120 участников декабрьского мятежа были сосланы на вечную каторгу. За 10% из сосланных последовали жены и невесты. Всего одиннадцать.
Почти двести лет подвиг декабристок не подвергался сомнению. Они пожертвовали своей блестящей будущностью ради любимых, вбивали нам в головы в школе. С нас требовали восторгаться теми, кто уехал за 7000 километров в нищету и холод, бросив во дворцах своих детей.
А был ли подвиг?
Современные россиянки оценивают поступок декабристок совсем иначе. В Интернете эта тема вызывает неизменное осуждение. Может быть, они и были хорошими женами, но плохими матерями.
Они обрекли на рабскую долю своих младших, рожденных в неволе. Ведь по приказу царя дети, которые были прижиты на каторге, становились заводскими крестьянами.
Покинули старших, уезжали, прощаясь с ними, будучи уверенными, что не увидятся никогда.
Умер двухлетний Николенька Волконский, сын Марии Волконской. Родственники умоляли молодую женщину не оставлять младенца на мамок и нянек.
«Мой сын счастлив, мои муж несчастен, – мое место подле мужа», — смиренно ответила та.
В юную Машу Раевскую был влюблен Пушкин, но ее против воли выдали замуж за князя Волконского. Тот был гуляка и старше невесты почти на двадцать лет. Она его не любила.
Задумался ли князь над тем, что будет с беременной женой, если заговор провалится?
В Чите на каторге спустя четыре года Мария Николаевна родила дочь Софью, которая не прожила и дня.
Другие дети Марии, появившиеся на свет в Сибири, сын и дочь, уничтожили переписку матери, так как было подозрение, что они родились не от ее законного мужа, отношения с которым сошли на нет, а от декабриста Александра Поджио.
Александра Муравьева, супруга Никиты Муравьева, автора несбывшейся российской Конституции, оставила на свекровь троих детей. Двое ее дочерей, родившихся уже в ссылке, умерли младенцами. Она сама скончалась всего в 28 в 1832-м году. Муж пережил ее на десять лет.
Анна Розен в декабре 1825-го тоже была беременна. Пять лет одна растила сына, родившегося летом 1826-го, и умоляла государя пустить ее к мужу барону Андрею фон Розену. Наконец в 1830-м ей это было высочайше позволено, но мальчика взять с собой не разрешили.
Следующий малыш фон Розенов появился на свет уже на поселении. Назвали Кондратием в честь казненного Рылеева. В Сибири Анна приносила по младенцу почти каждый год — в 1831, 1832, 1834, 1836… Ее считали ревностной матерью.
Часть срока фон Розену заменили на военную службу на Кавказе. Спустя 8 лет в Тифлис для встречи с родителями впервые привезли и старшего мальчика, который был уже подростком.
Наталья Фонвизина, супруга Михаила Фонвизина, перед отъездом передала двух маленьких сыновей, годовалого и новорожденного, своей матери. В Петровском заводе у нее родились и тоже умерли ещё два сына.
Наталья сильно болела, мучилась от бессонницы и, как бы сейчас сказали, панических атак, на нее находили приступы непреодолимого страха, и многие думали, что она не жилец. Но женщина пережила мужа, и в 54 года обвенчалась с декабристом Иваном Пущиным.
Три года прожила с супругом, повредившимся на каторге рассудком, Александра Ентальцева. Болезнь его была неизлечима. Андрей стал совершенно неуправляемым, поджигал все, что попадалось ему на глаза. Жена ходила за ним как за беспомощным младенцем.
После его смерти оставалась в Сибири ещё 10 лет, сильно нуждалась. При новом царе женщине разрешили вернуться домой, но дочь от первого брака, воспитанная в ненависти к бросившей ее матери, Александру Васильевну так и не простила, и та умерла в одиночестве.
У Марии Юшневской, жены декабриста Алексея Юшневского, тоже осталась дочь от первого брака. Девочке следовать за матерью не разрешили.
Самая, пожалуй, счастливая судьба ждала княгиню Екатерину Трубецкую: до ссылки в Сибирь их союз с мужем считался бесплодным. Они ездили на воды, лечились, но ничего не помогало. Зато на каторге появились на свет семеро детей. Выжили четверо...
Уехала в Сибирь за 50 тысяч рублей
Бывшие аристократки рисковали собой, беременели, рожали в антисанитарии, с бабками-повитухами, в простых деревенских избах. А что им ещё оставалось? О контрацепции в те времена никто и не слышал.
