Самым ярким событием на театральном фестивале “Н.Е.Т.” остаются две постановки, привезенные с самостийной Украины не менее самостийным режиссером Андреем Жолдаком. Если “Один день Ивана Денисовича” вызвал возмущение автора одноименной повести — писателя Солженицына, то к “Гамлету” претензии предъявлять некому. Вильям Шекспир, переворачивающийся в гробу от безобразных трактовок своих творений, на сей раз остался бы доволен.
“Гамлет”, который артисты из Харькова играли во МХАТе, начался с минуты молчания — бессловесного пролога. Просто в темноте как будто растворили окно, а там в золотом свете — несколько гордых профилей: обнаженный Гамлет, похожий на Тарзана, Офелия — как солистка балета, дикий-дикий человек король и Гертруда — тетенька в трико. А также две ангелоподобные девочки. “Окно” то открывалось, то закрывалось, предъявляя публике новые персонажи. Пролог, длившийся на самом деле 30 минут, медленно и печально демонстрировал картинки из жизни... из раздела “дорисуй сам”. Может быть, из жизни датского королевства, а может, и русской усадьбы, поскольку в одной из картин присутствовал самовар на столе. Прологовая печаль закончилась попсовым отрывом всех действующих лиц, которые в нелепых китчевых костюмах без признаков времени и моды танцевали под какой-то немецкий шлягер.
“Гамлет” обнаружил, а скорее подтвердил в Жолдаке большого живописца, который умеет слушать автора. Вот сказал ему Вильям Шекспир раздраженно: “Слова, слова, слова...” — и режиссер, как добросовестный ученик, исключил их из спектакля. Как было сказано выше, 30-минутный пролог прошел без единого слова, два последующих акта — с их минимумом. Причем Андрей сделал то, на что не решился ни один художник, — он выбросил практически все хрестоматийные сцены. В “Гамлете” из Харькова не было ни убийства Полония, ни смерти Гертруды от отравленного вина, ни черепа бедного Йорика с могильщиком-скалозубом, ни тем более финального поединка принца с друганом Лаэртом. Офелия как-то незаметно утопилась...
Зато на сцене была явлена невероятная красота и безудержная фантазия молодого режиссера, которая, в свою очередь, работала на очень простую ясную концепцию: мать потеряла сына, сын потерял мать, и все беды в датском королевстве, и не в датском тоже, от этого. “Мамо, где ты?” — глухое эхо первого акта отзывается трагическим: “Гамлет, где ты?” во втором. А между этими перекликающимися голосами — застывшая красота одних сцен сменяется стильным стебом других, чтобы оставить нас в изумлении перед сочетаемостью несочетаемого в спектакле г-на Жолдака.
Красота, кажется, не избежала влияния Параджанова, но от этого не стала менее ценна. Красивые профили в прологе, роскошная сцена первого акта — Гамлет и Офелия. Не мизансцена, а скульптурная композиция: принц на небольшом постаменте, покрытый золотым напылением, как Аполлон Бельведерский, а рядом скромно присела Офелия. Их молчаливый диалог выразительнее всяких слов тонет в теплом золотом свете и снежном золоте. Смешных, даже карикатурных сцен — видимо-невидимо. “Мышеловка” — это несколько женских голов на тарелке, которые Гамлет усыпляет, как в фильме “Операция “Ы”, посредством хлороформа — в общем, все умерли.
И, наконец, финал — скрещение молочной фермы с банно-прачечным комбинатом. Всеобщий экстаз: одни персонажи истово плещутся в белоснежней пене, другие — в молоке, которое на их головы льют буквально ведрами. Но если быть точным и следовать режиссерскому замыслу, то молочные реки достаются детям — Офелии и Гамлету, который потерял маму. Из-за этого, собственно, все беды на земле. А не только в датском королевстве.
И еще одно, за что г-ну Жолдаку следует сказать спасибо: этот режиссер, так похожий на тучного печального клоуна, явно реабилитировал в глазах публики авангард, за который часто выдают любую галиматью.