Все матери хотят, чтобы их дети были здоровыми и красивыми. Приемные мамы — тем более. Бездетные женщины годами стоят в очереди на усыновление, а потом ездят по домам малютки, выискивая “своего”. Перелистывают истории болезни. Выспрашивают о родителях. Долго вглядываются в наивное детское личико: как бы не олигофрен?.. Сомневаются, вздыхая: “Мать — алкоголичка, страшно брать, а вдруг гены взыграют?!” На брошенных малышей с физическими уродствами не смотрят вовсе. Торопливо отводят взгляд.
Эта женщина брала самых несчастных, неизлечимо больных, калек. О которых родные матери постарались забыть как о самом большом горе. А для Анны Трофимовой 13 сирот стали смыслом жизни. Приемные дети подарили ей настоящее материнское счастье.
* * *Что нужно для счастья?
Родить ребенка и почти сразу потерять его. А потом взять и усыновить 13 брошенных детей, пятеро из которых — калеки, один тяжелее другого.
Что нужно для счастья?
Отказаться от выгодного “заграничного” брака и выйти замуж за любимого человека. Прожить с ним вместе больше двадцати лет и умирать вместе, видя, как он угасает от рака.
Что нужно для счастья?
Похоронить мужа и остаться одной с приемными детьми на руках.
В доме №46 по Чечерскому проезду в Южном Бутове живет счастливая женщина Анна Николаевна Трофимова.
Она верит: счастье ускользает от того, кто за ним гонится, и дается тому, кто, казалось бы, от него бежит.
* * *Конец 70-х. Тесная комнатка в коммуналке перегорожена шкафом. На одной половине живет Анна с ребенком, на другой — уже бывший муж. Пока Аня бегает на лекции в мединститут, он на углу за копейки распродает ее дефицитные книги по хирургии, чтобы опохмелиться. А в институте читает лекции молодой чех. “Трофимова, останьтесь!” — строгим голосом произносит он.
В пустой аудитории преподаватель нервными пальцами достает из нагрудного кармана фото его погибшей девушки, до невозможности похожей на стоящую перед ним растерянную студентку. И, как прорыв плотины, — признания в любви и мольбы уехать с ним в Чехословакию. В мозгу тикает: вот оно, счастье! Пока готовились документы на выезд, Стефан не переставал говорить о любви и дарил дефицитные импортные джинсы, которые в то время можно было достать только у барыг.
Но четырехлетнего Андрея Стефан в новую жизнь брать не захотел. “Моя мама просила привезти твоего сына попозже”, — робко оправдывался жених и прятал глаза. На мечте о дружественной загранице и собственном доме был поставлен жирный крест. В жизни Анны появился Николай. Да уж — не иностранец, обычный работяга. Зато какой-то угрюмо-нежный, похожий на Игоря Талькова. На черно-белой фотографии четко пропечатался стянутый ворот наспех сшитого из простыни свадебного платья. Туфли одолжила подруга, а фату купил Коля.
* * *На второго ребенка Анна Николаевна долго не могла решиться, все откладывала, ждала, пока жизнь устаканится. Наконец родился Максимка. Ангелочек. Ему — все самое лучшее: нежно-голубые шапочки и дорогие костюмчики. Обнимаешь его — и купаешься в счастье, как в теплом море.
И — как обухом по голове: задыхающийся от рыданий малыш, бесприютные коридоры Морозовской больницы. Заснувшая на ночном дежурстве медсестра. И все дальнейшее — как тяжелый нескончаемый сон, от которого не можешь очнуться. Скорбные лица врачей, свидетельство о смерти, морг, гнетущая суета похорон.
...Все попытки снова забеременеть оказались неудачными. Врачи сказали: “Хватит! Живите спокойно, детей у вас больше не будет!”
— А когда я еще студенткой практику проходила в доме малютки, — рассказывает Анна Николаевна, — к нам таких младенцев привозили — запущенных, в корочках, с лишаями. Мы их выхаживали как могли. Я тогда хотела взять одного ребеночка, но мне не дали, сказали: “Молодая еще, своих нарожаешь!” Надо было раньше о своем обещании вспомнить — тогда бы Максимка не умер.
