Сегодня исполнился бы 91 год Никите Богословскому. Со дня его смерти прошло чуть больше сорока дней. Свое первое интервью после кончины Никиты Владимировича согласилась дать вдова композитора.
— Не называйте меня Алла Николаевна, просто Алла, — предупредила меня с порога Алла Сивашова-Богословская. — Никите было девяносто лет, а он по телефону представлялся: “Алло, вам звонит Никита Богословский”. Большинство его знакомых даже не знали его отчества. На могильной плите надпись — “Народный артист СССР, композитор Никита Богословский”. Рабочие, которые ее выгравировали, спросили: “А где же отчество?”. “Пишите, как велю!” — прервала я их. Богословский ненавидел официоз и пафос. Поэтому не обижайтесь, если наша беседа будет лишена высоких слов и красоты стиля...
— В прошлом году на своем юбилее Никита Владимирович обронил фразу: “Это мой последний юбилей, до ста лет я не собираюсь жить”...
— Богословский любил повторять: “Ой, скоро я умру”. Но говорил он это мне, когда я отправлялась в очередную поездку за границу. Когда я с ним прощалась, он кричал мне в спину: “Ну, не знаю, увидишь ли ты меня”. Больше, чем на десять дней, я его не оставляла. На самом деле я ни на минуту не могла представить, что когда-нибудь он будет лежать в гробу. Тем не менее однажды я его предупредила: “Ты так часто об этом говоришь, а ведь слова материальны. Когда тебе на самом деле станет плохо, я ведь могу тебе не поверить, и тогда может случиться необратимое”.
— Неужели, когда случилось необратимое, вы действительно не поверили?
— Это случилось внезапно. У него резко поднялась температура выше сорока градусов, его бил озноб. На всякий случай я вызвала “скорую”, но я не верила, что с Богословским может произойти что-то серьезное. На следующее утро я позвонила в больницу, доктор сказал: “Дело плохо, шансов практически не осталось”. Я поняла, что тот случай наступил.
— Он боялся смерти?
— О смерти он вообще не думал. Его ведь не случайно называли великим мистификатором. Как он жил! И как он ушел! Никита четыре дня пребывал в бессознательном состоянии. В это время он бредил стихами.
— Что еще мистического происходило в его жизни?
— Всем известно, что Богословский плохо слышал. Слышал он плохо не от старости, а последние пятьдесят лет. Он был жуткий модник, бабник и пьяница. Поэтому, когда он подхватил грипп, ему было некогда лечиться, в результате он получил осложнение на уши. С каждым днем его слух ухудшался. Когда это стало заметно, он стал стесняться своего недуга. Так вот, в больнице после четырехдневного бредового состояния к нему вернулся слух. Может, это была последняя дань Господа? Я с Богословским тогда впервые общалась шепотом.
Я молила Бога об одном — если ему суждено умереть, пусть будет так, но лишь бы он пришел в сознание. И это произошло. Я вымаливала у Бога одну минуточку, чтобы сказать заветное слово. Бог мне дал не минуточку, Бог мне дал четыре дня. Я успела ему сказать все, что хотела. Он все понял и дал мне ответ. Тогда я спокойно отпустила его. Хотя тяжесть и пустота остались. Сейчас я понимаю, что этот маленький человек, весом чуть больше полста килограммов, был мощной стеной, которая защищала меня от всех невзгод.
— Говорят, он даже в больнице умудрялся шутить?
— Последнюю шутку он отмочил, когда пришел в себя. Открыл глаза и спокойно спросил:
— Алик, когда меня выпишут домой?
— Никочка, о чем ты говоришь? Ты несколько дней был без сознания.
— Без классового? — усмехнулся он.
