Она вошла в десятку лучших русских актрис прошлого века. Со своим зычным голосом и скверным характером.
Ее боятся кинорежиссеры и партнеры по кадру. “Хороший ты мужик, но не орел!”
Одна из тех хрестоматийных наших баб, кто тормозит на скаку лошадей. “Распрягайте, хлопцы, ко-о-о-ни!” — то ли приказ, то ли песня.
И сразу же, без передыху: “Ди-и-и-влюсь я на небо!”
Нет, все же песня!
Таких женщин сегодня уже не делают.
За 81 прожитый год народная артистка СССР Нонна Мордюкова дала огромное количество откровенных интервью и возненавидела стольких журналистов, перевравших ее прошлое, что, казалось бы, новый поворот в сюжете о ее жизни просто невозможен…
“МК” первым нашел малую родину знаменитой актрисы и побывал там, где ее помнят еще худенькой, предвоенной, с двумя косичками на прямой пробор.
И знаете, Нонна Викторовна, вас там до сих пор очень ждут!
Где родина Мордюковой? В энциклопедии кино написано четко: на свет народная артистка появилась в казачьей станице Константиновской Донецкой области.
Неподалеку от Донецка действительно существует город Константиновск, вот только казаков там нет.
“МК” обзвонил все южнорусские Константиновски, Константиновки, Константиновские и даже один Константиновград. Работницы местных загсов перебирали вручную данные о родившихся там 25 ноября 1925 года девочках. Искали Ноябрину Мордюкову. Но та все не находилась.
К сожалению, уточнить, где же все-таки появилась на свет актриса, у самой Мордюковой не представлялось возможным. Вот уже несколько недель Нонна Викторовна лежит в больнице в тяжелом состоянии.
Оставалось надеяться на удачу…
— Конечно же, она наша, ее мама в Глафировке председательшей женсовета была, первой коммунисткой, — огорошили в Краснодарском крае, в Старощербиновском районе. — Вы только наших женщин увидите и сразу это поймете. Грудь — во! Попа — во! Характер — не тронь! А уж голосистые… Когда несколько глафирянок вместе в поезд садятся, достают шматок сала, жареную утку, бутыль самогонки и начинают до утра песни выводить — душевные, кубанские, — милиция и попутчики сразу же признают в нас земляков Мордюковой. Не трогают и еще спеть просят!
Свет мой, зеркальце!
— Тю, да если бы мы знали, что Нонка, Петровны дочь, станет знаменитой, то мы бы все про нее запомнили. Или, может, вам набрехать? — “балакают” на сочном кубанском суржике у забора две бабули преклонного возраста.
Ровесницы Мордюковой. Морщинистые. В платочках. Старушки.
Почти единственные старожилихи в округе. Где пресноводный Ейский лиман в широких объятиях сливается с соленым Таганрожским заливом. Пережившие и коллективизацию, и голод 33-го, и войну, и перестройку, и демократию.
Остальные старики — уже из приезжих.
Напротив курортного городка Ейска стоит древнее село Глафировка. В таких селах с удовольствием помнят вся и всех.
Как на духу выложат про последнего крымского хана Шагин-Гирея, что наведывался в Глафировку к своей зазнобе. Лет двести назад.
И про худенькую дивчину Нонну, что каждый день гоняла когда-то из Ейска в колхоз, работать на подсолнечниковом поле, а потом стала знаменитой артисткой, обязательно вспомнят тоже.
А когда Таганрожский залив разольется во время весеннего шторма и затопит обрывистый берег, в море соскользнут брошенные прежними хозяевами белые мазанки.
В одной из таких хаток, унесенных в позапрошлом году штормом, по сельской легенде, и жила в конце 20-х годов вместе с матерью Ириной Петровной будущая звезда советского экрана. Это был не их собственный дом — они снимали угол у чужих. Спали на полу на мешках с соломой.
Как говорят, у маленькой Нонны на глазу от рождения было бельмо, и здешняя знахарка, тетя Соня, его с успехом врачевала.
Нонна Викторовна, наверное, даже и представить не сможет, сколько новых фактов обнаруживается в ее здешней биографии, сколько незнакомых родственников у нее тут проживает.
— Я Мордюкову в жизни раз и бачила, но мы с ней родня, — клянется 80-летняя “балачка”, смесь хохлушки и русской, бабка Антонина. — Мий батька в первом браке взял ее родную тетку Ельку замуж. Звали его Порфил Безуглый, и быв он сапожник, уважаемый человек. А Елька была неудельная. Гулячая очень. У ней в ладошке было круглое зеркальце вставлено, и когда она на улицу выходила, регулярно в него смотрелась, причипуривалась, шобы красоту подправлять. Елька детей не хотела, говорила, что малышня хлеба жрет, а потом ее батька прогнал. Или она сама крутанула. Этого я вам не скажу, меня еще на свет не родилось.
Анна Порфиловна приносит из фамильного сундука стопку старинных фотографий. На которых парадным портретом изображен сам сапожник Порфил в праздничном пиджаке, с любовью держащий на широкой ладони изящную ручку в кружевной перчатке.