Она считает, что жизнь — бумеранг: сделанное зло возвращается злом, а добро — добром. Анна Николаевна уговорила мужа взять приемыша.
* * *А взяли двоих. У брата и сестры Руслана и Вики родители погибли в автокатастрофе. Вскоре — вопреки прогнозам врачей, но по “закону бумеранга” — на свет появилась Инна.
В благодарность за дочку Анна и Николай решили приютить еще одного брошенного ребенка. “Есть девочка подходящая, — обрадовала по телефону заведующая домом ребенка, — только она не русская”.
— В тот год в Армении произошло землетрясение, — говорит Анна Николаевна, — и я подумала: не русская — значит, армяночка.
Но на незнакомую тетю удивленно таращил круглые глаза курчавый негритенок. Мэри — дитя любви эфиопского королевича и беспутной русской девчонки.
— Моя прынцесса! — зовет ее мать.
* * *Придирчивые приемные родители месяцами кружат возле домов ребенка. Вглядываются в доверчивые детские лица, выискивая дурную наследственность и задатки болезни Дауна. Изучают истории болезней. Наотрез отказываются от замедленных в развитии, детей самоубийц, алкоголичек и наркоманок, тех, кому больше трех лет, и малышей других национальностей. От инвалидов и вовсе испуганно отводят глаза.
Трофимовы не выбирали.
Когда приехали забирать Мэри — попали на обед. За одним столом с чернокожей малышкой ковыряла в казенном супе ложкой белобрысая девочка с вывороченным лицом. Диагноз звучал, как детская страшилка: волчья пасть и заячья губа.
“Лучше ее возьмите, — убеждала заведующая, смекнув, что эта пара не похожа на других. — Мэри шустрая, не пропадет, а эта точно сгинет. Удочерять ее никто не станет, так и промотается по детдомам, а ей операцию делать нужно срочно, ребенок говорить не может”.
— А я не люблю, когда меня долго уговаривают, — вздыхает Трофимова.
“Колю возьмите, — не успокаивалась заведующая, — хороший мальчик, но мать вены себе порезала... Кому он нужен?”
Трофимовы решили взять всех — Мэри, Олю и Колю.
Напоследок заглянули в младшее отделение.
“Если ее не отдадите, — припугнул Николай, — остальных не возьму!” Без красавицы болгарки Маши Трофимов уходить категорически отказывался.
— Я против была, — вспоминает Анна Николаевна, — нам сказали, что Маша глухонемая.
Бледную Машку отпаивали козьим молоком. И через три месяца, тяжко переваливаясь на пухлых ножках, девочка сделала первые шаги. Язык жестов учить не пришлось: малышка прекрасно слышала, и первым ее словом, как и у других нормальных детей, было “мама”.
— Каждый человек имеет право его произнести, — убеждала Анна Николаевна своего старшего сына. Бесполезно. Андрей ревновал и рвался к бабушке.
А потом убежать из дома решили Вика с Русланом. Кто-то проболтался, что они — приемные. “Ты нас обманула”, — кричали дети.
“Мы же вас не украли, не обманом увезли, — Трофимовы усадили детей на диван. — Хотите — бегите”. Как рукой сняло.
Но с тех пор каждый ребенок Трофимовых, когда приходило время, задавал один и тот же вопрос: “Мама, а ты меня взяла или родила?”
Даже родные дети, Андрей с Инной, спрашивали.
* * *— Слышь, мужик, жена, что ли, нагуляла? — подвыпивший прохожий не смог пройти мимо мужчины, гуляющего с негритенком.
— Да нет, я, — не растерялся Трофимов.
— Ну, мужик, ты попал! — прохожий вытащил из кармана сторублевку — большие по тем временам деньги — и протянул Николаю. — На, возьми, у меня с собой больше нету. А то все бы отдал!
