Михаил Ефремов: “Как я стал лилипутом, или Тридцать лет спустя”
Поделиться
Сын за отца не отвечает. А если отец — народный артист СССР, великий актер и режиссер Олег Николаевич Ефремов? А за мать сын тоже не отвечает? А если мать — великолепная актриса Алла Борисовна Покровская? Что остается тогда сыну? Просто быть? Быть собой.
Чем нам известен Михаил Ефремов? Тем, что он тоже артист. А еще тем, что у него пятеро детей, плодовитый вы наш… Когда шел к нему на встречу, думал: сейчас увижу циничного человека с отсутствующим взглядом, которому до смерти надоела его профессия. А увидел другого — думающего и лицедея до мозга костей. Иногда человек познается не тем, что он говорит, а как. “Чужая душа потемки”, — философствует Ефремов. О’кей, заглянем в эту душу с черного хода. И, может, тогда увидим свет в конце тоннеля?
— Вы не рефлексирующий товарищ?
— Нет. И если у меня даже есть комплексы, чего же я буду их анализировать? Хотя, конечно, каждый из нас, кто последние 20 лет прожил в России, подвержен депрессии. Но кто психует во благо, а кто…
— Надеюсь, что вы во благо.
— По-всякому. Иногда и у меня, бывают неприятные истории. Вдруг сорвешься, наорешь… А повод каждый раз разный: то на ногу наступят, то пуговицу в толпе оторвут. А так — жизнь прекрасна.
— Бывает, человек срывается, но потом говорит: да, наорал, обхамил, но я такой вот и все. После известного вашего скандала во МХАТе вы разве не говорили: ну таким уж я родился и с этим ничего не поделаешь?
— Ну что я совсем, что ли, дебил? Может, такие и находятся в спецлечебницах, но я же не всегда так. К сожалению, я двуликий. Как сказала Алла Борисовна Покровская Лии Меджидовне Ахеджаковой: “Двуликий Миша”. Ахеджакова вспоминала, как она давным-давно приехала в Ялту сниматься и познакомилась с моей мамой и со мной. По ее словам, я был не ребенок, а ангел. Ну, может, ангел — громко сказано, просто очень приличный мальчик. Но как только мама уехала, оказалось, что я не только хулиган, но еще и главарь всей местной банды.
— Понимаю, это происходило на съемках фильма “Когда я стану великаном”. Вам не кажется, что это была ваша лучшая роль?
— Несомненно, это мой Штирлиц. Но за это время я внешне изменился, слава богу. Там же я совсем маленький, мотылек.
— А в чем вы внешне изменились?
— Я повзрослел, вырос, голос ниже стал.
— Заплыли немного?
— Куда заплыл?
— Лицо.
— А, лицо, конечно, естественно, жидкости-то много выпито.
— В зеркало на себя по утрам смотрите? Ну и какие ощущения?
— Смотрю, в основном, когда гримируюсь. Ну и что с того? Какой уж я есть, такой и есть.
— Да, “полюбите нас черненькими, беленькими-то каждый полюбит”.
— Прекрасное выражение, но это глупость. Похвальба.
— Ну а вы насколько “черненький”?
— Раз на раз не приходится. Здесь все влияет: и обстоятельства, и погода, самочувствие. В России у человека настроение легко портится, мы же не японцы.
— А вы какой?
— Мне бы хотелось проходить между струек. Есть такие люди, которые умеют не замечать милиционеров, швейцаров и официантов.
— Но если к вам подходит гаишник…
— Это вечная сказка про гаишника. Не нарушай правила, он и не подойдет. А если подойдет, я просто не глядя покажу документы и все равно его не замечу. К власти вообще не стоит приближаться. Надо постараться ходить сквозь.
— Вы что, дзен-буддист?
— Да я православный ортодокс! Я крещеный. И дети, и жена у меня крещеные. Но ко всем религиям я, разумеется, отношусь с большим уважением. А буддизм не религия даже. Ты просто должен пройти свой путь, именно свой, и это труднее всего.