Сегодня в нашем детоцентричном мире даже представить невозможно, что нормальная адекватная мать между ребенком и мужчиной выберет мужчину. А между тем это тоже было в традициях того времени — жена с мужем «от венца и до конца», а дети — «Бог дал, Бог взял».
Сложно оценивать мотивы их поступков современными представлениями о том, как надо жить и любить.
Но это была вполне традиционная модель поведения той эпохи: этапные партии ссыльных преступников всегда сопровождались обозами, которые везли их семьи в добровольное изгнание. С позиции христианской морали это рассматривалось не как подвиг и даже не как личный выбор женщины — это было должно, как было должно в Индии сжигать вдову после смерти мужа. Поразителен лишь один момент, что речь шла о не простонародье, а о дворянках, которым император даровал возможность развода. А они от него отказались...
Принято считать, что среди декабристок были только жены — но нет, туда рвались и матери, и сестры, и невесты низшего сословия. Не всех пустили, но та же французская модистка Полина Гёбль вышла замуж на каторге за Ивана Анненкова, представителя богатейшей семьи России. Его мать никогда бы не разрешила этот брак, если бы не роковые обстоятельства. Став в православии Прасковьей Егоровной, Анненкова рожала 18 раз, благополучно – только семь.
Еще одна француженка, гувернантка Камилла Ле Дантю, невеста декабриста Василия Ивашева, по воспоминаниям современников, согласилась уехать к нему в Сибирь за 50 тысяч рублей и упоминание себя в завещании родителей нареченного жениха.
Родственники Ивашева пытались утешить любимого сына, который, согласно свидетельствам, впал на каторге в тоску. Оговорили условия контракта… Разработали романтическую легенду…
Но, видимо, брак оказался счастливым, хотя сама Камилла и умерла в преждевременных пятых родах уже в 1839 году. Василия не стало годом позже. Их четверых детей передали на воспитание тетке княгине Хованской. Росли они как крестьяне под фамилией Васильевы.
У Василия и Александры Давыдовых в остроге тоже родились четверо детей. В 1842 году отец получил монаршую милость: сыновей государственных преступников можно было определять в кадетские корпуса, возвращая при окончании дворянские права. Дочери Екатерина и Елизавета подобных щедрот были лишены.
Елена Бестужева, сестра декабристов Бестужевых, – единственная кровная родственница, отправившаяся в Сибирь. Двенадцатая декабристка. Перед отъездом она дала вольную своим крепостным. По приезде получила те же ограничения, что и жены декабристов.
«Трудно представить себе более благородную, самоотверженную жизнь, какую провела эта замечательная девушка», — писал о ней историк Семевский. Она пережила всех своих пятерых братьев и вернулась в Москву уже после царской амнистии. Свою личную жизнь так и не устроила.
Зачем им это было надо?
Да, интересно смотреть, как красавец Иван Анненков в исполнении Игоря Костолевского гарцует на коне перед актрисой Эвой Шикульской, игравшей Полину Гебль. Мурашки бегут по коже, когда француженка в голубой шубке, отороченной песцом, с улыбкой говорит офицеру после венчания в остроге. «Передайте мужу, что я совершенно счастлива».
Но это все кино. А жизнь есть жизнь. Пожалели ли они о том, что сделали? Рванули ли бы мужчины за своими любимыми женщинами, если бы на каторгу отправили тех? Лично я сомневаюсь.
Возможно, мы стали слишком расчетливы и злы, чтобы понять, что двигало людьми, отдаленными от нас пеленой веков…
Сегодня, рассуждая о декабристах, все чаще звучит уничижительная нота: а зачем им это вообще было надо? Ради чего они сломали себе жизнь? Ради каких несбывшихся идеалов?
Еще неизвестно, что было бы, если бы Трубецкой и Пестель дорвались до власти, сколько бы крови пролилось… Вспомним хотя бы Великую французскую революцию с ее гильотинами.
Консервативные идеологи нынче требуют возвращения к принципам «православия, самодержавия, народности» как антитезе девизу Великой Французской революции «свобода, равенство, братство», объявляя, что «золотым веком» в России была как раз эпоха крепостничества, когда крестьяне не знали слова «воля», что такое хорошо и что такое плохо и именно поэтому были счастливы.
Да, кучка аристократов тщетно попыталась разбудить эту дремучую, отсталую, неповоротливую страну, ни в какую не желающую выбираться из своей берлоги.
