НАРЫ ДЛЯ ГУБЕРНАТОРА

Этот материал, как мне кажется, особенно будет интересен членам Совета Федерации. Им он может оказаться весьма полезен... После того как Путин предложил отменить губернаторскую неприкосновенность, а его представитель Котенков пообещал тут же посадить человек 14—15, "хозяева" краев и областей всполошились не на шутку. Сидеть им не хочется. Шумные баталии идут не первую неделю. На этом фоне никто почему-то не заметил события чрезвычайно знакового: в самый разгар скандала из вологодской следственной тюрьмы №1 вышел бывший губернатор области Николай Подгорнов. Первый из членов Совета Федерации, кто был лишен неприкосновенности. Правда, было это еще в 96-м — многие губернаторы этого не застали. Зачем спорить и рядить — вот оно, наглядное подтверждение того, что губернатор на нарах — не экзотика, а вполне осознанная реальность. Такая же, как и олигарх за решеткой... ...Свое первое интервью после освобождения Николай Подгорнов дал "Московскому комсомольцу"... Сегодня дело бывшего губернатора Вологодской области выглядит просто смешным. На фоне того, что творится в стране, грехи Подгорнова кажутся мелочью. Однако еще пару лет назад правоохранительные органы подавали это дело как ярчайший пример борьбы с коррупцией. Николай Подгорнов был арестован в ноябре 96-го. Незадолго до этого, в мае, Ельцин отстранил его от должности в связи с возбуждением уголовного дела. Подгорнову инкриминировали взятки, присвоение авторских прав (якобы он публиковал чужие труды под своим именем) и нецелевое использование бюджетных средств. Однако прошло всего два года, и дело развалилось. В декабре 98-го суд отклонил девятнадцать (!) пунктов обвинения из двадцати. От огромного перечня "преступлений" осталось всего несколько: нарушение авторских прав и присвоение вверенного имущества. В виде имущества выступали никелированная решетка к "Джипу-Паджеро" и автомобильный коврик, которые губернатор умыкнул у государства. Из суда Подгорнов вышел победителем: его приговорили к условному сроку наказания в один год и наложили штраф. 150 рублей. Но радость его была преждевременной. В мае 99-го Верховный суд отменил приговор облсуда и вернул дело на новое слушание. Осенью бывшего губернатора приговорили к семи годам лишения свободы. Случай уникальный: по одним и тем же материалам уголовного дела один и тот же суд выносит разные решения. Есть разница — год условно или семь лет? И есть ли основание верить в беспристрастность суда? Он вышел на свободу только сейчас — по амнистии. От колонии Подгорнова спас орден "Знак Почета". За спиной осталось 28 месяцев тюрьмы... ...Мне вспоминается история, рассказанная чекистами. Когда бывшего министра безопасности Баранникова в октябре 93-го привезли в Лефортово — изолятор ФСК, — он грустно сказал: "А ведь это крыльцо мрамором приказал отделать я". Чем больше высота, тем тяжелее с нее падать. Особенно если падаешь туда, откуда взлетел. К чести Подгорнова, впрочем, следует сказать, что, оказавшись за решеткой, он не сломался. Даже тюремщики вспоминают о нем с уважением. "Бывают разные заключенные, — рассказывает начальник следственной тюрьмы №1, в которой сидел губернатор, Владимир Петренко. — Некоторые держат себя с гонором, ставят выше других. Подгорнов же вел себя с достоинством, но никак не подчеркивал своего прежнего положения. Был как и все". Был как и все и сидел как и все. Камера, в которой находился губернатор, ничем не отличалась от прочих. Четыре шконки, параша в углу. Маленькое зарешеченное окошко под потолком. Когда я зашел в его бывшую камеру, мне почему-то подумалось, что, вернись сейчас Подгорнов во власть, он многое бы делал по-другому. И еще я подумал, что неплохо было бы закрывать в камерах государственных мужей, пока они находятся при должности. На пару дней. В профилактических целях. Может быть, тогда что-то да изменится... "Надо мной была камера смертников" — Николай Михайлович, с момента вашего освобождения прошло меньше недели. Какие чувства? — Какие могут быть чувства! Дом, тепло, семья. Понемногу начинаю ощущать себя здоровым человеком... Самое большое счастье — моя пятилетняя дочь. Она ни на минуту не отпускает меня одного. Боится, что снова заберут... Пока меня не было, она и мать не отпускала никуда. "Папа тоже ушел, а потом не вернулся". — Вы ведь сидели в своей бывшей вотчине — в вологодской тюрьме. Наверное, это особенно унизительно — быть вчера первым лицом, а сегодня оказаться