Одну только ручку — без лица.
На самом интересном месте снимки оказываются аккуратно обрезанными.
— Ну шо цэ таке! — всплескивает руками баба Антонина, держа перед собой сомнительное доказательство их с актрисой “родства”. — Перед смертью батька фотокарточки с Елькой искромсал, уж так он ее кохал. Даже когда на матери женился, кохал. Бывают же такие женщины! У нас деревенские, из тех, кто в Москву к Нонке в гости ездил, когда она с Тихоновым жила, тоже говорят: любил тот ее очень. У нее дома бардак такой был, бачили, она все на съемках, а он, вместо того шобы ее уму-разуму поучить — ну как мужики обычно баб учат: нагайкой по мягкому месту, — только вежливо просил пыль пропылесосить. Вот энто я понимаю — антиллигентность!
Честное колхозное
В отличие от “гулячей” Ельки, мать Нонны, Ирина Петровна, была революционеркой. По одной из версий, она возглавляла местный глафировский женсовет. По другой — рулила коллективным хозяйством. Было “Петровне” тогда лет 25 от силы.
Партия перебрасывала ее из одной деревни в другую, более отстающую.
В отстающие на Кубани тогда записывали все казачьи станицы. Казаки не спешили вступать в колхозы, ненавидели новую власть.
В 33-м году строптивые селения окружали отрядами красноармейцев, запирали их в живое кольцо, не давая жителям пройти к полю, где колосилась пшеница.
Люди от голода умирали целыми семьями. Матери не выпускали на улицу малых детей. Потому что соседи ловили их и ели. Те же из взрослых, кому удалось сбежать, зимовали на “черном броде” реки Ея, строя из высохших камышей хлипкие шалаши и питаясь рыбой.
От богатой станицы Старощербиновка, где жили тогда около 20 тысяч народу, к концу голодомора осталось всего человек тридцать. Мать актрисы там совсем не помнят. Хотя Ирина Петровна происходила именно оттуда, из многодетной семьи.
Об этом в своих воспоминаниях пишет и Нонна Викторовна.
Актриса говорит, что с легкостью полюбила советскую власть. Потому что власть эта была родной, маминой. Впрочем, ей самой в голодном 33-м году едва исполнилось семь лет.
А от уничтоженной Старощербиновки до их Глафировки — долгих 25 километров.
Глафировка была не казачьим селом. В Гражданскую отсюда не вышло ни одного беляка. И в начале 30-х, хотя и было голодно, на вымирание власти ее не обрекли.
Сельчане стелили на столы красные скатерти, а на голову надевали алые косынки, строили новую жизнь.
С песнями и плясками.
Первой запевалой в коллективе была активистка Ирина Петровна.
— Она крепко дружила с моей мамой Лизой, — вспоминает 70-летний ейский художник Юрий Коротков. — Тетя Ира в местном клубе возглавляла кружок самодеятельности. Детей у нее было шестеро, Нонна старшая. Даже и представить себе не могу — как тетя Ира все успевала! И петь, и работать, и рожать. Голос у нее действительно был потрясающий — звонкий. Любимая ее песня “Дивлюсь я на небо”. Герасимов, услышав, как ее поют дуэтом мать и дочь, даже вставил эти слова в “Молодую гвардию”. Уже много позже, подростком, я слышал, как они эту мелодию у нас в Ейске хором выводили — тетя Ира, Нонна и мама. А под окнами соседи слушала. Аж мурашки бежали от их меццо-сопрано!
— Режиссер Герасимов, как рассказывали, был неравнодушен не только к голосу Нонны, но и к ней самой, — вспоминает и сестра Юрия Короткова, Екатерина. — Как-то он ночевал у Мордюковых. И заявил: положите поближе к Нонне, хочу во сне ее дыхание слышать!
Стыд от славы
В Ейск Мордюковы перебрались еще до войны. Там Нонна пошла в школу.
Но даже расставшись навсегда с деревней, Ирина Петровна еще долго помогала своим знакомым в Глафировке.
— Ира добрая была и не жадная, — продолжает разговор Антонина Порфиловна Кравченко. — Какое-то время она работала на мукомольном заводе, и мой брат Колька по льду в Ейск ходил к ней зимой за мукой.
Летом 41-го, уже после начала войны, как вспоминает баба Антонина, она единственный раз в жизни увидела в Глафировке живую Нонну Мордюкову. Было той лет 16.
— Высокая, худущая, смугляная, в жакеточке баракетовом и черевичках, — продолжает старуха. — Две косички у ней на голове. Вместе с братом Колькой мы пошли в лимане купаться. Он с Нонкой плавал, а у меня чирей на ноге вскочил — и я в воду не полезла. Вечером мы в клубе кино бачили про “Свинарку и пастуха”, ну, мне Нонка неинтересная была, я, мож, ее б и вообще не запомнила, если бы в “Молодой гвардии” не узнала.
Это было уже после войны и румынской оккупации Глафировки. “Млеко! Яйко!” — кричали фашисты-румыны в их селе. Они были хуже немцев. Не потому, что злее. Просто голодные.