“Никита склеил меня на улице”— Я была его четвертой женой. Первый брак Богословского был скоротечен. Вот что он мне рассказывал о первой супруге. Однажды он получил бешеный гонорар, все деньги отдал ей. На следующий день жена ему говорит: “Никита, у нас нет денег”. “Дорогая, я же вчера все отдал тебе!” — удивился Богословский. Тут она достала цепи, которые едва удерживала в руках: “В антикварном магазине на все деньги я приобрела кандалы Рылеева”. Так с этими кандалами она и ушла от него. Я ее никогда не видела, но мы бы с ней вряд ли сошлись. Я предпочитаю бриллианты кандалам Рылеева. Другие его две жены уже покойные.
— Как вы с ним познакомились?
— Самым банальным образом. Он меня склеил на улице, схватил за руку, и между нами состоялся диалог:
— Приходите в гости, — начал он.
— Когда?
— Договоримся.
— Нет, или мы сейчас договоримся, или я пошла.
— Позвони мне в понедельник.
— В котором часу?
Он офигел от моего напора.
— В двенадцать.
Я ему звоню ровно в двенадцать.
— Вы как предпочитаете прийти — на обед или на ужин? — спрашивает он.
— Лучше на ужин.
— А что вы пьете?
— Все что белого цвета и выше 40 градусов.
— Ой, похоже, наш человек, — обрадовался Богословский.
Еще я его потрясла тем, что пришла вовремя.
— Ну, мадам, вы первая, которая на свидание к одинокому мужчине пришла вовремя, — сказал он...
— Как он вам сделал предложение?
— Это случилось через два месяца после нашего знакомства. Он накинул мне на плечи шубу из чернобурки. Правда, до этого у меня уже все пальчики были в бриллиантах.
— Зима впереди холодная, — улыбнулся Богословский.
— Никита Владимирович, я уезжаю из Москвы, — припугнула я его.
— Нет, ты никуда не уедешь, — нахмурился он.
— Что вы так разволновались, буду я вашей женой...
— Алла, но ведь разница в возрасте между вами составляет 40 лет? Разве в этом случае возможны искренние чувства?
— Между нами была бешеная любовь, страсть, дело доходило до драк. Однажды я пришла домой слегка выпившая. Он был вне себя от ярости: “Ах, пьешь? Без меня, сволочь такая!”. Раз, и заехал мне в ухо. Я тогда едва держалась на ногах, поэтому сильно ударилась о косяк и пошла реветь.
— Говорят, он тоже любил выпить?
— Он мог пить всю ночь, сигарету от сигареты прикуривать, утром есть какой-то хаш... Но это происходило не со мной. Потому что я не такая горькая пьяница, как он.
— Вы хоть раз пожалели о своем замужестве?
— Когда он доводил меня до слез, близкие люди успокаивали: “Ты с жиру бесишься, засранка, этот человек выбрал тебя, и ты должна быть счастлива, что тебе отвалился такой кусман жизни! Прожить рядом с таким мужчиной, который еще безумно тебя любит!”. А ведь до нашего замужества, уверяю вас, к нему выстраивалась очередь из претенденток. Три года после смерти предыдущей супруги он жил один. И тут ему звоночки раздавались всякие разные. Звонили в семь утра с предложениями: “Не подать ли вам кофе в койку?”, в два часа ночи спрашивали: “Не погладить ли вам пятки?”.
— Он вас ревновал?
— Да никогда в жизни. Мне в голову не приходило изменять ему. Ну кого я могу поставить рядом с неповторимым Богословским? Вообще, по жизни я была для него всем — личным шофером, секретарем, референтом, организатором всех его концертов. Я даже давала за него интервью, когда ему было лень.
— Вы часто ссорились?
— Часто и довольно круто. Однажды мы так разругались в третьем часу ночи, что соседи вызвали милицию. Когда сотрудники органов увидели на пороге квартиры маленького седенького старичка, то опешили.
— Разница в возрасте сказывалась на ваших сексуальных отношениях?
