Семья воина, отдавшего жизнь за родину, доверила обозревателю «МК» прочесть бесценные фронтовые письма. Поражаешься, как искренне, с любовью к жизни написаны короткие послания фронтовика к жене и дочке. Гвардии старший лейтенант, артиллерист Аркадий Александрович Мискинов официально считается пропавшим без вести. Но пропасть без вести на кровавой дороге к Сталинграду — значило быть уничтоженным без остатка в огненном аду: более миллиона ста тысяч жизней поглотила с нашей стороны сталинградская братская могила.
Я прочитала эти письма дважды. И как живого увидела 28-летнего мужчину, очень ответственного и сильного, полного мужества и веры в победу. Он любит жену и новорожденную Наташу, старается писать бодро, говорит по-домашнему просто. Но приближение к Сталинграду меняет тон писем. Хлебнувший фронтового огня воин разогревает свой боевой дух гневом против захватчиков. Чувствуешь: общение в письмах с любимой Элюсенькой для него — и спасение, и последняя надежда. Прочтите эти письма сердцем.
Я попросила внучку воина — Лидию Швилкину, тоже физика по образованию, рассказать о семье.
Наталья Дардыкина
ПОМНЮ БАБУШКУ, КАЛЕРИЮ АНДРЕЕВНУ
Однажды я, аспирантка Московского университета, оказалась в маленьком немецком городе Тюбингене. Как-то в общежитии местного университета встретились несколько молодых людей: русских и немцев. Начали говорить о Второй мировой войне, и один из немцев признался, что его дед воевал под Сталинградом. Не скажу, что от этого признания я испытала прилив дружественности. Мой родной дед, командир противотанковой батареи 45-миллиметровых пушек гвардии старший лейтенант Аркадий Мискинов погиб именно там летом 1942 года.
Я сразу вспомнила, что знала от родных об этой оборванной молодой жизни. Я застала на свете только постаревшую бабушку Элю и ее вечную грусть о несбывшемся. В 1941-м Аркадий и Калерия, мои дедушка и бабушка, окончили физический факультет МГУ. В июле ожидался ребенок, то есть моя мама. Планы строились на многие годы вперед. Но 22 июня все опрокинулось. Они вернулись с прогулки в Сокольниках. Из окна их квартиры высунулась мать Аркаши Екатерина Васильевна и не своим голосом прокричала: «Война с германцем!» Из всей семьи она лучше всех знала, что такое война. Ведь в Первую мировую она потеряла мужа, осталась с годовалым Аркашей на руках.
На фронт Аркадий Мискинов напросился сам, обивая пороги военкомата. Вообще-то его могли и не призвать как сердечника. Но 10 июля он уже на призывном пункте. В тот же день успел подержать на руках семидневную дочурку Наташу — мою маму. Перед отправкой на фронт его пустил в роддом знакомый главный врач. А дома он оставил на всякий случай заявление в загс: если родится девочка, назвать ее Наталией, а если мальчик, то Львом.
На фронт под Москву физик, младший лейтенант, обученный в МГУ еще и артиллерийскому делу, попал почти сразу. Война молодому физику отпустила всего лишь 13 месяцев жизни. Все это время он писал письма жене. Элюсенька в письмах — это она, Калерия Андреевна Велижанина. Письма пожелтели за 70 лет, на конвертах штамп: «Проверено военной цензурой». Он старался не терзать родных своими испытаниями и поддерживал их своим бодрым духом. Любовь к жене и дочке Наташе, будущей моей маме, светит мне до сих пор. В нас, в нашей памяти о нем, — его бессмертие.
Калерия Андреевна Велижанина осталась на всю жизнь вдовой. Она была доцентом физического факультета МГУ, кафедры акустики. Проработала около 50 лет. Я помню ее. Моя мама, Наталия Аркадьевна Мискинова, тоже окончила физический факультет МГУ. Ныне она — профессор Московского технического университета связи и информатики.
И еще одна интереснейшая подробность: есть дорогое нам место в метро, на станции «Площадь революции». Однажды бабушка подвела маму к одной из скульптур и сказала: «Вот эта сделана с твоего отца». Оказывается, скульптор Матвей Генрихович Манизер до войны приезжал в читальню Московского университета на Моховой. Ему приглянулся мой дедушка Аркадий и его правильные черты лица. Скульптор попросил разрешения сделать с него наброски и использовать их в дальнейшем для скульптуры. Правда, они думали, это будет скульптура студента, а оказалось — инженера. Так у нашей семьи появился в Москве памятник без вести пропавшему...
