Когда ему было полтора года, он, сын пьющей матери и отца-уголовника, оказался в Доме ребенка. Но вскоре ему повезло — у него появилась приемная мама. Маму зовут Антонина Имедадзе. Она забрала малыша домой, отмыла, вылечила от чесотки и рахита. Научила говорить, читать стихи, радоваться жизни. Четыре счастливых года провели они вместе. Но на беду Максим оказался наследником жилья, оставшегося от скончавшейся матери. И отец, обладатель четырех судимостей, а также темного наркоманского прошлого, выйдя из тюрьмы, вспомнил о сыне. А органы опеки ничтоже сумняшеся забрали мальчика у приемной мамы и отдали его родному папе.
— Зачем вам этот ребенок? Возьмите себе другого. Так говорят мне в органах опеки, — плачет Антонина. — Они что, не понимают, что Максим стал мне сыном, я жить не могу без него.
Последний раз она видела своего Максимку 15 января 2012 года через решетку окна квартиры, где теперь он живет со своим отцом. Каждый день и в дождь, и в холод она стояла под этим окном, чтобы хоть одним глазком увидеть сына и сказать, что любит... Но вот уже несколько месяцев его там нет. Отец Антон Котов увез мальчика в неизвестном направлении, а квартиру (ту самую, которая досталась Максиму от мамы) собирается продавать.
* * *
История эта столь же короткая, сколь печальная. Раньше у Максима и его сестры Лизы была мама — Юлия Нуреева. Отец детей Антон с ней расписан не был — жили гражданским браком. Усыновление детей при жизни жены он тоже не оформлял. «Антон наркоман. Он употреблял наркотические вещества еще до меня, потом перестал, но последние два года опять начал колоться, — пишет в своих объяснениях по делу о лишении ее родительских прав Юля Нуреева. — Официально он нигде не работал, иногда калымил, иногда сворует что-нибудь».
Эти слова подтверждаются и свидетельскими показаниями соседей: «...Антон употреблял наркотические вещества, нигде не работал. Подозреваю, что средства к существованию у этой семьи зарабатывались незаконным путем».
После того как сын сел в тюрьму, его мать Маргарита Малкина написала заявление на Юлю в органы опеки с требованием лишить ее родительских прав.
— Юля начала страшно пить, — объясняет она сейчас, — и родственники у нее неблагополучные: и мать пьет, и отчим. Разве можно детей было с ней оставлять? Она их не кормила, жили в убитой, убогой квартире...
После того как Юлию лишили материнства,
— А мальчика я бы не потянула. У меня своих детей трое, воспитывала их одна. Сами понимаете, как сейчас все дорого. Тем более Максим был больной, в очень плохом состоянии...
Так малыш оказался в Доме ребенка, где работала волонтером Антонина.
— В наши обязанности входило просто гулять с малышами, — вспоминает она. — Даже не говорили, мальчик это или девочка, — не положено. Идешь с ними за ручку, они жмутся к тебе... Но про малыша, которого мне в тот день «вручили» для прогулки, я сразу поняла: он должен быть моим! В тот же день побежала в администрацию узнать, могу ли я усыновить его. Мне сказали, что мальчик находится в «банке данных» для устройства в семью, его никто не посещает и не изъявил желания забрать себе, то есть я могу заняться оформлением документов.
Однако Антонина решила, что, пока биологическая мать мальчика жива, оформлять усыновление она не будет, возьмет под опеку. «Я узнала, что она молодая, совсем девчонка, может, еще возьмет себя в руки ради детей». Про то, что у Максима есть старшая сестра, Антонине тоже сообщили. Она тут же решила взять и девочку, но в органах опеки заверили, что ее воспитанием занимается бабушка со стороны отца.
— Ребенка я забирала из Дома ребенка под Новый год. Это было такое счастье! Стали лечиться, читать книжки каждый день, учиться говорить. Каждое лето проводили на даче в Дивееве, купались в святых источниках. Здоровье постепенно поправилось.
* * *
Через несколько месяцев после оформления опекунства Антонину вызвали в органы опеки и сообщили, что мама мальчика Юля Нуреева скончалась. В справке о причинах смерти значился туберкулез. Умерли и ее мама с бабушкой. Так Максим стал собственником половины их несчастной жилплощади — пополам с сестрой Лизой.
Теперь Имедадзе могла с чистой совестью усыновлять Максима. Собрала документы и отнесла их в опеку:
— Первый комплект документов был собран зимой 2009 года, я передала все инспектору, — вспоминает Антонина. — Через некоторое время пришла узнать, когда же будет усыновление. Мне ответили, что процесс идет, все хорошо. Мы уехали на лето в загородный дом. А когда осенью вернулись, выяснилось, что у некоторых документов кончился срок действия. Пришлось собирать их заново. Я тогда даже и не знала, что надо было в суд идти, чтобы мальчика усыновить... Инспекторы же мне ничего не рассказывали, спокойно приняли заявление: «Идите домой, все хорошо». А потом выяснилось, что за это время восстановился в отцовских правах некто Котов, о существовании которого я даже и не знала.
