Пригрезилось: зовет меня, а может, не меня престранный голос зазывалы: "Отправимся, друзья, кто в карете, кто пешком, по Пречистенке, в Хрущевский переулок, к Александру Сергеевичу на бал". На Пречистенке завершается строительство колоссального пушкинского центра: вся правая сторона Хрущевского переулка станет единым музейным комплексом. Здесь — памятники архитектуры, фондохранилище, построенное по последнему слову техники, концертные и читальные залы, детские игровые комнаты, музейные экспозиции. Все это открывает простор для любых замыслов и фантазий, в которых прошлое, настоящее и будущее смешалось и переплелось. Отправилась. Скрип возков. В свой особняк, смущаясь, что с поэтом лично не знакомы, приехали бывшие владельцы усадьбы Хрущевы и Селезневы, тихо и незаметно вошли в роскошные полукруглые ворота и ахнули: — Батюшки! Где был наш двор, теперь невиданные сени, над ними крыша из стекла. И зимний сад зеленый под стеклом. Тут из боковых дверей явился человек, видать, не знатный — на бал приехал не во фраке! — Представлюсь, — говорит, — Евгений Анатольич Богатырев, директор музея, то бишь домоправитель. — В старинных усадьбах бродят тени прошлого. За нашим домом вы замечали какие-нибудь странности? — Самое странное, что старинный деревянный особняк никогда не перестраивался. Менялись его владельцы, но, к счастью, никому в голову не приходило внести, например, модный декор, перестроить комнаты. А уж в советское-то время его вообще могли снести подчистую. Но дом судьба хранила. Еще до грандиозного ремонта вечером тут можно было услышать какие-то скрипы, шорохи, шаги. Когда при реконструкции были вынуты из дома рамы, подняты полы, заменялись перекрытия, я уходил с жутким страхом, как бы не случилось несчастья. Я верю, что добрый домовой незримо охраняет усадьбу. Послышался знаменитый марш "Гром победы, раздавайся...". — Это репетирует оркестр, вон там, в концертном зале. — Позвольте, сударь, как помнится, стоял там сарай каретный. — Сарай преобразили в концертный зал. Акустика отменная. Меж тем через стеклянные сени с улицы входила вереница избранных гостей. Появился "непостоянный обожатель очаровательных актрис" — Евгений Онегин. Здесь у него не уединенный кабинет, а огромные апартаменты, где всё — "для роскоши, для неги модной". За двести лет разбогател! Из Парижа прибыл Оноре де Бальзак, тучный, с тяжелой тростью с золотым набалдашником, и целая свита французских господ, знающих толк в искусстве обольщения: вот в ком пример лихого волокитства! Ба! Здесь Адам Мицкевич в окружении общих с Пушкиным друзей показывает подарки Александра Сергеевича: камушки, шкатулочки, всякую мелочь, что можно разместить в карманах. С Тверской изволила прикатить Зинаида Волконская — Мицкевича княгиня обожала. Однажды Пушкин слушал, как читал Мицкевич свои стихи, как импровизировал, и Александр Сергеевич воскликнул по-французски: "Какой гений! Какой священный огонь!". А польский гений не уступил Пушкину в благородстве и рассказал, тоже на французском, о встрече с русским гением на улице. Пушкин посторонился, давая Мицкевичу пройти: — С дороги, двойка, туз идет! — Козырная двойка туза бьет! — отпарировал Адам галантно. Бал гудел как улей. Мазурки и бесконечный котильон Онегин танцевал с Татьяной: на фантастическом балу сегодня все разрешено. Меж тем не танцующие гости перетекли в галерею. Вся из стекла и белого металла, она напоминала им оранжерею, а нарядные дамы проплывали, как розы по реке. Причудливые французские жардиньерки, увитые живой зеленью, синий снег за прозрачной стеной усиливали впечатление призрачности происходящего. С языка мужчин не сходило веселое имя "Пушкин". Красноречивый Вульф припомнил, будто бы наш гениальный лирик настойчиво старался воспитать в себе привычки Байрона: — Байрон стрелял так метко, что на расстоянии 25 шагов утыкал всю розу пулями. А чтобы сравняться с Байроном в меткости стрельбы, Пушкин вместе со мною сажал пули в звезду. — А говорили, что поэт готовился стреляться с Толстым-Американцем, заядлым игроком и дуэлянтом. — Где-то в Москве Пушкин встретился с Толстым за карточным столом. Была игра. Толстой передернул. Пушкин заметил ему это. "Да, я сам это знаю, — ответил Толстой, — но не люблю, чтобы мне это замечали". Пушкин намеревался стреляться с Толстым — упражнялся со мной в стрельбе. Близкий друг поэта Нащокин с восхищением оглядывал музейные пушкинские апартаменты. Припомнил, как Пушкин, отправляясь на Большую Никитскую к Гончаровым просить руки Натальи Николаевны, сказал: — Дай мне, пожалуйста, твой фрак. Я свой не захватил. Да, кажется, у меня и нет его. Пушкин в том "счастливом" фраке и женился, а потом Павел Воинович ему этот фрак подарил. И на фантастическом балу он танцевал все в том же фраке. Признаться, танцевал поэт неважно. А Наталья Николаевна своей улыбкой Джоконды очаровала всех. Престранно — до Пушкина ее красоту едва замечали в свете. Говорят, женатый Александр Сергеевич был не так уж весел. В другом кругу Бартенев рассказывал со слов Нащокина: — В Петербурге, при дворе, была одна дама, приближенная императрицы. Муж ее был гораздо старше. В общем мнении она была безукоризненна и безупречна. Однако эта блистательная и безупречная дама наконец поддалась обаянию поэта и назначила ему свидание в своем доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в ее великолепный дворец; по условию, он лег под диваном в гостиной и должен был дожидаться ее приезда домой. Долго лежал он, терял терпение, но остановить дело уже было невозможно, воротиться назад — опасно. Наконец подъехала карета. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины... Через несколько минут фрейлина уехала. Хозяйка спросила: "Вы здесь?" — и Пушкин был перед нею. Они перешли в спальню. Густые, роскошные гардины задернуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Пред камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, легли на мех... Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец Пушкин отдернул занавес и с ужасом видит, что уж совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся... Смущенная хозяйка ведет его к стеклянным дверям выхода, и у самых дверей они встречают дворецкого-итальянца. Эта встреча до того поразила хозяйку, что ей сделалось дурно; она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко руку, умолял ее отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его... Женщина преодолела себя и позвала свою служанку, старую чопорную француженку. Француженка свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот еще спал. Шум шагов его разбудил. Его кровать была за ширмами. Из-за ширмы он спросил: "Кто здесь?" — "Это я", — отвечала ловкая наперсница и проводила Пушкина в сени, откуда он свободно вышел... На другой же день Пушкин предложил итальянцу-дворецкому золотом тысячу рублей, чтобы он молчал, и хотя тот отказывался от платы, Пушкин принудил его взять. На слушателей рассказ произвел впечатление... По галерее проплыла экзотическая пара: черный господин — красив, элегантен, высок — с белокурой женщиной. Кто-то в рыжем парике вспомнил о неверности жены Ибрагима Ганнибала: — Первая жена его, красавица, родом гречанка, родила ему белую дочь. Он с ней развелся и принудил ее постричься в Тихвинский монастырь. — Зато вторая супруга Абрама Петровича, немка Христина-Регина фон Шеберх, родила ему много черных ганнибальчиков, девочек и мальчиков. Дед поэта, Осип Абрамович Ганнибал, был сколь страстен, столь и легкомыслен: свою жену Марью Алексеевну, в девичестве Пушкину, он оставил и по фальшивому свидетельству о ее смерти женился на другой, забрав дочь Надежду. Но императрица восстановила справедливость, и трехлетнюю девочку возвратили матери. Но Ганнибал в семью не вернулся. Сам Пушкин говорил, что умер дед в Псковской деревне "от следствий невоздержанной жизни". Господам славянофилам негоже забывать, что в жилах Пушкина течет не только африканская и русская, но и немецкая кровь. В более молодой компании сын Петра Вяземского Павел хвастался другим: — В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски, и я так пристрастился к этому упражнению, что на детских балах вызывал желающих и не желающих боксировать, последних вызывал даже действием во время самих танцев. Тем временем архитекторы старинной Хрущевской усадьбы Жилярди и Григорьев, на светский раут заглянув, решили отыскать среди причастных к гению двух архитекторов, Анатолия Иванова и Андрея Бокова, авторов гигантских перемен в усадьбе. Дерзость людей конца ХХ века уйти под землю на три этажа показалась им чудом. По мраморным ступеням отправились под землю, подивились, сколь просторны раздевалки, туалеты; уютны кафе, да и буфет удобен. — Да тут, в музее, — молвил Жилярди, — можно день и вечер скоротать себе на пользу и на радость. Скажите, господин Иванов, а как вы намерены использовать стеклянный этот двор? — Там можно проводить балы, рауты, ассамблеи, рождественские елки. Да мало ли что! Представьте любой спектакль в естественных декорациях — перед усадебным домом или в остекленной галерее. По лестнице из мрамора туда же, вниз, к буфету, в кафе за столик устремилась часть господ. За рюмкой пунша или чашкой чая то там, то здесь вставлялись реплики об аппетитах Александра Сергеевича. — Он вовсе не был лакомка... Но на иные вещи был прожора. Помню, как в дороге съел он почти одним духом двадцать персиков, купленных в Торжке. Моченым яблокам также доставалось от него нередко. — А еще он любил чай и пил его помногу. Павел Воинович Нащокин вдруг пошутил: — А здесь, внизу, случайно нету бани? Его жена объяснила любопытство мужа: — Поэт очень любил московские бани, особенно Лепехинскую, что близ Смоленского рынка. И во всякий свой приезд в Москву они вдвоем с Павлом Воиновичем брали большой номер с двумя полками и подолгу парились и предавались самой душевной беседе... Распарившись, Пушкин бросался в ванну со льдом и потом опять уходил на полок... За окном забрезжил рассвет. Что-то сделалось у входа в залу — все устремили взгляд на странную особу с двумя барышнями. Три пары стройных ног обнажены. — Наверно, балерин прислал сюда Дидло. — Дидло не виноват, — осмелел "церемониймейстер" Евгений Богатырев. — Это появились почитатели поэта из будущего: перепутали число и время. Гости поэта растворялись в пространстве залов, оставляя старинные запахи шелков, румян и танцев. Начинался новый день в музее. Анфилада красивых залов ждала совсем других гостей. Если бы вы могли представить, сколько сил положили директор Государственного музея А.С. Пушкина Евгений Богатырев,пушкинисты, правительство Москвы и мэр Юрий Лужков, не считая безымянных и бескорыстных помощников, чтобы к 200-летию поэта здесь стало все так, как в фантастическом ночном виденье.