Как и предсказывала заведующая домом ребенка, Мэри выросла своенравной. На практике, которую колледж по фитодизайну устроил для своих студентов, за один посаженый цветок платят 50 копеек. Мэри посадила десять. Но денег не взяла — из гордости. Анна Николаевна мечтает, чтобы Мэри уехала жить за границу. В Москве на нее уже три раза нападали скинхеды. Курчавая, с короткой стрижкой, она похожа на мальчика. Мать велела Мэри надеть короткую юбку и на шпильках пройтись по району, чтобы эти недоделанные наци увидели, что она — девочка. Около дома теперь за Мэри можно не бояться, но в город отпускать все равно страшно.
Оле сделали челюстно-лицевую операцию, но как-то без души.
— Мы ждем, когда она перестанет расти, — говорит Анна Николаевна. — Тогда сделаем пластику. Оля у меня очень красивая девочка. Я-то вижу.
* * *Трофимова не осуждает матерей, которые бросают уродов. В российских роддомах несчастная первым делом слышит: оставьте... Многие ломаются.
Когда Гошка родился, даже акушерки вздрогнули: у младенца не было рук. Редкая патология. Туго спеленутого малыша, лежавшего в детском отделении рядом с Машей, Трофимовы взять не рискнули: надо было выхаживать чернобровую болгарскую красавицу. За Гошей вернулись через полгода. И горько пожалели, что не забрали сразу: по сравнению с раздобревшей Машкой Гоша выглядел жалко.
Но выходили и его.
Отец научил мальчика писать ногами. И первого сентября Гошка отправился в первый класс ближайшей к дому школы. Родители одноклассников стали требовать, чтобы калеку выгнали, а то он детей травмирует. Но директор школы №1931 Людмила Владимировна Корчагина встала на сторону мальчика: “Вам не нравится — вы и уходите! Школа переполнена”. И все недовольства стихли.
Бывают в жизни такие моменты — словно железом по стеклу.
— Гошка, — Анна Николаевна прямо смотрит на 15-летнего подростка, — если бы ты мог выбирать: умереть еще там, у мамки в животе, или родиться, но зная, что у тебя не будет рук, что бы ты выбрал — родиться или не родиться?
— Родиться, конечно, — ни секунды не сомневаясь, говорит Гошка.
Дети Трофимовых не чувствуют себя ущербными ни в чем.
Как-то под Новый год из горбачевского фонда прислали подарки — битком набитые “челночные” сумки. Открыли, а там игрушки, и все одинаковые — как с конвейера сняли. Николай с Анной потащили сумки в интернат для детей-инвалидов. На праздник почти всех детей разобрали по домам. Родители ведь отказываются не от всех, просто сдают своих детей государству, порой навещают в выходные, а по большим праздникам даже забирают домой.
В интернате оставалась только неприкаянная троица: Алеша, Сима и Рома.
— Возьмите нас к себе, — попросили Трофимовых маленькие калеки.
И те не смогли отказать.
— Так и возили их туда-сюда, — машет рукой Анна Николаевна, — а потом оформили документы и забрали насовсем.
* * *— Никитку мне два года навязывали, я его брать не хотела, — рассказывает Трофимова и кивает на ясноглазого малыша с льняными волосами. Ростом 14-летний лилипут ниже двухлетнего ребенка.
Раньше самой большой проблемой Никиты были двери. Но Трофимовы привинтили дополнительные ручки, и теперь он может самостоятельно открывать ванную и туалет. А до школы малыша иногда доносят старшеклассники — подхватывают вместе с портфелем и тащат на себе.
Когда Трофимовы выводили своих детей на прогулку, у мам и бабушек во дворе случался настоящий переполох. Увечные дети никак не вписывались в картину счастливого детства. Можно сказать, ее портили.
И начиналась война.
Трофимовых выгоняли с площадки, проходу не давали — дразнили. Тогда старшие дети посадили рядом с песочницей, где играли малыши, двух огромных догов — домашних любимцев. Страшные псины заставили людей добрее относиться к маленьким калекам...
* * *Алена тоже появилась в семье Трофимовых случайно. Когда забирали Мэри, Анна Николаевна познакомились с женщиной, которая оформляла документы на двойняшек-негритят. Она и попросила Трофимовых приютить 12-летнюю Алену на две недели: мол, мама в больнице.
