Песни про зайцев

  От застывшего на века словообразования “Алов—Наумов” веет легендой. С таким священным трепетом отзываются маститые, казалось бы, актеры об этих людях, что их впору сравнивать с другой классической парой “Маркс—Энгельс”. Но, кроме шуток, корреспонденту “МК” посчастливилось побывать в гостях у одного из двух великих — Владимира Наумовича Наумова, которого еще Сталин журил за то, что снял Чернышевского без усов и бороды. Чертовски приятно было сидеть в том самом кабинете, куда в свое время захаживали Алов, Смоктуновский, Дворжецкий, Джигарханян, Хуциев, Тарковский, Шукшин, Гайдай, Аксенов, Войнович, и слушать замечательные байки неунывающего мастера. Сладкая парочка      По словам Владимира Наумовича, он никогда не предполагал, что ему придется работать вместе с Аловым, так же, впрочем, как и Алов. В этом виноваты их учитель Игорь Савченко, коллега Сергей Параджанов, а также случай и погода. Под Киевом снимали сцену из фильма “Тарас Шевченко” (1951) — казнь шпицрутенами ссыльного солдата Скобелева в Новопетровском форте. Вместе с режиссером Савченко работали, по выражению Наумова, “разной прислугой” его ученики, студенты ВГИКа — ассистировали, снимались в эпизодах, отвечали за реквизит. Хуциеву, например, поручили следить за пистолетами, Алову — за шпицрутенами, а Параджанову — за гробом.
     Стоял ясный солнечный день, вдруг совершенно неожиданно поднялась песчаная буря, все вокруг стало желтым. Народ бросился спасаться в только что отстроенную декорацию церквушки. Ураган утих так же внезапно, как и начался, песчаная пыль опала, и появился Савченко: “Так, Хуциев, как там у тебя с пистолетами, все в порядке? А у тебя, Алов? А где Параджанов? Нет нигде? Ищите”.
     — Сережа был удивительный персонаж, поэтому его исчезновение все восприняли как нечто само собой разумеющееся. Он легко мог улететь вместе с ураганом куда угодно.
     Поиски Параджанова ни к чему не привели, и тогда Савченко, даже не догадываясь о гениальности своего решения, впервые объединил двух будущих мэтров в пару: “Нет Параджанова? Ладно, черт с ним. Алов—Наумов, тащите сюда гроб”. Гроб показался молодым людям слишком тяжелым. Они осторожно открыли крышку и увидели преспокойно спящего Параджанова, который решил таким образом переждать песчаную бурю.
     — Вообще-то есть такая примета: на съемочной площадке ни в коем случае нельзя лузгать семечки и спать. Хотя многие артисты иногда пренебрегают последним правилом. Например, Евстигнеев во время съемок в фильме “Бег” использовал любую возможность, чтобы вздремнуть. Если объявляли перерыв на четыре минуты, три из них он спал.
     Савченко отличался вспыльчивым характером. Он постоянно носил с собой трость, и, когда его взору предстал мирно похрапывающий в гробу Параджанов, все поняли, что сейчас взбешенный режиссер его просто убьет. Масла в огонь подлил ассистент, который ехидно прошептал на ухо своему разгневанному шефу: “Игорь Андреевич, разрешите его заколотить”. Однако Савченко поступил неожиданно для всех, заговорил вкрадчивым голосом: “Что вы все орете? Тихо! Не видите, Сергей Иосифович спит. Перерыв! Алов—Наумов, ну-ка отнесите Сергея Иосифовича в сторонку и прикройте как следует крышкой, чтобы он солнечный удар не получил”. Так Александр Алов и Владимир Наумов получили свое первое совместное творческое задание.