* * *
— Вы не шутили, когда сказали, что в фильме “Когда я стану великаном” сыграли лучшую свою роль? То есть получается, что так и не переплюнули себя маленького?
— Все так и есть. Хотя после много чего было сыграно, масса ролей.
— А вы тогда, в 13 лет, хоть чем-то были похожи на героя “Великана…” Петю Копейкина?
— Не зна-а-аю. Я не знал столько стихов, как Петя Копейкин, и каратистом тоже не был. Там вырезали сцену, когда я расшвыриваю трех бугаев. Шикарная сцена!
— И правильно сделали, ведь фильм не про Джеймса Бонда.
— Нет, вырезали потому, что карате было тогда запрещено в Советском Союзе. Я хорошо помню это время конца 70-х, когда им занимались подпольно. Но там вырезали еще и сцену дуэли между мною и нынешним главным редактором газеты “Коммерсантъ” Андреем Васильевым. С тех пор мы и дружим.
— Он там тоже играл?
— Да, просто сейчас он лысый, и его узнать невозможно. А раньше-то у него была такая шевелюра! Он Ласточкина играет, ябеду. Так что теперь нам всем надо собраться и сделать новый фильм “Как я стал лилипутом, или Тридцать лет спустя”.
— Ну так великаном получилось стать?
— Я не люблю копаться во времени и пространстве. Уверен, что сейчас я великан для 3-летней дочки и почти великан для 8-летней. Но, к сожалению, я уже вижу других великанов, таких, как мой старший сын Никита.
— Сколько ему сейчас?
— 19. А среднему сыну, Николашке, 16 лет, но он уже великан, огромный.
— Я имел в виду не рост, а состояние души.
— А это же все сказки про великанов и лилипутов. Ничего не знаю про состояние души. Чужая душа — потемки, не залезешь.
— Когда вы смотрите на того 13-летнего парня из фильма, это что для вас за человек? Это вы?
— Черт его знает... На меня, кстати, гораздо большее впечатление произвел фильм “Айболит-66”, где играл мой отец. Вообще непонятно, как в 66-м году его пропустили! Ну, например, там есть знаменитая песня с припевом: “Это очень хорошо, что сейчас нам плохо”. Класс! А по поводу себя… Ну смотрю я, к примеру, на свои детские фотографии: вот я маленький, вспоминаю массу событий, которые со мной тогда происходили. Ну и что?
— Объясню. Недавно в телепрограмму “Главный герой” пришли Электроник и Сыроежкин, но повзрослевшие на 30 лет — братья Торсуевы, — и спели “Крылатые качели”. Я ужаснулся, и прежде всего над собой: что с нами стало, куда исчезли те золотокудрые лики, а с ними и детские мечты? Кто мы теперь? Поэтому я и спрашиваю про вас тогдашнего.
— Лет 15 назад Иосиф Райхельгауз сказал мне: “Я уже стал чувствовать, что старею, потому что меня все чаще называют на “вы”. Сейчас мне столько же лет, сколько ему тогда. Сам же я на “вы” называю, например, Леонида Парфенова (но без отчества) и ничего с этим не могу поделать. Для меня он Таиров в журналистике.
— А вы тогда кто? Хотя и придумывать ничего не надо, вы — Ефремов.
— Нет, я чуваш. У меня, между прочим, прадед — основатель чувашского алфавита. А еще я мордвин. Я деревенщина, лаптем щи хлебаю.
— И как вы к деревенским относитесь, “понаехавшим тут”?
— Да ну перестаньте! Но если вы так спрашиваете, то отвечу: во всем виноваты пять категорий: евреи, коммунисты, педерасты, левши и велосипедисты. Иногда и я бываю велосипедистом, иногда пишу левой рукой. Педерастом я не бываю. Коммунистом я вряд ли буду, потому что чувствую в этом какую-то подмену романтики. А это уже фрейдизм.
