Эдуарда Анатольевича Хруцкого — классика детективного жанра — в редакцию впервые привел мой друг и коллега Александр Хинштейн.
Помню, пожимая его по-боксерски крепкую руку, я сразу для себя отметил, что писатель и драматург — полный тезка Стрельцова.
Спортивные ассоциации возникли не случайно: воображение дорисовало образ импозантного и вальяжного Хруцкого, с колоритной трубкой в зубах, напоминающего комиссара Мегрэ, — тяжеловеса, мастера спорта по боксу, награжденного орденом Красной Звезды за подавление венгерского мятежа 1956 года, — в залитом яркими огнями квадрате ринга, впечатывающего соперника в канаты.
Разумеется, я читал его роман «Четвертый эшелон», смотрел фильмы «По данным уголовного розыска», «Приступить к ликвидации», «На углу у Патриарших...».
Мы присели, как принято, когда приходят знаменитости, у редакционной барной стойки. Эдуард Анатольевич расправил мощные плечи под твидовым пиджаком — других не признавал, что напомнило мне собственный твидовый костюм, купленный по случаю у польского телекомментатора Анджея Зыдоровича во время московского чемпионата мира по хоккею в 1986-м.
Мысли классика криминального жанра текли в ином направлении — может, сыграли роль воспоминания о первых публикациях именно в «МК» в конце 1950-х, где он начинал литсотрудником.
Эдуард Анатольевич безудержно увлек нас с Хинштейном в прошлое — во времена московской «оттепели». В самое модное место гуляющего Бродвея (так столичные пижоны на американский манер с легкой иронией именовали улицу Горького, ныне Тверскую) — в «Коктейль-холл», располагавшийся еще с довоенных времен напротив Центрального телеграфа, где пунши вольготно смешивались с шампань-коблером. А на втором этаже играл маленький оркестр под руководством высокого усатого красавца по прозвищу Мопассан — будущего композитора Яна Френкеля, написавшего музыку к одному из первых советских боевиков «Неуловимые мстители».
Мы с Хинштейном к тому времени слыли искушенными в профессии людьми, но истории Эдуарда Анатольевича о советских авантюристах, теневых дельцах, интуристовских кокотках в двух шагах от Кремля нас искренне завораживали. Да и как было не плениться Бродвеем 1950-х, где Хруцкий получил прозвище Центровой и где фартовые ребята соседствовали с суровыми сыщиками, а ослепительные кинозвезды крутили романы со знаменитыми чемпионами.
В тех прогулках Хруцкого по времени меня больше интриговали короли футбола Всеволод Бобров и Константин Бесков, в свободное от тренировок и матчей время нередко фланировавшие от «Арагви» до гостиницы «Москва», — динамовский форвард Бесков именно на «Броде» познакомился с красавицей артисткой, своей будущей женой Валерией Николаевной, незадолго до триумфального турне «Динамо» в Англии.
Хруцкого же в своих пейзажах исторической Москвы как мастера детектива сильнее влекла окутанная тайнами фигура министра госбезопасности Виктора Семеновича Абакумова, который любил неспешно пройтись мимо «Коктейль-холла», приветливо кивая завсегдатаям Бродвея. Прогулки шефа Лубянки, некогда известного под кличкой Витька-фокстротист, закончились в 1951 году, когда Абакумова по приказу Сталина арестовали, а потом расстреляли.
Наверное, со стороны мы с Сашей напоминали подростков, зачарованно внимавших балладам просоленного морского волка в портовой таверне о кровавых сражениях с пиратами, с той лишь разницей, что ассортимент напитков на барной редакционной полке у нас был побогаче.
Хруцкий, кстати, полгода провел в мореходке после того, как вынужден был уйти из военно-инженерного училища — отец, кадровый военный разведчик, предвидя арест во время сталинских чисток, застрелился, чтобы избавить жену и сына от позорного ярлыка — семьи врага народа.
Но стихией будущего летописца сыска стал не бушующий морской океан, а опасный, как лезвие бритвы, криминальный мир Москвы: Хруцкий водил знакомства не только с операми старой школы, но и с их заклятыми врагами — ворами в законе: те и другие относились к нему с безоговорочным уважением.
Послевоенные сороковые... Страна героически восставала из руин, народ стосковался и по мирным спортивным сражениям — люди взахлеб ловили из репродукторов уже не голос Левитана, передававшего сводки военных действий, а репортажи Синявского во время знаменитого динамовского турне 1945 года по Англии. Поколение мальчишек, как Эдик Хруцкий, выросших во время войны на улицах и закалившихся в жестоких дворовых схватках, потянулось к романтике — одни к тюремной, другие к боксерской.