Потом выяснилось, что мама больна всегда. Обычной русской болезнью, водка называется. И Алена осталась насовсем.
— Ничего я ей дать не смогла, — корит себя женщина, — 12-летнюю уже не переделаешь.
Когда непутевую Алену не хотели переводить на следующий курс, вся семья думала, как бы умаслить директора колледжа. Денег она не берет — принципиальная. Конфеты — тоже вроде как взятка.
— Мама, подари ей моего медведя, — неожиданно сказал Никита.
Огромного плюшевого зверя, в два раза больше самого Никитки, ему вручили за трогательную песню на конкурсе детей-инвалидов.
— От мишки-то она не откажется, — рассуждал Никита.
Строгая директриса и вправду смягчилась. А детям Трофимовой стали говорить: “Перед вашей матерью все двери открываются!”
Но двери самых родных людей так и остались запертыми наглухо. Родители Анны не смогли понять выбор дочери. Оттаяли, только когда увидели, что дочь не бедствует. Но новых внуков не признали.
Последним приемышем в многодетной семье стала Настя. Она, как и Алена, пришла на несколько дней — и прижилась. А несколько лет назад вышла замуж за старшего родного сына Анны Николаевны — Андрея. И теперь Трофимова уже бабушка.
— Если бы мне показали хоть один кадр из моей сегодняшней жизни, — она притворно хватается за сердце, — я бы лучше в детский дом работать пошла, у меня бы хоть несколько часов в день спокойных было.
* * *Николай работал в нескольких местах, чтобы прокормить большую семью. Анна Николаевна дежурила врачом на “скорой”. До перестройки многодетным худо-бедно помогали власти. А в начале 90-х они оказались за бортом.
— Тогда я научилась жить мешками, — смеется Анна Николаевна. — Нам с детсадовских складов продавали за копейки остатки муки и крупы.
А одежда доставалась из гуманитарной помощи, которую в Россию сердобольные иностранцы отправляли вагонами. Большую часть воровали и продавали в секонд-хендах, но что-то доходило и до адресатов.
Лужков подарил Трофимовым коттедж в Раменском — восемь комнат. Но когда умер папа, заботиться о большом доме стало некому, и Трофимовы перебрались в Южное Бутово. Николай умер как праведник — без болей, которые всегда сопутствуют злокачественной опухоли. И все спрашивал жену: “Как ты будешь одна?”
Но она уже все придумала. Когда выдаст замуж Олю и Машу... Когда найдет в интернате для инвалидов жену для Алеши (у парня всего по три пальца на несходящихся даже на груди руках)... Когда Алена закончит колледж... Когда угомонится Вика... Когда у Мэри на руках будет виза... Вот тогда она сдаст на права, и они с Симой, Никиткой и Гошей будут путешествовать.
* * *Все мамы рассказывают своим детям сказки. Она тоже. И не сказки даже, а настоящие притчи.
“Если ты родился убогим, то 70 человек из твоего рода спасутся. Ты только представь: 70 человек в ряд выстроить, это же какая уйма народу!”
Дети ей верят.
Для себя она тоже придумывает сказки, только очень грустные.
— Три года назад нам предложили взять мальчика с позвонковой грыжей, потому что у Гошки такой же диагноз был, а мы его выходили. Но мальчику 12 лет было, красивый, крупный, на инвалидной коляске. Я поняла, что две коляски не потяну, у меня же Сима. Отказалась. А через три месяца муж сгорел от рака. Если бы мы Максима взяли, Коля был бы жив... Я была слишком счастлива, перенасыщена счастьем, только сейчас начала отходить. Мы когда с мужем на эскалаторе ехали, он всегда целоваться лез, я его отталкивала: мы же, говорю, не молоденькие, еще подумают, что мы любовники. А он отвечает: “А мы и есть любовники”. И у меня до сих пор в ушах звучит его голос: “А мы и есть любовники...” Я ни о чем не жалею, и если бы могла начать жизнь заново — выбрала бы свою.