* * *
— Вы всегда понимали Олега Николаевича? А он вас?
— Думаю, он все-таки меня понимал, а я его нет. Я летел по жизни стремглав, а он меня останавливал и все время говорил: “Не спеши”. Но многое из того, что он говорил, мне в одно ухо влетало, а в другое вылетало.
— Вы говорили, что в театре вас держали за раздолбая. Или это тоже шутка юмора?
— В принципе все, что касается театра, это шутка юмора. Театр — дело веселое, живое. Но раздолбаем все же я не был.
— Сейчас вы уже тормозите, чаще вспоминаете советы папы?
— Ну, уже возраст такой подошел. Ведь кажется, опа, это еще только вчера было, а на самом деле прошло лет десять. Валентин Иосифович Гафт на съемках фильма “12” мне так и говорил: “Миш, ты не представляешь, как это быстро”. Я понял, что он говорит про жизнь.
— Гафт там сыграл прекрасно. Но вот вы с придыханием говорите о тех, с кем снимались в “12”, — вы не чувствуете себя с ними на равных?
— Чувствую, но это же не отменяет мое к ним уважение. Вообще на съемках “12” была удивительная атмосфера. Мне все-таки было приятно, что меня позвали играть с такими артистами. Но еще и боязно.
— Но в ремейке по сценарию Ренаты Литвиновой “Небо. Самолет. Девушка” вы не побоялись сняться в роли своего отца .
— Рената же кума — крестная мать моего сына — и она прекрасна! Я согласился, но мне жалко, что в этом фильме Веры Сторожевой нет роли Ширвиндта из “Еще раз про любовь”. Он там замечательный. И я бы с удовольствием это сыграл.
— Вы снялись в фильме “12” у Никиты Михалкова, а до того сыграли одну из главных ролей у Юлия Гусмана в “Парке советского периода”. Почувствовали разницу?
— Я себя сейчас чувствую футболистом, перешедшим из команды ЦСКА в команду “Спартак”. Недавно читал интервью с Димой Сычевым, где он говорит: “Поверьте, ничего не испытываю, когда забиваю голы “Спартаку”, ничего личного”. Так что с моей стороны было бы некорректно сравнивать этих двух режиссеров и два эти фильма. Не мое это дело.
* * *
— Я вижу, вы чувствующий, думающий, глубокий человек…
— …Продолжайте, продолжайте.
— Но я таким вас вижу. Может, то, что писали про ваши алкогольные дела, происходит с вами оттого, что вы слишком тонко ощущаете себя в этом мире? Горе от ума? Или все гораздо банальнее?
— Как говаривали в армии, “не попадайся”.
— Но вы почему-то попадались.
— Да, было пару раз. Но эти пару раз у меня в печенках сидят.
— Но вы тоже можете сказать: а кто не пьет?
— Нет, я так не буду говорить. Сейчас я не пью. А завтра… Посмотрим, как сыграют наши футболисты.
— То есть вы так зависите от обстоятельств?
— Ничего подобного. После матча поеду на ночные съемки. А от рюмашки-другой еще никто не умирал.
— Но вы зависите от недоброго взгляда, шепота за спиной? Мне кажется, очень даже зависите и от того “уходите в себя”...
— А я не слышу голосов за спиной, потому что малость глуховат. Да и слеповат. Но я помню один голос за спиной. После школы поступал я сначала в Щуку, но меня отцепили, сказали: не туда идешь, ступай в Школу-студию МХАТ, под присмотром должен быть, слишком разболтан. И вот конкурс закончился, объявляют фамилии тех, кто прошел. Называют мою, и сзади я слышу, как одна девочка говорит другой: “Ну вот, я тебе говорила…” И что теперь? Я и сам понимаю, что не ангел.
* * *
— Ну и как вам нынешнее времечко: в кайф или ужас-ужас?
— А для меня чем дальше, тем интереснее. Вот хлеб подорожал, это проблема. Но у нас в России всегда с хлебом была напряженка, зато зрелище мы можем дать ого-го какое!