арестантом? — Ну, я сидел не только в Вологде, но и в Москве — в "Матросской Тишине"... Не могу сказать, что это было как-то унизительно. Сначала я вообще не понимал, что происходит. Это трудно передать словами — как бы из одного духовного состояния попадаешь совершенно в другое... Меня мучили не условия содержания, нет. Тяжелее всего было именно духовное состояние. — То есть с условиями содержания все было нормально? — По-разному. Были попытки и сломать, и психологически надавить — но это в начале, в "Матросской Тишине". Раз в месяц, например, меня переводили из камеры в камеру. Зачем? И так ведь строгое содержание! Только-только начнешь с кем-нибудь сходиться, и — на тебе... Однажды, помню, я взорвался. После допроса, перед тем как вернуться в камеру, конвоиры начали раздевать. Ладно бы я шел от адвоката — но что может передать следователь! Чисто моральное издевательство! Я написал заявление, потребовал встречи с начальником тюрьмы. После этого ничего подобного больше не повторялось... Было много провокаций — пытались спровоцировать на драку, например. — А вы? — Я прекрасно понимал, что если начну драться — "заработаю" еще лет пять. Держался... На мое счастье, куда бы я ни попадал, везде находились люди, с которыми сразу возникал контакт. Мы были как бы уже вместе. Это спасает. — Нечто вроде камерного братства? — Не то что братство... Видите ли, я старался особо не общаться с уголовниками, держался как бы особняком. Многие и не знали, что сидят вместе с бывшим губернатором... В вологодской тюрьме прямо над моей камерой находилась камера смертников... Ну, не смертников — смертная казнь-то у нас отменена — пожизненно осужденных. Они пытались со мной перестукиваться, завязать контакт. Я от этого уходил. — Но, кажется, еще Энгельс сказал: нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Невозможно сидеть в тюрьме и оставаться в стороне от уголовных нравов. — Я заставлял себя как бы абстрагироваться от всего происходящего. Я хотел сохраниться, а для этого у меня не должно было оставаться свободного времени... Работал, писал. В камеру разрешили принести телевизор, поэтому следил за всеми новостями. — Работали над чем? — Описывал свои чувства, мысли. Делал чисто экономические пометки — о развитии области, районов. А потом, у меня было достаточно материала, чтобы анализировать, что вообще происходит в стране. Все-таки мне пришлось побывать в "Матросской Тишине" и двух вологодских учреждениях. Сколько человеческих судеб прошло перед глазами! В одной только "Матросской Тишине" я имел контакты примерно с 260 заключенными. ...Знаете, в тюрьме сидят разные люди. Есть законченные уголовники, есть совершенно безвинные — взятые по "заказу". Есть те, кого совсем не обязательно было сажать за решетку — преступления их невелики. Я много думал об этом — времени у меня было предостаточно. И я понял: работает самая настоящая машина по ломке человеческих душ, машина, опускающая человека на дно, а уж из этого дна обратно выбирается, дай Бог, процента два. То, что происходит в тюрьмах, — это самый настоящий геноцид. Кто сидит у нас в основном? Молодежь. Им бы детей рожать, воспитывать, а государство за малейшие проступки кидает их на нары. А что такое тюрьма? Это академия для воспитания преступников. Там выживают, не "ломаются" только сильнейшие. Таких меньшинство. — Выходит, вы за то, чтобы никого не сажать? — Я за то, чтобы наказание было адекватным преступлению. Наказание не должно опускать и ломать человека. Лишение свободы — это крайняя мера, и совсем не обязательно сажать налево-направо. Необходимы какие-то иные, альтернативные формы наказания. Тюрьма не исправляет людей. Она их только калечит. А у нас сегодня сидит миллион двести тысяч человек! — А почему вы не задумывались об этом раньше, когда были у власти? В ваших силах ведь было предотвратить многое? — Наверное, вы правы... Вы здесь не губернатор — Условия содержания губернаторов как-то отличаются от обычных заключенных? (Полагаю, этот вопрос особо актуален для членов Совета Федерации. — А.