В ту пору самым драматичным противостоянием на ринге были поединки тяжеловесов — героя-фронтовика Николая Королева, еще до войны носившего титул «первой перчатки», и молодого перспективного литовского боксера Альгардаса Шоцикаса.
Москвичи, конечно, болели за Королева, который бой за боем страшными ударами отправлял в нокдауны своего амбициозного соперника. Тринадцатилетний Эдик с Тишинки, в мечтах воображающий себя Королевым, конечно, не мог себе представить даже во сне, что спустя годы кумир детства и легендарный чемпион назовет Хруцкого своим другом.
Запомнилось при первой встрече, что Эдуард Анатольевич смотрел собеседнику прямо в глаза, как человек, которому не за что краснеть и который умеет постоять за себя. Я напомнил ему излюбленную шутку братьев Кличко: «Боксера каждый может обидеть — не каждый успевает извиниться».
Хруцкий снисходительно усмехнулся в пышные усы:
— Ну, Петя, так шутил еще полутяж Витя Агеев, когда мы присаживались в «Метрополе»; братьев Кличко в те дни еще и на свете не было.
Я был в какой-то степени уже избалован знакомствами со звездами, но точно помню, что ощутил сразу: Хруцкий человек особенный, превыше всего, по-военному, ставивший главным в жизни чувство локтя. Эдуард Анатольевич словно был воплощением слов замечательного писателя Анатолия Алексина, внушавшего мне, что дружба важнее истины.
Знакомство мы закрепили в ресторане Дома кино — излюбленном месте Хруцкого. Мало сказать, что ресторан на Васильевской писатель обожал, — Эдуард Анатольевич там парил над столиками, где рекой лились коньяк и вино, а киношная братия вела нескончаемые творческие споры. Легендарное заведение — вот парадокс! — основали в начале прошлого века на деньги общества трезвости, где самым крепким напитком считался чай.
Хруцкий рассказывал, как на одно из первых заседаний общества трезвости попечителям удалось пригласить Льва Николаевича Толстого. Граф оглядел постные лица собравшихся и произнес короткую, но впечатляющую речь:
— Господа, — обратился великий писатель к поборникам трезвости, — чтобы не пить, можно вместе и не собираться. Но раз уж собрались, так давайте выпьем.
Ошеломленные таким поворотом событий радетели безалкогольных напитков Льву Николаевичу отказать не посмели, и общество трезвости приказало долго жить.
Меня к киношному ресторану приобщил еще Константин Иванович Бесков — не раз победные спартаковские матчи в «Лужниках» заканчивались поездками на Васильевскую, где Хруцкого я встречал в компании сценариста Эдуарда Володарского и кинорежиссера Станислава Говорухина, принимая Эдуарда Анатольевича за артиста — колоритная внешность матерого разведчика из голливудских боевиков тому способствовала. Он действительно снимался в своих сериалах в небольших ролях — прокурорский полковничий китель смотрелся столь же элегантно, как и любимые твидовые пиджаки. Потом уже я подумал, что Хруцкого самого надо было играть в кино.
Как-то я рассказал Эдуарду Анатольевичу историю, приключившуюся с машиной знаменитого вратаря и популярного комментатора Владимира Маслаченко. Ночью вор решил угнать припаркованный у подъезда автомобиль Владимира Никитовича, наткнулся на его документы и оставил на сиденье «Нивы» бутылку коньяка с запиской: «Товарищ Маслаченко, я спартаковский болельщик. Извините за беспокойство!»
Хруцкий оживился, сразу поведал об одном из популярных криминальных персонажей, домушнике Борисе Венгровере, о котором в МУРе ходили легенды. Вор с бессчетным количеством судимостей, по словам Эдуарда Анатольевича, в какой-то степени послужил прообразом героя фильма «Берегись автомобиля» Юрия Деточкина — на свои деньги, доставшиеся пусть и неправедным путем, содержал детскую футбольную команду, объясняя тренерам, что о мальчишках заботится спортивное общество «Буревестник».
Припомнил Хруцкий, как сгинувший впоследствии в лагерях Венгровер забрался в квартиру к оперу и, увидев скудную обстановку, оставил на столе пачку денег с припиской: «Советские милиционеры должны жить хорошо!»
Как рассказчик Эдуард Анатольевич не уступал себе — писателю.
