Кто числится автором самого Киклопа, так и остается в тайне. Свою личность писатель предусмотрительно не раскрывает и вообще старается без надобности не высовываться — точь-в-точь как писатель писателя, то есть сам Виктор Пелевин. Впрочем, не будем увлекаться не доступными нам литературными приемами. Тут и так хватает пелевинщины в самом диком смысле этого слова.
Первая повесть Киклопа — наблюдение за Птицами. С точки зрения рядового читателя это выглядит как поэтическое погружение во внутренности смартфона. Да и вся повесть — своеобразное переложение на новый лад одного из ранних рассказов Пелевина, «Принц госплана». Снова известный нам мир помещается внутри компьютерной игры. Только на этот раз он принимает знакомые очертания Angry Birds. Безобидные зеленые свиньи, расставленные по полкам, превратились в Зеленого Вепря — богоподобное существо, на которое Птицы объявили охоту. Над ними нет никаких высших сил в виде человека, оттягивающего резинку виртуальной рогатки движением пальца. Птицы — самодостаточное воплощение зла и одновременно порождение разума Вепря. Цель Птиц — уничтожить Вепря, стереть саму память о Боге. Не заботясь о том, что вместе с Создателем в тартарас полетят все его создания. Случайный читатель, который забрел в рецензию до того, как прочитал книгу, может не беспокоиться — этот абзац и не должен быть понятным. Остается только на слово поверить, что все описанное в этой повести — очень красиво.
Вторая и самая объемная повесть Киклопа посвящена Кеше. Точнее проекции его персонального будущего на триста лет вперед. Когда он уже не слепое оружие Птиц. И не рядовой сотрудник окололиберального, вродеоппозиционного интернет-издания «Contra.ru». А неопознанный человеческий объект, погруженный в некое подобие кокона. Тут упоительный, хоть и слегка похмельный юмор, с которым Пелевин описывал интернетсерфинг Кеши по волнам «хохлодискурса», уступает место садистской, до мельчайших деталей описанной физиологии будущего. Внешне положение Кеши в пространстве изменилось не сильно: он все так же скрючился перед экраном. Разница заключается в том, что теперь он не сидит на стуле, а парит в невесомости, а к сети подключен с рождения. Тончайшим проводом, которым зашитый в его мозг чип соединен со всеми зашитыми в мозг чипами сородичей. Системы жизнеобеспечения продуманы на все случаи жизни: Кеша может есть и испражняться, сам того не замечая. Специальные тренажеры слабыми электрическими разрядами провоцируют мышечные сокращения, предотвращая атрофию. Экран теперь расположен перед самыми глазами. Так, чтобы можно было не замечать ничего вокруг, кроме пространства своего фейстопа — фейсбука будущего, отобравшего у человека последние крупицы воли. Ну как отобравшего — свободу люди отдали осознанно и добровольно. И даже заплатили за утилизацию из своего кармана.
Третья и самая маленькая повесть — о Надежде. Чувстве и человеке. Подобии ангела, которому сохранить относительную чистоту помогло полное равнодушие к новостной повестке дня. Но и ее ждет неминуемая гибель.
Книги Пелевина одинаково ускользают от любой экранизации — и просятся на экран. Как на маленький, сверхчеткий — у смартфона. Так и широкий, сервированный по последнему писку моды всеми необходимыми мягкими креслами, 3D и 5D. Они щекочут ноздри, вместе с глазами лезут на лоб, хватают то за руку, то за горло. Вот и новый роман — что-то среднее между «Теоремой Зеро» Терри Гиллиама и «Конгрессом» Ари Фольмана (который, в свою очередь, полунарисовал, полуснял вольную адаптацию «Футурологического конгресса» Станислава Лема). Все трое, оставаясь по-прежнему неповторимыми рассказчиками, словно пытаются играть в будущее приемами из прошлого (как своего, так и цитируемых авторов). Занимаясь одновременно ретро и авангардом.
Чувство юмора Пелевина по-прежнему безотказно реагирует на коллективные помешательства: от пропаганды гомосексуализма до закона о запрете мата. А его магии еще хватает на то, чтобы с выходом очередного романа на время превратить людей в метро из придатков к айфону обратно в живых читателей. Но это все детали. В главном — не в отражении, а в проникновении в суть истории — Пелевин все яснее ощущает собственную беспомощность. Это еще не то безволие Великого Хомяка (точнее Veliky Hamster — на иностранный манер), который однажды придет на смену «Бесам» Достоевского. Но уже повод для короткого — и острого страха.
Пелевин словно сам оказался в позиции Зеленого Вепря: одновременно и наблюдателя, и наблюдаемого, и персонажа компьютерной игры. Когда-то он придумал и этот город, и весь наш мир, а теперь в домах горит пожар, а из окон падают люди, разбиваясь о землю, как самолеты. Пелевин по инерции под каждым из них подстилает по соломке — очередному набору ладно поставленных друг за другом слов. Но слова так и остаются словами, а люди и самолеты падают по-настоящему. Ирония больше не спасает — она убивает. Как убивает цинизм, равнодушие и жажда справедливости. В мире, где каждый взмах крыльев бабочки приводит к новым человеческим жертвам, уже не достаточно просто констатировать абсурд нашей жизни. Но в его рукотворном воссоздании на бумаге остался последний (а может, первородный) смысл: пока вы читаете эту книгу, реальности не существует. Как нет «ни войн за мир, ни песен протеста, ни густо облепивших каждое человеческое слово шулеров».
Нет и самого автора, придуманного им когда-то, как он придумал трех цукербрин. Он больше не скрывается за ухмылкой, как анонимный бунтарь — за маской Гая Фокса. Наоборот, говорит прямым текстом: я понятия не имею, что творится кругом и уж тем более — что нас ждет. Впрочем, я предупреждал об этом в самом начале.