Лидия Швилкина
ФРОНТОВЫЕ ПИСЬМА АРКАДИЯ МИСКИНОВА
Первая весточка (открытка со штампом «Проверено военной цензурой») от него.
13.07.1941 г. Моя милая Элюся и Наташенька!
Надеюсь, что этой открытке больше повезет, чем другим. Может быть, вы обо мне имеете кое-какие сведения. Я пока все там же. В ближайшее время обстановка окончательно выяснится.
Чувствую себя хорошо, но среди вас было бы куда лучше. Вы меня сейчас не узнаете. Все лицо я себе сжег на солнце и подобно змее меняю спешно кожу. Кормят хорошо. Сохранилось еще кое-что из вкусностей, взятых из дома… Как-то вы там все живете, обо мне много думаешь, но все же меньше, так как теперь есть дочка маленькая Наташа, которую ты должна вырастить. Крепко целую свою родную любимую жену и дочку. Твой Котя.
***
10.08.1941 г. Дорогая Элюся!
Никак не мог выбрать время для письма. Со 2 августа все время нахожусь в бою. Получил боевое крещение. Первое в моей жизни. Испытали на себе, что значит артиллерийский обстрел. Сперва было страшновато, а теперь нет. Жертв в моем взводе пока нет. Мы тоже не зеваем и здорово кроем немцев. Наш огонь эффективнее. Вообще их метод стрельбы иной, чем наш. Как вы там все живете, как вы переносите бомбардировки. До сих пор от вас нет ни одной строчки. Живы вы, в Москве ли, ничего от вас не имею... Обо мне пока не волнуйся. Хотя война есть война и может все случиться. Какие у вас есть новости, пиши чаще, а то я очень беспокоюсь.
Крепко целую. Твой Котя.
***
14.09.41 г. Дорогая Элюся!
Извини, что так долго не писал… Обе посылки получил, причем первую только сегодня. За все, что прислали, большое спасибо, особенно за теплые носки и рукавички... В Омске (туда эвакуировали семью Аркадия. — Л.Ш.) вам будет не очень хорошо, но по крайней мере спокойнее. Волнует меня только Наташа. Как бы она в дороге не заболела какой-нибудь болезнью. Ведь дорога для маленьких вещь тяжелая, а особенно сейчас. Но зная твою любовь к Наташе и трезвость твоего ума, думаю, что все будет хорошо...
Крепко, крепко целую. Твой Котя.
***
17.12.41 г. Извини, что не писал довольно долгое время. Очень много было событий и невозможно было урвать время для письма.
Ты уже знаешь из газет, что война перешла в новую фазу, когда наши вооруженные силы, накопив технику и резервы, решительно стали бить проклятых мерзавцев. Довольно мы уже оборонялись, настало время для расплаты! Да и пора. Мы бьемся, как подобает русским.
Представь себе открытое поле. Впереди и слева кустарник и лес. Все покрыто снегом и оранжевое солнце 5 декабря сияет без помехи. Раннее утро. Сильный северный ветер при температуре 27 градусов мороза. Наша часть расположилась полукругом, и в тишине утра начинается канонада. Хорошо видны всплески огня и дымки орудий. Мы ведем мощную огневую подготовку, и наша пехота во весь рост идет за этим огненным шквалом, перед которым в панике бегут фашисты, усеивая поле своими трупами. Чувствуется наша мощь и полное бессилие немцев. И вот первые пленные...
Как приятно читать твои письма, в которых ты описываешь нашу маленькую дочурку. Береги ее и себя... Тебе, конечно, тяжело, я это чувствую. Очень прошу тебя ни в чем себе и дочери не отказывай. У меня здесь остатки денег имеются от аттестата. Примерно 100 руб. в месяц. Я буду тебе их периодически высылать рублей по 300. Питайся возможно лучше...
***
07.01.42 г. Дорогая Элюсенька и Наташенька!
Вот мы вступили и в 1942 год. В этом году я не получил от вас еще ни одного письма. Твои письма, моя родная, для меня большая радость, и очень неприятно, когда приходит много писем и среди них нет от тебя…
Мы продолжаем двигаться вперед, освобождая один населенный пункт за другим. Многие из этих населенных пунктов сожжены фашистскими негодяями дотла...
Несмотря на бессонные ночи, настроение хорошее. Мы радуемся, когда на улице сильные морозы, и злимся, когда тепло, так как в морозы больше околевает немцев и от нашего огня, и от морозов. За последнее время очень хочется сладкого и каких-нибудь домашних съедобных изделий...