Тоня Безуглая пережила под ними две зимы. После победы на первый киносеанс она пошла в новом платье, перешитом из старого маминого. И это было счастье.
А на белой простыне, где когда-то пела “свинарка” Марина Ладынина, — Нонка…
Как есть — косы на прямой пробор, кофточка, баркетовый жакетик, Уля Громова. Героиня-молодогвардейка.
— Я даж подумала — неужели ж у них в кино других жакетов нема, что они Нонку в старье нарядили? — возмущается 80-летняя Антонина Порфиловна. — Хотя гордость меня взяла. Все же наша — глафировская!
После второго курса, став знаменитой, Мордюкова приехала на летние каникулы в Ейск. “Кавалером я Нонне быть не мог, у нас больше десяти лет разница, но как-то она по-дружески захватила меня в кино, — вспоминает Юрий Коротков. — Вышел товарищ и объявил на весь зал: “Граждане! Среди нас актриса Мордюкова, снявшаяся в фильме “Молодая гвардия”. Прошу аплодировать!” У Нонны даже румянец от смущения выступил — так она растерялась”.
После летних каникул Нонна забрала навсегда мать в Москву. Но “насладиться” столичным покоем Ирине Петровне не удалось. Она умерла очень молодой, в пятьдесят. От рака.
Жить мирной жизнью активистка “Петровна”, похоже, так и не привыкла.
Когда Нонна Мордюкова выпустила книгу мемуаров “Не плачь, казачка!”, один экземпляр она прислала в Ейск Юрию Короткову с дарственной надписью: “На память о наших матерях”.
Чужая родня
Экспонатам в общественном музее села Глафировка позавидует любая столичная выставка. Море то и дело выбрасывает на этот берег ржавые скифские стрелы, монеты времен Ивана Грозного, древние кресты из могил, украшенные разноцветными камушками.
Местные ребятишки вылавливают добро и тащат в деревенский музей. На стенах которого — фотографии академиков, военных и директоров колхозов. “Наши именитые земляки!” — гордится директор музея Николай Новак.
— А где же Нонна Мордюкова? — всматриваюсь в незнакомые лица я.
— Мордюковой здесь пока нет, — разводит руками директор и мрачнеет.
Малая родина Нонны Мордюковой не очень-то жалует свою самую знаменитую землячку.
Глафиряне, конечно, гордятся тем, что она одна такая вышла из них, но они на Мордюкову обижены. За то, что та про родное село совсем забыла.
Последний раз актриса была в родных краях больше сорока лет назад. Приезжала в Ейск проведать мужа Вячеслава Тихонова, когда тот снимался в фильме “Звезды на крыльях” вместе с трехлетним сыном Володей.
“Ее сестры и братья у нас охотно бывают, а Нонна Викторовна, даже когда хорошо себя чувствовала, наотрез отказывалась от поездок, — вспоминают земляки актрисы. — Мож, она нас стыдится? Или просто ей некогда — большой человек, куда ей наши мелкие заботы и проблемы”.
В 1998 году, на 150-летие Ейска, Нонну Мордюкову приглашали на праздник города. Но она опять не приехала. И словно в ответ на этот жест с городской доски почета власти убрали ее фото. Якобы для того, чтобы перевесить его в другое, более достойное место. Но так и не перевесили.
Когда в городке объявили конкурс на переименование кинотеатра “Родина” в кинотеатр имени Нонны Мордюковой, у актрисы спросили согласия на эту акцию, и она прислала свое письменное разрешение.
В итоге кинотеатр назвали “Афганец”…
— Хотя кинотеатр имени Сергея Бондарчука, еще одного нашего великого земляка, в Ейске имеется, — объясняет Юрий Коротков. — Разве же это не обидно? Но, конечно, его вдова Скобцева к нам приезжает чаще…
Обидно, конечно. Как бывает обидно всякому маленькому населенному пункту, ставшему отправной точкой пути великого человека, а потом прочно этим человеком забытому…
А они, всей Глафировкой и Ейском, годами сидели, смотрели по телевизору “Председателя”, “Родню”, “Бриллиантовую руку”…
“Наши люди в булочную на такси не ездят!”
И смеялись, и толкали друг друга локтями: это она, наша, родная, Нонка!
А значит, не зря существует их село на кубанской земле.
Но, может быть, еще не все потеряно? “Передавайте Нонне Викторовне поздравления с днем рождения и пожелания скорее выздороветь!” — так говорил мне на прощание каждый, с кем я общалась на Кубани.
Они все еще ее ждут. И надеются на встречу.
А над теплым Таганрожским заливом летают отголоски бабьего лета. Перед короткой и, как обычно, бесснежной южной зимой.
В местном ДК фольклорный ансамбль “Глафирянка” репетирует к Новому году новую программу.
И вдруг — среди современных хитов Екатерины Шавриной и “Золотого кольца” раздается девичье:
“Ди-и-и-и-влюсь я на небо тай думку гадаю…”
Чистое меццо-сопрано.