Тюрьма — это самый дорогой способ сделать не очень хороших людей исчадиями ада.
Известный английский криминалист.
...На службе прапорщик Владимир Борисков был тих и незаметен. Приходил, правда, частенько подшофе, если не сказать сильно выпивши, но на территории части вел себя пристойно. Зато за воротами — отводил душу на полную катушку. Мать бил смертным боем, а попадется дочка под руку — достанется и ей.
Первую любовницу он приволок домой, когда Ире было 11. Потом была вторая, третья... Мама сначала плакала, точнее, скулила в углу, а потом слегка тронулась головой. Однажды ушла из дома в магазин и больше не вернулась. Через пять лет ее признали умершей. А Ира осталась вдвоем с отцом.
Когда жизнь становилась невыносимой, она убегала из дома. Спала на вокзалах, под забором, где придется, но каждый раз ее находили и возвращали родителю, в подмосковный Новогорск. Отец снова напивался как скотина и снова бил. Это было ужасно, но еще ужаснее было, когда папа, в состоянии полной невменяемости, снимал трусы и требовал то, что когда-то требовал от мамы...
Отцеубийца Ира
Однажды (Ире не было и 16) он пришел домой не один. С другом, как он его назвал, который только что вышел из тюрьмы. “Пусть пока у нас поживет”, — сообщил он и достал из холодильника очередную бутылку. А вскоре Ирка стала женой вчерашнего зэка: папа подсуетился и оформил справку, что дочка беременна, и в ЗАГСе, не вдаваясь в детали, молодых тут же расписали. Фиктивный брак, ничего особенного: папаше нужны деньги, зэку — прописка. “Муж” отвалил “тестю” энную сумму, которую, впрочем, тот быстро пропил.
...Колючая проволока, охрана по периметру, лязг замков. Ирина Борискова, 1983 года рождения, осужденная за убийство отца, отбывает срок в Можайском СИЗО, где работает уборщицей. Спокойная, общительная, неконфликтная — отзывы о ней лишь положительные. Регулярно, вот уже два года, к ней приезжает Саша — ее молодой человек.
— Родная душа, дожидающаяся меня на воле, больше ни родных, ни близких у меня нет, — говорит девушка. Собственно, из-за Сашки и случилась эта трагедия.
Они тогда жили втроем — она, Саша и отец (зэк-муж, к тому моменту уже бывший, давно не объявлялся). Ирка училась — сначала на повариху, потом на барменшу, Сашка работал, папаша буянил и пил. Соседи уже давно перестали обращать на скандалы внимание: обычно часам к трем ночи прапорщик доходил до нужной кондиции, и их дом сотрясал мирный громкий храп.
Саню избили, когда он возвращался с работы. Был поздний вечер, почти ночь. Избили страшно — он шел, истекая кровью. Папаша, как обычно, бухал с кем-то на кухне. Ира кинулась за телефоном — вызвать “скорую”. Отец взбесился, что ему мешают пить, и вырвал трубку вместе с проводами. Крики, стоны, мат. Все как обычно, и — больше невыносимо. “Отдай трубку!” — “Пошли вы все на х..!” А в углу — Сашка лежит, сознание теряет. Схватила нож — папашу припугнуть. Два взмаха, и оба в цель: в левую руку и грудь. Отец умер на месте.
Именем Российской Федерации, учтя все обстоятельства, Ирине Борисковой дали пять лет. Спустя два года она подала на имя президента прошение о помиловании. По закону на это имеет право каждый осужденный. Право президента — помиловать или оставить все как есть. Но ровно через год после отказа осужденный имеет конституционное право вновь попросить президента явить милость к падшему.
“За время отбывания наказания я поняла, что самое ценное у человека — это жизнь, и никто не вправе ее забирать, каким бы человек ни был. Прошу поверить мне и снизить срок наказания”, — написала Ира Борискова президенту.