Выяснилось, что на другой день после выхода из тюрьмы любящий отец уже примчался к инспектору — доказывать свое отцовство. Кстати, свои права на дочку Лизу, которую воспитывает бабушка, Котов восстанавливать не торопится. Она так до сих пор и числится сиротой.
Доказательством отцовства Котова являются показания Юли при лишении ее родительских прав о том, что отец детей — именно Антон. Весной 2010 года суд установил его отцовство. И тут же Антон написал иск об отобрании Максима у Антонины и передачи на воспитание ему.
— Суд согласился назначить нам, всем троим, психолого-медицинскую экспертизу, — вспоминает Имедадзе, — чтобы выяснить, можно ли отдавать мальчика Котову.
Но, когда даты экспертизы были уже назначены, Антон передумал ее проходить и собственноручно написал заявление о том, что отказывается от всех своих требований. Пусть, мол, мальчик теперь живет с Имедадзе, раз к ней привык.
— Судья мне объяснила, что обратной силы это заявление не имеет. И Котов уже никогда не сможет писать иск от отобрании у меня Максима. Все успокоилось, и мы стали жить дальше.
Сердобольная Антонина стала всячески способствовать общению Максима с папой и сестрой. Она звала их на семейные праздники: дни рождения, Новый год, покупала билеты в цирк на себя, Максима и Антона. В цирк, кстати, отец пришел, а все приглашения игнорировал.
— То некогда ему было, то мороз на улице, — объясняет Антонина. — Звонить не звонил, подарки сыну не передавал. В целом за 10 месяцев он встретился с сыном всего три раза. В органах опеки, когда я все это им рассказала, удивились: «Зачем вам этот Котов? Живите спокойно».
* * *
Однако, как оказалось, родственники Максима Нуреева со стороны отца не собирались сдавать своих позиций. По крайней мере, в отношении детской жилплощади. Они стали пользоваться квартирой покойной матери Юли.
Зная о криминальном прошлом отца, Антонина забеспокоилась:
— Я пошла в опеку и милицию и попросила засвидетельствовать тот факт, что не пользуюсь Юлиной квартирой. Дело в том, что Котов несколько раз был судим за кражи, мало ли в каких целях и что он хранит за закрытыми дверями...
Квартиру опечатали. Это, видимо, послужило поводом Котову и его матери Маргарите Малкиной перейти к активным действиям. Во что бы то ни стало им было нужно забрать мальчика от Имедадзе. И это им удалось.
— Лето
Инспекторы ждали их, даже несмотря на то, что рабочий день закончился. Сама начальница отдела была на месте. Они объяснили Имедадзе, что идет прокурорская проверка, а деньги, которые она получала как опекун последние месяцы, ей платить на самом деле было нельзя, так как у Максима теперь есть отец.
— Мне сказали, что нужно отказаться от денег, возможно, даже придется вернуть все за последние 10 месяцев. Сунули какую-то бумажку на подпись. Я говорю, давайте, мол, завтра приеду со своим адвокатом. А то сейчас даже не могу ничего прочитать — очки дома забыла. «Да что вы волнуетесь, Антонина Николаевна, мы же вам все разъяснили. Это просто отказ от денег. Самое главное, мальчик остается у вас». Ну, я и подписала.
Это была роковая ошибка. Бумага оказалась составлена так хитро, что, отказавшись от денег, Антонина фактически поставила подпись под расторжением договора об опекунстве. Тут же, не стесняясь присутствия Антонины и Максима, сотрудники органов опеки стали звонить Маргарите Малкиной и спрашивать, когда она за ребенком придет, чтобы его забрать.
— Я еще ничего не поняла толком, а Максимка, умница, сразу догадался и убежал. Мы еще долго с инспектором бегали и искали его по коридорам.
* * *
В суде Имедадзе и ее адвокат объясняли, что согласие на расторжение договора об опеке получено обманным путем. Они снова требовали провести психологическую и медицинскую экспертизу отца и ребенка.
Но Канавинский районный суд отдал мальчика папе без лишних заморочек. На учете в наркодиспансере Котов не стоит? Не стоит. Значит, не наркоман. Судимости? Да, они есть, но правонарушения были не в отношении личности. А кража — ну, с кем не бывает, он отсидел — значит исправился.