     — Потом мы с Аловым неоднократно вспоминали эту историю. Смотрели друг на друга, смеялись: “Ты откуда взялся?” — “А ты как ко мне прицепился?” — “Это же Параджанов со своим гробом, от него никогда не дождешься ничего хорошего”. Шутка, конечно, но, как сказал Аристотель, кто мне, смеясь, запретит говорить правду. Мы с Аловым были совершенно разные и по характеру, и по темпераменту — на одно и то же событие могли смотреть с разных точек зрения, приобретали некий объем видения, уходили от плоскости взгляда, от тупого совпадения с самим собой.
     Владимир Наумович жил в одном доме с режиссером Борисом Барнетом. А тот обожал играть в поддавки и нередко за очередной партией говорил Наумову: “Какой ты счастливый”. Наумов: “Почему?” Барнет: “Ты же с Аловым работаешь. Вот вы едете на съемку, ты думаешь, что он знает, как надо снимать, а он думает, что ты знаешь. А я, несчастный, и все мы: Пырьевы, Роммы, Калатозовы —едем на съемку и мучаемся, оттого что не знаем, как и что снимать”. Без женщин жить нельзя на свете      Наумова с Аловым начальство страшно ругало за картину “Мир входящему” (1961). Ее поносили последними словами за пацифизм и всепрощение. Тогдашний министр обороны маршал Малиновский запретил показывать фильм в войсках, а руководитель советской культуры Фурцева метала громы и молнии на заседании коллегии министерства: “Это у вас банда Махно какая-то, а не Красная Армия. Шинели грязные, просоленные, тухлые”. На что Алов совершенно спокойно ей ответил: “Екатерина Алексеевна, это вы видели шинель с Мавзолея, а я в ней четыре года отвоевал и поэтому знаю, как она пахнет”. Сказать такое в лицо члену Политбюро! По тому времени — акт большого мужества.
     Тем не менее после публичной головомойки Фурцева предложила Алову с Наумовым зайти к ней в кабинет. Там она совершенно иным тоном поинтересовалась у режиссеров: “Чай, кофе? Ну пожалуйста, ребята, переснимите вы этого майора. Посмотрите на его лицо... Чехов сказал, что форма должна соответствовать содержанию...” Наумов терпеливо разъяснил министру: “Екатерина Алексеевна, это не форма, а внешность”. Фурцева: “Вы еще дерзите!” Потом в порыве откровения Екатерина Алексеевна призналась режиссерам, что актер и исполнитель роли майора не подходит, потому что он похож на Хрущева.
     Помощь пришла, откуда не ждали. “Мир входящему” спасли иностранцы. Одному из самых знаменитых итальянских режиссеров Джузеппе Де Сантису удалось увидеть опальную картину в Москве. По возвращении на родину он растрезвонил о ней своим коллегам, в итоге на XXII фестиваль в Венеции итальянцы потребовали именно ленту Алова—Наумова. Удивительно, но Фурцева, которая в принципе могла и отказать, согласилась на их настойчивые просьбы и отправила “Мир входящему” за границу вместе с обоими режиссерами. Оказалось, не зря. Опальная в СССР картина получила в Венеции приз жюри за лучшую режиссуру и приз итальянских кинокритиков.
     — Фурцева осталась очень довольна венецианскими наградами. Она победила. Кого? Самое себя, может быть. И тут же назначила нас с Аловым художественными руководителями творческого объединения киностудии “Мосфильм”. Почему она так поступила, до сих остается для меня загадкой — тайна женской природы. Поэтому я считаю: если хотите жить весело, поставьте во главе страны женщину. Совершенно непонятно, что она выкинет в следующий момент, и это замечательно. Так что я за матриархат. Пьяный бред от Достоевского      В 1966 году Алов с Наумовым сняли фильм “Скверный анекдот” по одноименному рассказу Достоевского. С этой картиной произошли чудеса, достойные Книги рекордов Гиннесса для регистрации фантастического факта — рецензия на фильм вышла за 23 года до его премьеры — единственный факт в истории мирового кино. “Скверный анекдот” положили на полку за “абсолютно антисоветское содержание”.