Написала, видимо, зря: в России уже больше года Владимиру Владимировичу не до оступившихся. То террористов мочит, то с визитом за границей, то склоны горные осваивает. Со всей России приходят в Администрацию Президента сотни писем и канут там, как в омуте: ни “да”, ни “нет” не говорит президент Путин. Право на помилование есть, помилованных — на всю страну по пальцам пересчитать. Цифра настолько мала, что ее стараются нигде не афишировать.
Тяжелый срок
В конце XIX—начале XX века средний срок наказания в России был два-три месяца. В основном его использовали для “острастки и вразумления”. Поэтому по количеству заключенных Россия занимала одно из последних мест в мире: 60—80 зэков на сто тысяч населения.
Нынешняя Россия по количеству зэков вот уже много лет входит в тройку лидеров. В 1200 исправительных учреждениях страны содержится, в разные годы, от 750 тысяч до миллиона человек. То есть больше 600 на сотню тысяч, в то время как в Европе эта цифра не превышает 150 человек. В Турции — 95, в Греции — 55, во Франции и Германии — по 90. Кстати, о Германии. Там почти у 40 процентов осужденных срок не превышает шести месяцев. В нашем УК он с шести месяцев только начинается. В России средний срок наказания для мужчин — более 5 лет, для женщин и несовершеннолетних — 4,5 года.
— Самым распространенным наказанием в царской России были каторжные работы. Условия в тюрьмах были либеральными, арестантам много помогали различные благотворительные общества, смертная казнь практически не применялась. На Пасху в тюрьмы приносили куличи, гостинцы: это в традициях русского народа — пожалеть арестанта. И это очень по-христиански: не мы судьи, Бог простит, — говорит доктор юридических наук, генерал-майор милиции Сергей Вицин. — Многочисленные исследования показали, что острее всего в тюрьме переживаются первые дни, первые недели. Через три года для мужчин и полтора — для подростков и женщин наступает т.н. критический срок: они уже не боятся тюрьмы. Все последующие годы, проведенные ими за решеткой, окончательно разрушают их личности, и никакие реабилитационные программы не могут им потом помочь.
На что надеяться зэку? Амнистии ждут как манны небесной. Вот и к 60-летию Победы дождались: выпустили на волю аж 200 человек. Для сравнения: под предыдущую амнистию попало в тысячу раз больше осужденных. Другая надежда — на условно-досрочное освобождение. Но под УДО, как правило, попадают лишь те, кто в тесном контакте с администрацией зоны, проще говоря, стучит на остальных, или у кого есть деньги. Так, собственно, и было во Льговской колонии, месяц назад прогремевшей на всю Россию. Несколько сотен заключенных одновременно вскрыли себе вены в знак протеста против бесчеловечного унижения со стороны администрации.
То, что там творилось, во всем мире называется бесконтрольным произволом. Над осужденными в прямом смысле слова издевались и сотрудники колонии, и т.н. актив — т.е. заключенные, близкие к администрации. И при этом полностью отсутствовал прокурорский, ведомственный и общественный контроль.
Гвоздь в горло, вспоротые животы, простыни с кровавой надписью “SOS!!!” — такой был льговский бунт, бессмысленный и беспощадный. Большинство из льговских зэков об УДО не смели и мечтать. Потому что у всех у них были замечания. “Сделал из газеты пилотку”, “на построении не застегнул пуговицу” — самые распространенные из них. Но кто обычно интересуется деталями?..
Не за тех хлопочете
Собственно, в том числе и для того, чтобы преодолеть буфер между администрацией и заключенным, и появилась в 1992 году Комиссия по помилованию при Президенте РФ. Через год право на помилование президентом было закреплено в новой Конституции, а позже — в новом УК. Возглавлял комиссию известный писатель Анатолий Приставкин. 17 человек — не менее известных общественных деятелей, среди которых были юристы, правозащитники, режиссеры и т.д., — рассматривали ежегодно от 10 до 12 тысяч прошений. Президент редкий случай когда не соглашался с мнением комиссии. И происходило это через месяц — максимум два после того, как заявление ею было рассмотрено.
