родном языке — звучит гораздо короче и мелодичнее. Приятная пауза закончена — продолжаем разговор.
— Бытует мнение, что вы пользуетесь поддержкой клана Кадыровых…
— Я бы сказал иначе. С Ахмат-Хаджи Кадыровым у нас действительно сложились очень хорошие отношения. Не сразу, постепенно. Когда я понял его задачу, понял, как он представляет ситуацию. Навсегда запомнил его слова: надо в конце концов научиться жить так, чтобы не влезать в войну каждые 50 лет. Это была его цель. И мне она импонировала.
— А с Рамзаном Кадыровым? И с братьями Ямадаевыми? Я слышала мнение: нет хуже варианта для республики, чем напряженность между Алхановым и Кадыровым…
— С Рамзаном отношения нормальные.
— Что значит “нормальные”?
— Нормальные — значит нормальные. В республике не должно быть группировок. Есть правительство. В правительстве есть первый вице-премьер Рамзан Кадыров, который отвечает за силовой блок. Он, как никто, понимает, что вертикаль должна остаться вертикалью. И в Чечне должны быть закон и порядок — он об этом знает. То же самое — братья Ямадаевы. Они не враги своему народу. Мы знаем друг друга давно — у нас очень хорошие товарищеские и рабочие отношения.
— А что насчет межведомственных проблем?
— И федералы, и чеченская милиция наконец-то поняли: жить надо дружно. И бороться не друг с другом, а с боевиками. Да, был период с 2000 по 2003 год — и ошибки, и недопонимание, и отсутствие координации. И сегодня все не идеально. Но в любом случае лучше, чем тогда. Мы совместно проводим спецоперации — это уже прогресс. Раньше такое было невозможно.
“Зачем полез?”— Вы начинали оперативником уголовного розыска. Что чаще всего вспоминается из тех лет?
— Знаете, было много всяких разных дел. Но почему-то чаще вспоминаются мелочи. Однажды из ИВС сбежал рецидивист — специализировался на разбойных нападениях на железной дороге. Едем на машине — возвращаемся в отдел. Подъезжаем уже — и тут по рации кричат: сбежал он! Я ору в ответ — ведь предупреждал же вас, почему не уследили? Подъезжаем к отделу, смотрю — рядом, около моста через Сунжу, что-то мелькнуло. Резко сдаю назад, выскакиваю из машины. Точно — он самый. И бросается в Сунжу. А река после дождей полноводная, так и бурлит. Потоком идет. И я — за ним, как был, в форме, с пистолетом. Он-то, понятно, зачем прыгал — жизнь спасал. А вот я с какой дури полез в поток — до сих пор понять не могу. Вытащил ведь тогда его на берег. Такое удовольствие получил…
— Из политиков прошлого кто вам наиболее симпатичен?
— Рузвельт, Линкольн — знаковые фигуры в истории США. Иначе говоря — те, кто выводил страну из кризисных ситуаций. Как полководец нравится Александр Македонский.
— Есть любимые книги?
— Недавно начал перечитывать Льва Толстого — его ведь по-настоящему можно понять только в зрелом возрасте. Когда-то любил фантастику, детективы.
— У вас взрослый сын. Будете ли вы подтягивать его к себе по примеру Кадыровых — старшего и младшего?
— Сыну я сказал: пусть определяется сам. А что касается Рамзана Кадырова — не забывайте, что он был для Ахмата-Хаджи не только сыном, но и другом, соратником. Для меня же главное — порядочность. Я бы хотел, чтобы мой сын вырос порядочным человеком — во всем: в работе, в жизни, в отношениях с женщинами. Порядочность — это стержень человека. Человеку, который стремится делать добро другим людям, помогает Всевышний. В меня это вбивали с самого детства: пока можешь — помоги другому. Иначе потом будешь жалеть, что не сделал этого.
— Скажите откровенно — вы сами видите себя президентом?
— Скажу одно — служил достойно и буду продолжать так же. Независимо от должности. А в целом так: пан или пропал. Вы не представляете, как это тяжело. Но жить будем. Другого выхода у нас нет.