…Ветер задувал на Сенатской площади 14 (26) декабря 1825 года. Выведенные на мятеж полки не понимали, чего от них хотят. Назначенный диктатором князь Трубецкой вообще не явился. Героя войны 1812 года военного генерала-губернатора Милорадовича, пытавшегося заставить бунтовщиков сдаться, застрелили. Кстати, он стал единственной жертвой того рокового дня.
А толпа горожан все любопытствовала, глядя на стоящих на площади военных. Ни один не присоединился, ни один не посочувствовал. Молча наблюдали. Как всегда.
Почему народ не поддержал декабристов? А где бы декабристы со своим народом пересекались, разве что в собственных имениях летом, когда крепостной Ванька топил самовар, а крепостная Дуняша ходила по воду?
Дворяне не понимали, что нужно простым людям. По ошибке искренне полагая, что их собственное восприятие будущего должно совпасть с тем, что и для остальных хорошо.
Наш скорбный труд не пропадёт,
Из искры возгорится пламя,
И просвещённый наш народ
Сберётся под святое знамя.
Так ответил Пушкину из Сибири его друг поэт-декабрист Александр Одоевский.
Стремясь освободить крепостных, дворяне видели в них лишь безмолвный объект своих героических порывов. Как писал про декабристов много позже другой революционер Ульянов-Ленин – «страшно далеки они от народа».
В Европе сапожник, чтоб герцогом стать,
Бунтует, понятное дело,
У нас бунтоваться задумала знать
В сапожники, знать, захотела…
XIX век начался с русских штыков в Париже и победы над Наполеоном. С надежды на лучшую жизнь, что все впереди, что русским людям нужна свобода, которую они могут получить только из рук лучшей части российского общества.
Тайные Северное и Южное общества, «Союз спасения», благородные идеалисты…
Элита, избранные, лучшие, высшая точка развития – и одновременно те, кто невольно виноват во многих последующих бедах России.
«О, сколько их упало в эту бездну
Разверстую вдали…», — век спустя написала Марина Цветаева.
Декабристы в итоге ничего не добились, кроме как оттянули жизненно необходимые стране реформы на тридцать с лишним лет.
Единственно казненные
Сегодня о декабристах упоминают скорее как о эгоистах и экстремистах, чей выход на Сенатскую площадь заморозил страну еще на 36 лет. России пришлось пережить позор Крымской войны, чтобы принять неизбежность перемен.
Николай Первый и слышать больше не хотел ни о каких преобразованиях.
Но, кстати, если уж говорить о жестокости императора, повесившего пятерых руководителей восстания, они — Рылеев, Бестужев-Рюмин, Каховский, Муравьев-Апостол, Пестель – были единственными казненными за все годы его правления.
А его сын, Александр Второй Освободитель, решившийся наконец на назревшие и перезревшие реформы, в итоге был убит своими же подданными за день до того, как планировал вынести на обсуждение конституционную реформу.
И тут ничего не срослось.
«Ваш скорбный труд не пропадёт
Из искры возгорится пламя», – писал Пушкин о своих друзьях в стихотворении «Во глубине сибирских руд». Но пламя тяжело тушить, и оно пожирает все на своем пути.
Кровавый октябрь 1917-го тоже в своем роде вытек из бессмысленного декабря 1825-го.
Из невозможности ничего изменить в этой стране.
Дворяне метались из стороны в сторону - то на Сенатскую площадь, то воевать на Кавказ. Они ощущали себя «лишними людьми», стрелялись на дуэлях и уезжали за границу.
Они проматывали свою жизнь, словно миллионное состояние.
Им было тесно в их благополучии. В начале XIX века они требовали реформ, а в конце бросались с бомбами под ноги царям.
Беда царской России в том, что ее лучшие умы не знали, чего они хотят, и не могли объяснить это народу. А что народ? Народ безмолвствует.
Зона комфорта для русского человека - чтобы все оставалось как есть. Можно отдать за свою правду честь, свободу, даже жизнь. Народ вряд ли оценит. Потому что, очевидно, сам в глубине души не считает эти категории чем-то важным.
Заставить быть насильно свободными нельзя. Если людям уютно в их рабстве.
«Не дай бог видеть русский бунт», - с горечью восклицал Пушкин.
Беспощадный? Да.
Но прежде всего — бессмысленный.
Для всех, кроме одиннадцати женщин, которые остались в истории вовсе не потому, что хотели счастья для всех.
Екатерина САЖНЕВА