— Убийце мы скашивали срок только после того, как он отсидел уже половину. Но ведь у нас половина зэков сидит по 158-й статье — за кражу. Соседка украла у соседки скатерть, а ей дали пять лет. А у нее — трое маленьких детей. Конечно, такую мы миловали, — вспоминает известный правозащитник Валерий Борщев, работавший в комиссии. — Судебных ошибок хватало, поэтому для прокуратуры, милиции и судебных органов мы были как кость в горле.
Среди помилованных президентом назад на нары возвращалось, по разным данным, от 5 до 9 процентов. Среди тех, кто отмотал от звонка до звонка, таких, по официальным данным, было 40 процентов. Но цифры в расчет уже не шли. Видно, с гуманностью пора было завязывать. Команда “фас” поступила из Администрации Президента, и с комиссией расправились — быстро и профессионально. “Слишком много милуют”, “милуют не тех”, “члены комиссии выпускают рецидивистов за взятки” — мелькали обвинения в прессе. Ни одного уголовного дела по факту взятки так и не было возбуждено — более того, после разгона комиссии все, кто в ней работал, получили личную благодарность от президента.
По новому президентскому указу номер 1500, принятому в декабре 2001-го, в каждом регионе создавались свои комиссии по помилованию, их решение утверждалось губернатором и только потом попадало на стол президента. На все про все — от подачи заявления администрации колонии, проверок документов и встреч с родственниками и потерпевшими до подписи губернатора — отводилось 65 дней. Так теперь боролись с бюрократией и бездушием… Единственный пункт, о котором в указе нет ни слова, — в течение какого времени должен рассмотреть заявление сам президент.
Вы пишите — вам зачтется?
— Сначала прошения нам подавали достаточно активно: в 2002-м их было больше двухсот, в этом — в четыре раза меньше, — говорит начальник отдела по вопросам помилования Республики Коми Борис Минин. — Выворачиваемся как можем — лишь бы успеть все сделать в срок, сдаем документы в Администрацию Президента, и тут — черная дыра. Их не рассматривают год, а то и полтора! У нас еще нормальная ситуация — не меньше пяти помилованных в год; в других регионах и того хуже... У нас парень сидит — его прошение почти два года не рассматривается. Учился во вспомогательной школе, вечером вместе с приятелем зашел к соседке — достали тупой перочинный ножик и унесли продуктов на 217 рублей. Дали им по семь (!) лет. Пока он зону топчет, умерла мать, отец стал инвалидом…
В чувашскую комиссию никто почти уже не пишет — а что толку писать? Мнение президента почти никогда не совпадает с рекомендациями людей, которые активно изучают и само дело, и личность преступника.
— В наших колониях средний срок — 12 лет. У нас очень серьезное сито: в среднем даем “добро” на шестерых, максимум просили за десятерых в год. Больше двух человек еще не миловали. Такие большие сроки у всех — из-за материальных претензий со стороны потерпевших. Но денег у нас не заработаешь ни в колонии, ни на воле — работы практически нет, вот и мотают все срок по полной программе, — говорят сотрудники чувашской комиссии по помилованию. — Сами мы, получается, работаем зря: какой смысл тратить столько времени и сил на каждого осужденного, попросившего о помиловании, если шансов у него все равно нет?
На Вологодчине — та же история: прошения не рассматриваются месяцами, а то и годами.
— Как обычный гражданин я понимаю: президенту, наверное, просто некогда. Телевизор посмотришь — у него вечно столько дел, — сетует тамошний главный за “помиловку” Вячеслав Леднев. — Сроки у нас дают запредельные, суммы, которые присуждают по материальным и моральным искам, не заработать в течение всей жизни. Раньше у них была надежда на президента — теперь и ее, получается, нет.
Как показала практика последних лет, наилучшие шансы все-таки получить помилование от президента у участников боевых действий — “афганцев” и “чеченцев”. Съехавшая на войне психика, как ни цинично звучит, оказывается лучшим пропуском на волю. Прошений от бывших военных с перечислением боевых заслуг и наград в комиссиях сейчас пруд пруди.