В литературе Хруцкий получил признание как автор детективного жанра. Но начинал он именно со спорта. Его первой книгой стала литературная запись воспоминаний короля ринга, фронтовика Николая Королева. (Сроки горели, а назначенный издательством литсотрудник запил. Пришлось выручать старшего друга-боксера.)
От Хруцкого я и узнал, почему, собственно, не состоялся тот «бой века» между Королевым и американской «жемчужиной» Джо Луисом, о котором до конца дней сожалел пионер русского бокса Иван Богаев.
Когда Королев получил вызов на поединок от американца, он решил напрямую обратиться к Сталину: никто другой такой ответственности на себя бы не взял. Свою просьбу чемпион передал через личного пилота Сталина, главного маршала авиации Александра Голованова.
Однако к тому времени уже прозвучала Фултонская речь о железном занавесе. В мире пахло новой войной. В Корее — вчерашние союзники, советские и американские летчики, дрались не на боксерском ринге, а в воздухе.
Сталин выслушал просьбу своего маршала и ответил по-большевистски:
— Королев — это победоносный символ русского народного духа и характера, гордость советского спорта. Драться перед пьяными ковбоями в клубах означает уронить достоинство и свое, и страны.
Американцы триумфа русского боксера не допустят, потому Королеву не стоит ехать в Америку, — и с сарказмом поинтересовался у Голованова: — Или есть доводы более веские?
— Никак нет, товарищ Сталин, — по-военному четко отрапортовал маршал генералиссимусу.
«Лучше бы я попал под залп зениток», — со слов Королева цитировал потом маршальское признание Хруцкий...
Спрашивал я Хруцкого про похороны Сталина, на которых он был в числе многих тысяч москвичей. В тот траурный день, когда уже отгремели прощальные залпы, он заглянул в Елисеевский магазин и увидел у прилавка великих мхатовских «стариков» — Яншина, Ливанова и Грибова. На их лицах лежала печать вселенской трагедии и скорби. Но едва актеры вышли на улицу, они мгновенно отбросили траур, балагуря и смеясь, принялись закладывать в машину выпивку с закуской...
Эдуард Анатольевич знал так много интереснейших и ярких историй, что мне показалось заманчивым привлечь его к выпускам воскресного выпуска «МК» — цветного многополосника, — где значительное место было как раз отведено под литературу.
Поначалу Хруцкий долго отнекивался, ссылаясь на различные договора в издательствах, регламентирующие писательское время, но в конце концов мы с Хинштейном буквально прижали его... нет, не к стенке, к канатам ринга.
— Дядя Эдик, — наконец, сказали мы (именно так мы с Хинштейном обращались к нему, по-домашнему), — все криминальные очерки, напечатанные в газете, легко будет потом выпустить как новеллы в отдельной книге.
Незатейливую хитрость проницательный Хруцкий, конечно, разгадал, сам рассказывал, как в послевоенном голодном детстве на Тишинке безногий инвалид дядя Миша внушал пацанам простую блатную истину: «Не верь, не бойся, не проси».
— Там, у Белорусского вокзала, пили, воровали, играли в «трилистник», — вспоминал Хруцкий. — Чтобы выжить среди тишинской шпаны, надо было уметь драться, и я в войну начал серьезно заниматься боксом, в секции познакомился с Юликом Ляндресом-Семеновым (будущим «отцом» Штирлица). Но он профессионалом не стал; мешала излишняя горячность, а для бокса нужна холодная голова...
Мой аргумент подействовал, а спустя несколько лет Эдуард Анатольевич презентовал новую книгу — из вышедших в «МК» публикаций.
От поздравлений Эдуард Анатольевич отмахнулся:
— Петя, ты лучше открой книжку.
Распахнув обложку, я не сдержал изумления, обнаружив на титульном листе напечатанное мне посвящение. Хруцкий остался доволен произведенным эффектом, слегка посмеиваясь в роскошные усы, подчеркивающие схожесть писательской натуры с мушкетерским благородством.
Жили они с женой Светланой Ивановной в знаменитом Доме на набережной у кинотеатра «Ударник», в квартире Василия Сталина, которую до писателя занимал наш друг, актер Арчил Гомиашвили.
Мы с Хинштейном частенько туда наведывались.