***
После разгрома немцев под Москвой Аркадия Мискинова направили на переподготовку в город Ковров Владимирской области. А потом направили под Сталинград командовать противотанковой батареей. Переброска войск происходила в глубокой тайне. Бойцам запрещалось писать о месте их пребывания. Однако Аркадий все же сумел оповестить жену о том, где он находится. В письме от 9 июня 1942 года он написал, что вокруг места расположения его части «простор и дуют ветры». Это места памятные «по годам гражданской войны и связанные с именами т.т. Сталина и Ворошилова»…
17.06.1942 г. Родная моя Элюся!
Вчера получил «срочную» твою телеграмму, которая шла с 20.05. Ясно, что ее срочность потеряла уже всякий смысл.
Родная! Было бы чудно увидеть тебя.
Хочется взглянуть на Натуську. Ведь она совсем «большая», ей скоро будет годик. Как она отличается теперь от того живого комочка, который морщился и сопел, впервые знакомясь с Миром и окружающей обстановкой. А Мир в это время сходил с ума и само это слово являлось насмешкой над тем, что происходило в действительности. По вине безумцев и проходимцев люди и государства кинулись в кровавую битву…
Здесь очень хорошие, тихие звездные ночи. В такую ночь хорошо мечтать. Мечтать о встрече с тобой и дочкой, которую я (как это ни странно) не знаю. Жить хочется всем и всякому, но уже если умереть так с честью...
Я здоров, чувствую себя хорошо. Есть маленькие, не стоящие упоминания, трения с начальством. Но это все временные неурядицы.
Милая! Старайся не думать о тяжести момента… Черпай в этом мужество и береги себя и дочь — все что осталось ценного у меня в этом мире…
Ну, целую, моя родная, крепко и много раз. Быть может, встретимся.
Любящий тебя твой Котя.
***
15.07.1942 г. Эленька! Родная моя! Я сейчас нахожусь уже в действующей армии, но в бой пока не вступали. Жара стоит невыносимая и укрыться совершенно негде, даже нет кустика.
Очень часто думаю о тебе... Как, если бы не проклятый Гитлер, мы жили бы с тобой и дочуркой. Я уверен, что мы бы вдвоем провели много приятных часов с нашей Натуськой. И радовались бы ее первым шагам. Сколько радости доставляло бы мне наблюдать за тем, как в ее маленькой головенке начинает пробуждаться сознание! Единственная надежда, что мне еще удастся увидать ее… Надо в конце концов треснуть Гитлера так, чтобы он удовлетворился двумя аршинами земли. Так хочется расколотить этому гаду его проклятую башку! И покончить с войной окончательно...
Если большая нужда в деньгах, то продай часы, серый костюм, пальто. Очень прошу — не жалей вещей. Все это дело наживное. Не известно еще, сумею ли я вернуться на гражданскую работу. Очень вероятно, что из армии меня не отпустят, а переведут в кадры, если останусь жить и буду годным к воинской службе… Вообще мне хотелось и, наконец, я требую, чтобы ты заботилась о своем здоровье, хотя бы во имя дочери. Если я тебя потеряю, я этого не вынесу и так на наше поколение испытаний достаточно…
Ну, целую тебя много раз и крепко, крепко. Поцелуй за меня Наташу и Полину Васильевну и маму. Твой Котя.
***
А вот и последнее, самое короткое письмо.
23.07.1942 г. Родная моя Эленька!..
Сейчас я в действующей армии. С часу на час ожидаем встречи с врагом. Нам теперь платят полуторный оклад, так как мы приравнены к гвардейским частям. Я получаю теперь в месяц 1200 рублей. На днях получу суточные за переезд и подъемные (оклад). Сейчас перевел тебе 500 рублей сверх аттестата. Как только получу подъемные и суточные, так вышлю перевод дополнительно.
Я чувствую себя хорошо, но только стоят очень знойные дни, а кругом поля и укрыться от солнца нельзя.
Как, родная моя, твое здоровье. Получаешь ли ты мои письма? Может быть, лучше будет, если ты работать бросишь. Ведь денег будет теперь достаточно. Писем от тебя жду с нетерпением, Натуське пошел второй год: если увижу ее, то она будет большая. Как страшно, что я не видел ее первые месяцы этого года.
Мы стоим на ответственном участке и будем биться с яростью и остервенением, так, чтобы не пропустить гадов дальше.
Ну, я тороплюсь, целую много, много раз. Желаю тебе здоровья, а ты мне пожелай удачи в дальнейших боях за Родину. Целую тебя. Твой Котя.
Жить Аркадию оставалось чуть-чуть. Где-то в степи под Сталинградом в августе 1942 года он пропал без вести.
Часть писем дана в небольшом сокращении. Авторская орфография и пунктуация сохранены.
Лидия Швилкина