— В этом году заявления о прошении подали всего два человека, и один из них — бывший офицер. Получил он четыре года за продажу оружия. Заявление у него было грамотное, все заслуги подробно перечислены — только мы ему единогласно отказали, — рассказывает заместитель мэра Москвы, глава комиссии по помилованию Михаил Мень. — Начали проверять, а он, оказывается, его чеченцам продавал. Тем, которые потом стреляли из него в ребят из его же части. Тут не о помиловании надо просить, а, наоборот, требовать пересмотра дела: слишком уж мягкий приговор…
С Москвой, впрочем, разговор особый: всего 800 осужденных, оставшихся после приговора работать в столичных СИЗО. В Подмосковье есть и женские колонии, и детские. А этот контингент — во всем мире — в первую очередь может рассчитывать на снисхождение. Но льготы, получается, отменили не только у ветеранов и пенсионеров — вот и сидят все как миленькие. Немногочисленные прошения в Администрации Президента пылятся уже больше года.
Алексей Морозов из подмосковной Дубны — с одной стороны, типичный пример. Бывший десантник, пять лет отслужил по контракту. С другой стороны — нетипичный, потому что один из немногих, кого президент помиловал. Женат, двое маленьких детей, мама-инвалид, стабильная работа, его и из колонии не хотели отпускать: “Где я еще такого токаря найду?!” — переживал начальник. Морозов приревновал жену — избил соперника. Лупил не глядя, кулаками. Потом очнулся: “Тебе помочь? Сам встанешь?” — “Да все нормально, иди”, — а у разлучника оказалось редкое заболевание: гемофилия А, несворачиваемость крови. Через десять дней он умер в больнице.
— Они оба дали повод, очень сильно обидели меня, — о случившемся Алексей старается не вспоминать, хотя эксперты были единодушны: если бы не болезнь, погибший отделался бы синяками. — У нас на зоне на “помиловку” никто не пишет: “стреляет” она очень редко, к тому же дается раз в жизни. Я сам ждал решения больше года и, если честно, до сих пор не могу поверить, что уже на свободе. А в тюрьме привыкаешь ко всему, и порой кажется, что справедливости там больше, чем на воле. И людей хороших тоже много. У меня там друг остался — история почти один в один моя. Заступился за сестру, которую какой-то придурок домогался. Сидеть ему теперь четыре с половиной года. А лично я за решетку возвращаться не собираюсь.
Помилование президента осталось с монархических времен, в том или ином виде оно сохранилось почти во всех странах. Президент Франции Миттеран заявил в свое время, что не помилует ни одного насильника несовершеннолетних, — и не подписал ни одного такого ходатайства. В США судьбу осужденных во многих штатах решают губернаторы — считается, что “ближе к земле” им виднее, кто достоин снисхождения, а кто нет, — или президент. В России региональные комиссии наделили огромными полномочиями, но не сделали самого главного: не дали право на помилование губернаторам. И — не определили разумные сроки для рассмотрения прошений президентом. Чтобы заявления больше года дожидались рассмотрения первым лицом государства — такого нет нигде в мире. Правозащитники категоричны: институт помилования в России умер. Юристы в один голос утверждают, что указ президента, мягко говоря, не доделан, и нужен подробный закон о помиловании, но до многих ли законов у избранников доходят руки?..
Осужденные терпят, надеются, ждут. И, больше ни во что и никому не веря, сотнями вскрывают себе вены.
...В квартире Ирины Борисковой, осужденной за убийство отца, прописанный там бывший муж-зэк сменил замки и поселил постояльцев. А недавно он появился в паспортном столе, чтобы прописать в ней своего друга, только недавно откинувшегося с зоны. Новый сожитель у Иры будет похлеще папочки: особо опасный рецидивист, девять ходок, в его деле — весь самый страшный букет статей УК.
Только не факт, что после того, как до ее прошения наконец дойдут у президента руки, Ира все же доедет из Можайска в Новогорск.