— Помню, мы отмечали его 82—летие. Гости разошлись во втором часу ночи. Когда ушел последний человек, я подумала — слава богу, сейчас лягу спать без задних ног. Что вы думаете, Богословский не дал мне даже прилечь. Мы занимались любовью четыре раза. Уснули в пятом часу. Я ответила на ваш вопрос?
“Какой бутербродик?!”— Пожилым людям свойственна сентиментальность. Какие вещи могли растрогать Никиту Владимировича до слез?
— Ничто его не могло растрогать. Он был ироничным человеком, на всех смотрел с высоты своего полутораметрового роста. Какая сентиментальность? Даже к последней части шестой симфонии Чайковского он относился с иронией. “Ну, старик, все же малость пережал. Такие вопли пускать не стоило”, — смеялся Богословский.
— Говорят, он крепко матерился?
— Постоянно. Однажды мы с ним сильно повздорили. В этот момент в квартире раздался телефонный звонок. Богословский снял трубку и начал разговаривать на повышенных тонах.
— Кто? Что? Да как он смел? Это ничтожество? Этот пошляк! Смеет звонить мне и предлагать эфир? Передайте ему, чтобы он забыл номер моего телефона.
Я осторожно спросила:
— Никитос, кто тебе звонил?
Он назвал фамилию одного известного сатирика, который не вылезал из “ящика”.
— Я его послал на три буквы.
— Молодец, правильно сделал, — одобрила я его поступок.
— Кстати, ты иди туда же.
— Каким он был в быту?
— Богословский не мог сделать даже яичницу. Он не понимал, как заваривается чай. Никита был богатый, обеспеченный человек, барин, которого всегда окружали многочисленные жены, — о моральном облике он заботился редко, вернее вообще не заботился. Также рядом с ним постоянно находились женщины легкого и тяжелого поведения, домработницы, шоферы. Он жил на широкую ногу. И если бы я его сейчас спросила: “Никитосик, что такое быт?” — он бы ответил: “Это новое матерное слово”. При этом в быту я более неприхотливого человека не встречала. Он мог пять дней есть один суп и только на шестой день поинтересоваться: “Алка, что-то суп маленько престарелый?”. В этом отношении с ним было легко, учитывая то, что я не люблю и не умею готовить.
— Говорят, Богословский был пунктуальным человеком?
— Говорят, точность — вежливость королей. Я вам могу сказать, все короли засранцы по сравнению с Богословским. Он даже в туалет ходил в одно и то же время — в 11.10 утра. Завтракал ровно в 10.00, в 15.00 — обедал, в 15.40 — пил кофе без сахара, в 21.00 — ужинал, в 23.00 — выпивал полстакана кефира. В промежутках я его могла спросить: “Никитосик, хочешь бутербродика?”. Он не понимал вопроса: “А который час? Что, уже 15.00, и я должен обедать?” — “Нет еще только час дня”. — “А зачем ты пришла, какой бутербродик?!”
— В старости многие люди становятся скрягами, начинают откладывать деньги, копить. Как Богословский относился к деньгам?
— Богословский был пацан, хулиган, развязный тип, от него всегда вкусно пахло, у него были красивые руки, но я понимала, что он — пожилой человек, а все старые люди обычно считают деньги. Когда мы стали жить вместе, я решила проверить его.
— Никита Владимирович (полгода я называла его на “вы”), я потратила приличную сумму... — начала я разговор.
— Ты хочешь сказать, что у нас не осталось денег? — не понял он.
— Нет, деньги есть.
— Так что же ты лопочешь о деньгах?
— Я хотела сказать, что я и так потратила много, но мне надо еще кое-что купить...
— Так иди и покупай. И с вопросами о деньгах обращайся ко мне только в одном случае — когда их нет. Я их раздобуду. По остальным вопросам прошу меня не беспокоить. Пошла вон!
Ему везло во всем. Это факт. В послевоенные годы ему пришло предписание явиться с вещами в НКВД. Никиту собирались отправить в Сыктывкар из-за его дворянского происхождения. Он проигнорировал “приглашение”. В итоге о нем забыли. Он остался в Москве. Разве такое возможно?