     Но еще более забавно, что фильм удалось запустить в производство благодаря неведению чиновников. Они опомнились, лишь когда фильм был уже практически готов. Очевидно, мало кто из них читал Достоевского. После опального “Мира входящему” начальство, видимо, рассудило так: “Ну и пусть снимают анекдот, главное — не лезут, куда не нужно”. Легкомысленное начальство слишком поздно осознало, что оно пропустило. “Анекдот” получился совсем не таким веселым, как полагали в высоких кабинетах. В итоге его положили на полку, а авторов обвинили в сюрреализме, оскорблении русского народа и кафкианстве, хотя, по словам Владимира Наумова, вряд ли в те времена он читал Кафку.
     Гениальный текст Достоевского тогдашний председатель Госкино СССР Романов назвал “пьяным бредом” вместо русской речи. Авторы безуспешно пытались разъяснить чиновнику, что так называемый “бред” написан рукой Достоевского. А вообще, по словам Наумова, Романов был хорошим, добрым человеком, очень страдал от упрямства режиссеров, говорил Алову с Наумовым: “Вы беспартийные, вам хорошо. А я из-за вас положу на стол свой партбилет”.
     Но этих страданий Романова режиссерам, видимо, показалось недостаточно. Спустя четыре года они сняли “Бег” по мотивам произведений Булгакова. Председатель Госкино тогда заявил, что Алов с Наумовым сотворили белогвардейский роман: “Да вы что, спятили! Белые у вас страдают! А Чарнота вообще положительный герой! Вызывает к себе любовь, когда должен ненависть!” Назначенную в “России” премьеру “Бега” отменили, вывешенные афиши сорвали. Наумов с Аловым уже морально готовились проводить очередной свой фильм на полку, но случилось чудо... Кино и домино      Режиссерам с большим трудом удалось добиться разрешения на съемки “Бега” за границей. Поначалу Алову с Наумовым резонно указывали: “На кой ляд вам Париж? Львов, например, очень похож на столицу Франции. В Одессе, да и в Москве, если поискать, тоже можно найти много парижских мест”. Но нечеловеческим упорством отважной паре все же удалось настоять на своем.
     Часть стамбульских сцен снимали в болгарском Пловдиве. В Стамбуле засняли в основном общие планы панорамы и фрагменты сцен. Работали с пленкой — 70 мм для широкоформатных экранов. Оператору Левану Пааташвили выковали металлический жилет, на который укрепили камеру. А директор фильма функционировал в качестве штатива, становился на карачки и подставлял спину. Таким вот хитрым способом и снимались знаменитые панорамы Стамбула.
     В Париже возникли другие проблемы. Требовалось освободить улицы огромного города от новомодных атрибутов и заполнить их машинами полувековой давности. Появились и финансовые трудности. Окончательный акт о расходах съемочной группы в Париже должен был заверить французский юрист. Он поставил на документах свою подпись: “Честью своей подтверждаю, что все расходы произведены правильно”.
     — “Какая честь! Мне нужна печать! У меня в Москве сидит свирепый бухгалтер-красавица, которой нужен только штамп”. Француз оскорбился: “Моя фирма известна на весь мир, моя подпись выше любого штампа”. Я ему отвечаю: “Ничего не знаю. Ставь мне печать”.
     С большим трудом строптивого юриста удалось уговорить. Разыскали какой-то непонятный штамп, но, так как он был французский, все сразу успокоились. Однако ненадолго. Вскоре “Бег” благополучно закрыли.
     О срыве премьеры Наумов узнал в Праге, где находился вместе с Михаилом Ульяновым. Почему-то так вышло, что обратно в Москву они полетели на правительственном самолете. Авиасалон был разделен занавеской на две половины. Одну из них отвели для очень важных персон — кандидатов и членов Политбюро.