Х.) — Какие могут быть в тюрьме привилегии! Разве что учли мою просьбу — не подселяли курящих, потому что при моем здоровье в смраде я бы просто физически не выжил... Когда меня только привезли в вологодскую тюрьму, начальство сразу предупредило: "Николай Михайлович, вы здесь не губернатор, и относиться к вам будут не как к губернатору". Собственно, я это и так понимал. Вопросов нет. Главное, чтобы не было унижений, а все остальное — можно пережить. У меня был тот же режим, что и у всех, та же пища... — А наоборот? Может, кто-то хотел "оторваться" на вас, почувствовать свою власть над вчерашним "хозяином жизни"? — Те, с кем я сидел, относились ко мне в основном нормально. Доброжелательно. Со стороны тюремной администрации все тоже было предельно корректно... — Интересно, а как повели себя в этой ситуации ваши бывшие соратники? Подчиненные? Многие отвернулись? — Каждый по-своему... Большинство, даже те, кто перешел в команду нового губернатора, как-то меня поддерживали — в первую очередь, конечно, морально. Кое-кто, понятно, оказался продажным. Но я никого не осуждаю. Может, у них не было другого выхода. — У вас не возникало чувства, что вы сидите, в общем-то, из-за ерунды, а настоящие преступники — те, кто ворует миллиардами, — по-прежнему на свободе, во власти? Не было какой-то обиды? — Знаете, я не привык ничего ни на кого перекладывать. На чужом горе счастья не построишь... Конечно, сидят в основном пешки. Много людей, которых довели до преступления нужда, тяжелая жизнь. Те же, кто поставил их в эти условия, — неподсудны... Но повторяю: у меня нет никакой злобы, мести. А посадить — что ж, посадить у нас в стране можно любого. Без разбора. 180 градусов Ельцина — Вы говорите: посадить можно любого, тем самым как бы подчеркивая, что вы — не преступник, а жертва обстоятельств. Или фигура политическая. Так, что ли? — Я не хотел бы обсуждать подробности своего дела до тех пор, пока оно не пройдет пленум Верховного суда. Да и вообще, неприятно мне его ворошить... Дело! Никакого дела нет. До моего ареста кто только не проверял Вологодскую область: Генпрокуратура, Минфин, КРУ, Счетная палата... И что? Когда начались всякие разговоры, я поехал к Скуратову — он был тогда генпрокурором. "Никакого дела против вас не заведено, — сказал мне Скуратов. — Ни малейших оснований привлекать вас к ответственности нет". Более того, он направил письмо президенту, где указал — я цитирую практически дословно: "Никакого проступка, за который можно было привлечь или возбудить уголовное дело против вологодского губернатора, не выявлено". Это, повторяю, написал Генеральный прокурор. А буквально через несколько дней, выступая в Екатеринбурге, Ельцин впрямую обвинил меня в коррупции. Заявил: вот, кое-кто из губернаторов у нас проворовался... Назвал мою фамилию. Что бы вы думали: прокуратура тут же перестроилась на 180 градусов! Те же самые люди, которые еще вчера говорили, что дела нет, моментом подписали бумаги диаметрально противоположного смысла. — Возникает вопрос: почему это произошло? Почему Ельцин так заявил? Он же не придумал все это из головы? — Нет, конечно... Кстати, за три дня до своего заявления Ельцин собирал нас, губернаторов, — как раз обсуждался вопрос его выборов. Он персонально подошел ко мне, пожал руку: "Николай Михайлович, так держать, молодец". И вдруг... Когда я услышал слова президента, мне сразу же стало понятно, что он просто озвучил чужие слова. Автор — не он. — Кто? — Не знаю... Вернее, не хочу говорить на эту тему. — Однако в интервью агентству "Северинформ", которое вы дали еще год назад, после своего первого освобождения, звучит вполне конкретная фамилия: зам. руководителя президентской администрации Самойлов. — Мне пришлось потом очень пожалеть, что было это интервью. Во многом именно оно спровоцировало второй судебный процесс. — То есть?.. — У меня есть такие данные. Ничего более конкретного сказать я не могу. Поймите, когда за спиной 28 месяцев тюрьмы, поневоле начнешь уходить от ответов... Не надо — не пытайте меня. Поезд все равно уже ушел. — Возможно, вы правы: уголовное дело прекращено, и, наверное, нет смысла его обсуждать. — Спасибо, что вы это понимаете. — Совет Федерации легко согласился лишить вас неприкосновенности? — С первого захода не получилось. Я вышел на трибуну, объяснил ситуацию. А во второй раз, в мое отсутствие, разрешение на привлечение меня к ответственности все-таки было дано. Многие пытались возразить: давайте создадим специальную комиссию, — но безуспешно. Большинство проголосовало "за". — Ваши коллеги понимали, что и сами могут оказаться в подобном положении? Посадить ведь губернатора при желании — дело несложное... — Не знаю... Меня не было на том заседании, поэтому я не знаю всех деталей. Я сейчас стал очень осторожен в развешивании ярлыков. Люди проголосовали, решение принято... Чего уж там говорить... — Вы не пытались как-то объединиться с другим "отданным на расправу" своим коллегой — бывшим губернатором Тульской области Николаем Севрюгиным? — Это физически было невозможно. 