“Пугачева ему не нравилась как женщина”— Одно время он сотрудничал с Аллой Пугачевой. Их творческий союз не получил продолжения?
— В 1974 году она исполнила его песню “Ермолова с Чистых прудов” на каком-то советском конкурсе. Заняла третье место. В жюри на этом конкурсе присутствовал Богословский. Его спросили: “Почему вы не присудили ей первое место?”. Он ответил: “Именно потому, что я был членом жюри и мне стало неудобно”. На самом деле он ее просто терпеть не мог. Не нравилась она ему как женщина. Надо заметить, в своих оценках он никогда не был объективен.
— Тем не менее потом он предложил ей еще одну песню — “Кукушка”?
— В 82-м году Пугачева выступала в Париже, в зале “Олимпия”. По приезде в Москву она всем хвасталась, что зал ломился от публики. На самом деле зал ни от какой публики не ломился. В это время там присутствовал Богословский. Он знал, что во время выступления Пугачевой “Олимпия” будет практически пустой. Из патриотических соображений обратился в советское посольство с просьбой организовать зал. В результате нагнали каких-то солдатиков, но битком зал набить так и не удалось. Богословский об этом потом кому-то рассказал и забыл. А Пугачева затаила на него обиду. Через какое-то время Никита послал ей “Кукушку”. Она ее спела, но в своих интервью жаловалась, что Богословский прислал настолько примитивную песню, что ей пришлось ее всю переделывать. Так она ему отомстила.
— Алла, вас не раздражали постоянные шутки, розыгрыши вашего мужа?
— Очень раздражали. Однажды на дверях нашего подъезда он повесил афишу: “В ЖЭКе нашего дома состоится концерт Аллы Сивашовой”. Я сорвала этот плакат. “А почему бы тебе в ЖЭКе не дать концерт? Очень почетно. Там есть красный уголок”, — смеялся потом Богословский.
— Вы его когда-нибудь разыгрывали?
— Однажды я позвонила ему и стала пищать в трубку: “Никита Владимирович, ваша жена выпившая сидит в парке с каким-то человеком в очень некрасивой позе, и все это видят. Так жалко вас стало, с кем же вы живете?”. Он напрягся: “Вы убеждены, что это моя жена?”. — “Конечно...”. Разговор длился около пятнадцати минут. Вскоре я поняла, что розыгрыш затягивается. Я открыла дверь квартиры. В руках держала мобильный. Но он так и не понял, что это я звоню. “Я обращу внимание на свою жену, — продолжал он общение, — но лучше бы вы обратили внимание на собственную задницу, утерлись и больше мне не звонили”. И повесил трубку.
— Алка, ты где сейчас была? — спросил он через несколько минут.
— Эх ты, старый пердун, поверил... — покрутила я пальцем у виска.
— Ну и дурацкие у тебя розыгрыши, — обиделся Богословский.
— В последние годы он перестал писать музыку?
— Десять лет назад он написал последнюю песню. Ему надоело сочинять музыку, а может, он просто исписался — это я не исключаю.
— Богословский написал восемь симфоний. За девятую боялся браться, ссылаясь на плохую примету?
— Он больше куражился. Никита не верил в приметы. Ему просто надоело писать симфонии. Но журналистам нравился ответ про страшную примету. Богословский дурачился и дурачил всех вас всю жизнь до последнего дня.
Перед моим уходом Алла как будто вспомнила:
— Незадолго до смерти Никиты мы купили новый автомобиль, на котором он так и не успел прокатиться. А еще я до сих пор не могу без содрогания ездить по дороге мимо Тверской, затем по Ленинградке с выездом на Беговую. Я не знаю, как обогнуть эту проклятую трассу, я ее ненавижу. Если бы это стало возможным, я бы вырезала кусок этой земли, чтобы никогда ее не видеть. По этой дороге я каждый день приезжала к нему в больницу...