     Через час полета Ульянова с Наумовым пригласили за занавеску. Там сидели два руководителя правительства, которые по-свойски обратились к актеру и режиссеру: “Ребят, давайте в домино сыграем”. Надо сказать, домино в те времена считалось едва ли не профессиональной игрой членов Политбюро. Играли они шикарно, комбинации рассчитывали виртуозно от начала до конца. Если бы так рассчитывалось все остальное... А Наумов с Ульяновым играть не умели совсем. Но отказываться не стали, тем более в голове режиссера уже родился коварный план. Он сказал чиновникам: “Нет, так мы играть не будем. Предлагаю на интерес. Если выиграем мы — вы выполняете любое наше желание, и наоборот”. Изумленные начальники с удивлением посмотрели на двух любителей и с усмешкой согласились: “Ну давай”.
     — Играем первую партию, ставим костяшки как попало и... выигрываем. Вторую партию выигрываем. Третью выигрывают они, а четвертую закончить не успеваем — самолет садится.
     Раздосадованные чиновники направились к своей красной дорожке и сказали Владимиру Наумовичу, чтобы позвонил вечером. К несказанной радости режиссера, его соединили с товарищем начальником уже на следующее утро. Тот спрашивает: “Как ваши дела?” Наумов отвечает: “Плохо. Отменили премьеру “Бега”. Вы проиграли в домино. Наше желание выпустить фильм в назначенный срок в кинотеатре “Россия”.
     — Через несколько дней мне позвонила директриса кинотеатра “Россия” с радостной вестью: “Картина выходит!” Так я выиграл “Бег” в домино. Ален Делон не пьет одеколон      Не менее замечательная история связана и со съемками знаменитого фильма Алова—Наумова “Тегеран-43” (1980). Картину снимали в Москве, Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Берлине — в общем, где угодно, только не в Тегеране. Что, собственно, и понятно. После исламской революции 1977 года в Иране было не до кино.
     — Я приезжал в Тегеран еще при шахе. Был членом жюри на местном кинофестивале. А потом слышал по “Голосу Америки”, как наших иранских знакомых кого посадили, кого повесили...
     Так что Тегеран пришлось строить в Москве. Декорации соорудили великолепного качества. Впоследствии жители иранской столицы при просмотре фильма узнавали свои родные улицы и долго отказывались верить, что речь идет всего лишь об искусной бутафории.
     — В начале съемок ко мне подошел Володя Басов и спросил: “В Париж едешь?” Я ему: “Да”. Он: “Слушай, возьми меня с собой, я же гениальный актер”. Я: “Я знаю, но роли нет”. Тогда Басов падает на колени: “Отец родной, возьми меня в Париж! Выдумай что хочешь, напиши роль”. Я: “Хорошо, напишу, но только встань”. Володя поднялся и сказал: “Вот тебе мой завет — ни метра на советской пленке, ни кадра на советской земле”. Замечательный был человек. Мы его одно время называли отличником кинематографии.
     Помню, перед каким-то праздником награждали орденами деятелей кино: Тарковского, Хуциева, Чухрая и Володю Басова. Но тот провинился по бытовой линии, и ему вместо ордена присвоили значок отличника кинематографии. Спустя время к нему подходит тогдашний генеральный директор “Мосфильма”: “Володя, почему не заходишь? У нас сегодня худсовет, приходи, вручим правительственную награду”. На что Басов отвечает: “Я от Советской власти меньше ордена Ленина не беру”.
     Вскоре съемочная группа “Тегерана-43” поехала в Париж. Продюсера с французской стороны звали Жорж Шейко. Его родители — русские эмигранты, а он сам родился в море где-то на полпути из Севастополя в Константинополь. Посему часто говорил про себя: “У меня нет родины. Я, как Посейдон, человек моря”. Итак, сидят Шейко, Алов и Наумов в офисе на Елисейских Полях и рассуждают, кого из французов им взять на пару дней на маленькую роль. Француз монотонно называет ряд фамилий, которые русским режиссерам ничего не говорят. В итоге Наумов перебивает Шейко и спрашивает: “Слушай, Жорж, ты же работал продюсером у Делона на “Черном тюльпане”, позвони ему и пригласи”. Шейко: “Ты что, с ума сошел! Предлагать ему такое! Да он меня сразу убьет и вас заодно!”