«Мой сын Антон Евгеньевич,
...В январе
— Они разве не понимают, какую психологическую травму нанесли? — плачет Имедадзе. — Я когда узнала, что его увезли, тут же помчалась туда, где Котов живет, то есть на квартиру Юли. Он был дома, Максим — нет. Вместе мы пошли к его матери, Малкиной. В квартиру меня пустили, но там Максимки тоже не оказалось. Маргарита Евгеньевна ответила, что мальчик в эмоциональном шоке, сейчас он у родственников и показать его она не может.
То есть в первый же день восстановления семьи «счастливый отец» Котов и «счастливая бабушка» Малкина отправили находящегося в шоке ребенка к каким-то родственникам...
Через четыре дня Антонине все же удалось увидеть сына. Через окно:
— Он метался по комнате, кричал, плакал, царапал себя ногтями по лицу, просил забрать его домой. Бил кулачками в стекло. Взрослых в квартире не было, только его сестричка Лиза. Я не знала, как ему помочь.
После этого я звонила Котову, Малкиной, приезжала к их дому каждый день, привозила детского психолога. Меня и мою помощь полностью игнорировали.
Так чьи интересы на самом деле отстояли органы опеки и суды? Я звонила в опеку Канавинского района Нижнего Новгорода — там отказались со мной разговаривать, инспектор по делам несовершеннолетних Наталья Веретенникова, которая осуществляла проверки того, как живет Максим сейчас, просто бросила трубку. Уполномоченная по правам ребенка Нижегородской области Светлана Барабанова, тоже принимавшая участие в судьбе мальчика, трубку не снимает.
Адвокат Антонины Мария Авдошина уже опустила руки:
— Законным путем мы сделали все что могли. Прошли все кассационные инстанции и обратились с жалобой в Верховный. Ответ, увы, пришел отрицательный. Дальше остается только Гаага.
* * *
— Почему вы не даете Антонине Имедадзе видеться с ребенком? — спросила я у Маргариты Малкиной.
— Она никакая Максиму не мама и никогда ею не была. Она была воспитателем и получала за это зарплату. А теперь затаскала нас по судам. Ненормальная — на работу специально устроилась поближе к нам. Ходит под нашими окнами каждый день, записки какие-то подкладывает, стучит в окно. Вы представляете, как детям от этого страшно? Нам пришлось увезти их в деревню, подальше от нее. И квартиру будем продавать, чтобы переехать на новый адрес, где она нас больше не найдет.
Антонине же до сих пор поступают телефонные звонки от неравнодушных соседей. То мальчика видели одного у озера, то его отца опять пьяным... Она уже намозолила глаза всем инспекторам и сотрудникам органов опеки Нижнего Новгорода. Ее знают в лицо и местные омбудсмены, и полицейские всех мастей.
Теперь, в полном отчаянии, Антонина решила объявить голодовку:
— Я Максима всей душой люблю. За годы, проведенные вместе, мы вросли друг в друга всеми корнями. Как мне теперь жить дальше, зная, что он там пропадает и погибает. Почему мне не дали хотя бы поговорить с ним? Сказать, что люблю и помню.
13 августа начался православный пост, связанный с Успением Богородицы. В этот день и Антонина, отчаявшись добиться правды законным путем, начала бессрочную голодовку.
— Мне сказали, что рассмотрение в Гаагском суде длится не меньше трех лет. Что же за это время останется от ребенка? Я не могу ждать!!!
Правозащитник Павел Солнцев: «По закону действительно одумавшийся биологический родитель может восстановить себе права. Но все должно быть под контролем инстанций, которые обязаны действовать исключительно в интересах ребенка. В этом случае отец ребенка за столько лет не проявлял интереса к своему сыну. В данном конкретном случае (а я с ним знаком не понаслышке, так как Антонина Имедадзе обращалась к нам за помощью и наши представители неоднократно присутствовали на судах) интересы ребенка абсолютно не учитывались. Максима нельзя было трогать. Я несколько раз общался с Антониной и Максимом, пока он еще был у нее. Поверить в то, что это не ее родной сын, было очень сложно, настолько они сроднились. Мальчик был ухожен, любим, получал хорошее воспитание, а вот отца и его семью совершенно не знал. Как можно было отдавать его туда? Я уверен, тех людей сам ребенок интересует в последнюю очередь.
Что касается самого судебного процесса: далеко не все необходимые процедуры были соблюдены. И то, что адвокат Антонины не всегда имел возможность знакомиться с документами (ей просто не разрешалось), тоже о многом говорит. Беспристрастности в этом процессе не было. Что же касается работы органов опеки, то в последние годы я наблюдаю, что в 80% случаев то, что заявлено в их актах и документах, оказывается подтасовкой фактов, созданием и сбором компромата на родителей, а то и просто неприкрытой ложью вообще».