Может, кого-то разочарую, но тени генералиссимуса Сталина и его верного соратника генерала Власика нам не мерещились, как не доносился из уголков квартиры и отдаленный цокот каблучков дочери Сталина Светланы Аллилуевой. По преданию, именно в этих стенах школьницей-десятиклассницей она познакомилась с известным сценаристом Алексеем Каплером, для которого платонический роман закончился в лагерях Воркуты.
По молодости я на часы не заглядывал. Случалось, звонил в дверь сталинской квартиры и за полночь. В любое время суток на плите стояла кастрюля с супом, ожидая загулявших гостей, — своеобразный памятник неизменного радушия хозяев, как и посиделки на кухне по давней советской традиции.
Но однажды, когда мне вздумалось нелицеприятно отозваться о темных страницах советской истории, силуэты строителей коммунизма ожили — в добрейшей Светлане Ивановне, дочери первого председателя КГБ СССР генерала Серова, вспыхнули жесткие отцовские гены. Пусть и в корректной форме, но она меня отчитала по первое число, защищая достижения партии Ленина—Сталина.
Мне как-то до сих пор неловко, что я ненароком — какой из меня диссидент? — задел патриотичные чувства милейшей Светланы Ивановны.
15 мая каждый год мы с Хинштейном обязательно ехали поздравлять Эдуарда Анатольевича в ресторан Дома кино, где по традиции собирались его друзья: сценарист Эдуард Володарский, актеры Всеволод Шиловский и Борис Клюев, прототип главного героя сериала «На углу у Патриарших» — бывший начальник 108-го отделения милиции, ныне министр внутренних дел Владимир Колокольцев.
Потом дядя Эдик заболел. С болезнью его могучий организм сражался яростно, как на ринге, но незадолго до своего ухода в телефонном разговоре Эдуард Анатольевич философски заметил: «Смерть — естественная форма человеческой жизни». Кому из своих будущих героев — сыщикам или «законникам» он собирался вложить эти слова в уста, я так и не спросил.
Через много лет, уже после смерти Эдуарда Анатольевича и Светланы Ивановны, ее племянница (детей у них не осталось) обнаружила в гараже тайник с чемоданом, где хранились бесценные записи экс-председателя КГБ, начальника ГРУ Ивана Александровича Серова, и движимый чувством дружбы Александр Хинштейн проделал поистине титанический труд, перелопатив гигантское количество материалов и документов и издав уникальную книгу — свидетельство эпохи, воссоздавшую масштаб выдающейся личности, генерала спецслужб, которого Хрущев одним росчерком пера лишил Звезды Героя и трех звезд на погонах (из генерала армии разжаловал до генерал-майора).
Многие воспоминания с годами неизбежно теряют свежесть, покрываясь тончайшей паутиной времени, не мудрено, что образы близких друзей в какой-то степени и домысливаешь. В моем нынешнем представлении Эдуард Хруцкий видится даже более молодым, чем в момент знакомства. Я охотно представляю дядю Эдика на стадионе «Динамо» в компании сыщиков МУРа, пришедших в Петровский парк поболеть за любимую команду против «Спартака».
В моих странных фантазиях молодой Хруцкий, залихватски вкладывая два пальца в рот, как тишинская шпана, оглушительно свистит «судью — на мыло!». И на нем непременно должна быть надета буклевая кепка — дань послевоенной моде, без которой не выходили из дома его напарники по прогулкам на Бродвее — кумиры болельщиков Бобров и Бесков.
Сам себе задаю вопрос: к чему что-то домысливать, если я Эдуарда Анатольевича хорошо знал? Но, может, это рефлекторное подражание самому дяде Эдику, как-то обмолвившемуся про службу в угрозыске, хотя в милиции он, знавший начальников МУРа и оперов, и дня не работал.
Но в архивах того же отдела по борьбе с бандитизмом (в фильме Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» по роману друзей Хруцкого — братьев Вайнеров — Глеб Жеглов говорит Горбатому с непередаваемой интонацией: «А с тобой, свинья, разговаривает начальник ОББ!») подбирал он материалы для военных романов-хроник денно и нощно с тем же терпением и азартом, с каким его товарищи-сыскари поджидали преступников в милицейских засадах.
Бог не дал нашему другу детей, но тома детективных бестселлеров и многосерийные криминальные сериалы остались, как и орден Красной Звезды, и медаль заслуженного деятеля искусств России. И сталинская квартира в Доме на набережной была, и ресторан Дома кино на том же шестом этаже...
Просто без дяди Эдика мы с Хинштейном давно туда не ходим.
Читайте предыдущие части книги:
"Как Брежнев снабжал хоккейных судей водкой"