21 месяц у меня не было ни одного свидания, так что о его деле я знаю только из печати. Но вообще-то с Севрюгиным мы знакомы давно. Мне всегда казалось, что это человек глубоко порядочный. — Казалось? Или кажется до сих пор? — Я отношусь к Николаю Васильевичу с уважением вне зависимости от того, что с ним произошло. Путин и черная краска — Было бы странно, если бы я не спросил вас о проблемах, которые будоражат сегодня Совет Федерации, — о возможной отмене неприкосновенности. Как вы, человек, испытавший все на своей шкуре, к этому относитесь? — Мне кажется, совершается огромная ошибка. Губернатор не может работать без иммунитета. Он не в состоянии принимать решения, которые устраивают всех, и, если лишить его неприкосновенности, недовольные начнут сводить с ним счеты. Должен быть четко выработанный механизм — как "разбираться" с губернаторами. Чтобы не получилось, что тебя может остановить, задержать любой сержант. В конце концов, поставить в такое положение губернаторов — значит, унизить Россию так, как даже в тюрьме не унижают... — Но что делать с теми губернаторами, которые окончательно обнаглели, почувствовав свою неуязвимость? Как их приструнить? — Поймите, я далек от мысли, что губернатор может быть идеален вообще. Когда не отапливаются города, не выдается зарплата учителям, мало кто из губернаторов будет заниматься чистоплюйством. Ему надо людей своих вытаскивать, а при нашем законодательстве сделать это, чего-нибудь да не нарушив, нереально. Но необходимо четко определить: одно дело — если губернатор рискует, нарушает закон ради интересов людей. И совсем другое — если он действительно заворовался... Конечно, иммунитета абсолютного быть не может. Когда прокурор или кто-то еще докладывает конкретные материалы, президент или Совет Федерации должны иметь право остановить человека. Но только, повторяю, если собрано достаточно материалов... А что у нас? Скопом, огульно, черной краской вымазали всех. Одни, мол, сядут сразу, другие — чуть погодя... Арест — это мера крайняя, особая. Зачем ее применять налево-направо? Возьмите хотя бы меня или Николая Васильевича Севрюгина, тоже прошедшего через камеру. Неужели мы представляли такую опасность, что без ареста нельзя было обойтись? Сомневаюсь... Дело не во мне лично или в Севрюгине — дело в системе. Это не наш позор — это позор государства, это унижение России. И сегодня унижение это повторяется вновь. — Красиво! Значит, можно воровать — а уж у губернаторов таких возможностей предостаточно, — но сажать нельзя: унижение России! — А у шофера или слесаря таких возможностей нет?.. Воровать можно везде — разница только в масштабах. Если всех начать подозревать и обзывать преступниками, мы далеко зайдем. Кто кого посадит, может решить только суд... Нельзя работать без доверия. Нельзя видеть в каждом коррупционера. Я вообще считаю, что губернаторов надо не избирать, а назначать. Но, назначив, необходимо наделить его всей полнотой власти. Сегодня в каждом регионе существует более двадцати федеральных структур, которые не подчиняются губернатору. Тогда кто управляет территорией? С кого спрашивать? Губернатор должен быть в ответе за все. Невозможно сажать человека в машину, у которой нет руля и тормозов. Другое дело, что отбор губернаторов должен быть очень жестким, зато доверие — полным... — В Совете Федерации обсуждается и иная крайность: наделить губернаторов пожизненной неприкосновенностью. Чтобы потом, дескать, с ними никто не мог свести счеты. — У меня нет однозначного ответа — правильно это или нет. Наверное, следует оставить неприкосновенность на какой-то период после ухода человека — скажем, лет на пять. Многие ведь забывают, что губернатор — носитель ценнейшей информации, в том числе и совершенно секретной. Как же можно бросать его в общую камеру?! Кому это надо?.. Я прекрасно понимаю: губернатором мне никогда уже не быть. Все, о чем вы говорите, меня вроде бы не должно волновать. Но поверьте: мне совсем не хочется, чтобы кто-то испытал то же, что испытал я... — Как вам кажется, ваше освобождение, освобождение Севрюгина — это начало или конец? Доведется ли кому-то из других губернаторов повторить вашу судьбу? — Если бы это был конец, я бы перекрестился. Но — увы: рука пока не поднимается...