— Сейчас ваши коллеги-артисты то и дело светятся в избирательных списках политических партий. Вам не предлагали?
— Есть такая шутка, что от всего этого хочется создать партию “Россия никакая”.
— На выборы пойдете?
— Если буду в России, то конечно. Почему бы не прийти, не взять бюллетень себе на память?
— А если позвонят из какой-либо партии и скажут: “Миша, вы нам нужны”, вы скажете: “Назовите сумму”?
— Да, и если в ней будет семь или восемь знаков, можно подумать. Хотя все же знают, даже если я вдруг соглашусь, в последний момент легко могу отказаться.
— Предварительно взяв деньги ?
— Нет, плясать на выборы я не пойду. Говорил же Булгаков: никогда ничего не просите, сами придут, все отдадут. А те, кто пляшет… Ну страна у нас такая плясовая, хороводная. Это их право. Есть же другие, которые вообще не знают, как кого из политиков зовут. Вот их я уважаю гораздо больше.
* * *
— Про жен вы говорить не хотите. Понимаю, больной вопрос. Давайте тогда про ваших многочисленных детей.
— Старший — Никита — у нас романтический герой. Ему 19 лет, учится на 3-м курсе Школы-студии МХТ у Константина Райкина. Его мама — Асия Воробьева, филолог. Николаша пребывает в выборе жизненного пути. Ему 16, акселерат, очень быстро выросший человек. Его мама — Евгения Добровольская. Анна-Мария — моя дочка от Ксении Качалиной — сейчас собирается в Индию. Они с мамой каждые полгода туда ездят. Есть еще человек по имени Пердоскин…
— Кто, кто?
— Пердоскин. Это Вера. Ей 3 года и 4 месяца, а ее младшей сестре Надежде просто 4 месяца. А мать их София. И между нами любовь. Вот такие у нас бастионы.
* * *
— Что в вашей жизни удовольствие?
— Поспать люблю часов восемь. Хотя, если надо, сплю четыре-пять часов. Просто я вставать не люблю. Утром раза три просыпаюсь, смотрю на часы и опять ложусь.
— Михоэлс писал, как на экзамене он спросил у юноши: “Зачем ты хочешь быть артистом?” — “Таки я хочу поздно вставать”. И Михоэлс его забраковал.
— Я бы ответил то же самое.
— То есть вы стали актером, чтобы сладко спать по утрам?
— Не только. У меня даже вопросов не было — куда. А удовольствие — вещь, граничащая с искушением.
— Это вы уже о женщинах начали?
— Нет, хотя и о них тоже. Иногда я получаю удовольствие от работы, от общения с приятелями.
— А как насчет гламура? Вы в нем участвуете?
— Не знаю, может, участвую, но я никак не могу врубиться, что это такое. Как недавно написал великий русский писатель Виктор Пелевин: “Выбора нет, либо ты работаешь клоуном у пидарасов, либо пидарасом у клоунов”. Да, иногда я там бывал, в гламуре, но я это смутно помню.
— Там хорошо наливают?
— Нет, наверное, я уже туда приезжал таким, хорошеньким. Это светская жизнь, которая есть во всем мире. Но я в ней не участвую. Есть вещи поважнее. Ну а гламурные люди просто не понимают, что жизнь проходит. Они ищут комфорта, но от комфорта только увеличивается число самоубийств.
— А вам нужен комфорт?
— Конечно, нужен, всем людям на земле он нужен.
— И что такое для вас комфорт? Квартира из пяти комнат?
— Хотелось бы.
— У вас сколько?
— Четыре.
— Марка машины определенная?
— Конечно, “Мерседес”. Что может быть круче? Может, конечно, я куплю еще “Тойоту-джип”, но вряд ли. Пока что у меня “Мерседес”, в котором я недавно врезался.
— То есть вы, батенька, материалист?
— Как писал отец Иван Охлобыстин, когда еще не был отцом, “богат тот, кому достаточно”.