     — На Жоржа напал такой ужас, как будто его вели на гильотину. Я его спокойно прошу: “Набери телефон Делона”. Шейко набрал, но я видел по его лицу — он надеялся, что Делона нет дома. Однако Жоржу не повезло, Делон взял трубку. Я сказал: “Жорж, переводи ему все, что я сейчас тебе скажу: господин Делон, здесь напротив меня сидят двое сумасшедших русских, но самое страшное — они хотят пригласить вас на крошечный эпизод”. Не знаю, какова была реакция Делона, но в итоге Жорж договорился, чтобы он нас принял.
     Мы не стали брать такси и под огромным зонтом под проливным дождем втроем отправились к Делону. Как известно, Ален Делон не пьет одеколон, так что мы пили то, что и положено было пить Делону. Я вручил ему два листочка бумаги: “Мы предлагаем сыграть вам эту роль”. Дальше с Делоном происходит тот же шок, что поначалу случился с Шейко, — его как будто укусила гремучая змея. Он посмотрел на нас с изумлением и спросил: “И это все? Две страницы?!” Я кивнул. “А сколько всего страниц в сценарии?” — спросил Делон и начал улыбаться. Ему объяснили, что 140. Он подумал и сказал: “Значит, так, если завтра к 9 часам утра вы мне дадите приличную роль не менее чем на 25—30 страниц на французском языке, тогда мы сможем поговорить, а сейчас давайте выпьем”. Но мы с Аловым отказались и тут же направились к себе в отель “Рафаэль”, а Жоржу сказали: “Стенографистку нам с русским языком и машинистку”. Всю ночь мы с Сашей сочиняли роль. Делон, конечно, не ожидал, что русские воспримут его слова всерьез, но, когда прочитал написанную за ночь роль, согласился. В мире животных      Наумов и Алов всю жизнь боролись с советской цензурой. В кабинете худсовета висела большая схема обманов, где рассказывалось о разных способах “протаскивания” картин сквозь цензурные рогатки. Была разработана сложная система уверток и приемов уклонения от замечаний начальства.
     Метод ящерицы, согласно которому режиссер поступается непринципиальными моментами ради сохранения главного.
     Метод зайца. Например, художник рисует монументальное полотно “Куликовская битва”, а справа в углу на первом плане помещает огромного зайца. Худсовет приходит в ужас: “Боже, почему здесь заяц?!” Художник спокойно парирует: “Я так вижу”. Худсовет: “Да мало ли, что ты видишь! Куликовская битва — колоссальное событие, русские воины истекают кровью, а ты зайца посадил!” Художник: “А я вижу зайца”. И вот месяц-другой идет ругань, худсовет уже забывает про чересчур положительные лица монголо-татарских захватчиков и недостаточно патриотичное изображение защитников отечества. Мерзкий заяц с первого плана смотрит, вытаращив глаза, на худсовет и отвлекает его внимание от главного. В итоге после долгих споров художник пьет валидол и сдается: “Ладно, черт с ним, с зайцем, убирайте!” Все счастливы и довольны.
     Методом удава Алов с Наумовым снимали “Мир входящему”. Надо поглубже “залезть” в картину и потратить побольше денег. Тогда начальство попадает в глупую ситуацию — либо оставлять все как есть, либо закрывать фильм и списывать деньги. А как? Начальство задаст чиновникам резонный вопрос: “А куда вы раньше смотрели? Зачем вы там вообще сидите? Не лучше ли вам поехать поработать на Свердловскую киностудию?” В общем, главное — начать, а закончить хороший фильм Алов с Наумовым умели всегда.