Сто шестьдесят пять лет назад, в 1835 году, молодой Николай Гоголь принес в "Московский наблюдатель" свою повесть "Нос". Повесть была отвергнута как произведение "пошлое". Понадобилась гениальность Пушкина, увидевшего в повести "много неожиданного, фантастического, весьма оригинального" и опубликовавшего ее в своем "Современнике". И вот уже более чем полтора века идут споры вокруг "Носа". Одни — вслед за погодинским журналом — ничего в ней не находят или даже считают какой-то чушью, а то и пошлостью. Другие — вслед за А.С.Пушкиным — видят в ней много веселого и неожиданного. Третьи ищут в ней какой-то подтекст. Конечно, А.С.Пушкин прав в своих оценках. Повесть так и искрится весельем, юмором. Тут и оскорбленная жена цирюльника Прасковья Осиповна, обиженная на супруга за то, что он "скоро совсем не в состоянии будет исполнять свой супружеский долг...". Тут и сам цирюльник Иван Яковлевич, который, "как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный". И слуга Ковалева Иван, блестяще охарактеризованный Гоголем одним фактом: он, "лежа за спине, плевал в потолок и попадал довольно удачно в одно и то же место". Тут и объявление в газете о том, что "отпускаются в услужение" то кучер, то дворовая девка (продажа дворовых запрещалась, и этот запрет обходили, давая объявления "отпускается", а правительство лицемерно ничего не замечало). Или другие объявления: о "молодой горячей лошади семнадцати лет от роду" и о "новых, полученных из Лондона, семенах репы". Я перечислил далеко не все гоголевские перлы, но и их достаточно, чтобы понять восторг Пушкина. Да и нам даже сегодня знакомы упомянутые Гоголем господа, которые "просвещенность" нынешнего века видят в обязанности правительства "обратить внимание" и "желали бы впутать правительство во все, даже в свои ежедневные споры с женой". И все же я думаю, что повесть "Нос" имеет еще один — "подстрочный" — смысл. Не случайно же сам Гоголь в конце повести замечает: "Однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право же, есть что-то". В чем же состоит это "что-то"? Изложу свое понимание. Три главных действующих лица в повести: Нос, Владелец носа и Государственная машина России. Нос в русском сознании занимает одно из важных мест. Нос "суется не в свои дела", его "прищемляют", он "чует" все нечто необычное, он "клюет", его "вешают", его "держат по ветру"... И много, много другого. Но Гоголь выбрал нос в качестве героя, я думаю, в силу других соображений. Нос — это тот орган, который особо склонен "задираться". Именно "задранный нос" — символ надутого сверх меры человека, воображающего о себе бог знает что. Именно таков Нос у Гоголя. Он именно "задран" — не случайно же, как только он отделился от коллежского асессора, он тут же изобразил из себя статского советника. Он ходит "в мундире, шитом золотом". Он явно не хочет "знать свое место". В некотором роде этот Нос со "шпагой на боку" — концентрация всех амбиций своего хозяина — Ковалева. Почему же именно у Ковалева нос "задрался" настолько, что смог отделиться от хозяина? Тут уже надо внимательнее вглядеться в самого Ковалева. Ковалев — коллежский асессор. Он был гражданский чин, соответствующий в армии званию майора, в университетской иерархии — доктору, в церковной — протодиакону, в придворной — преподобию, во флоте — капитан-лейтенанту. И хотя еще Екатерина II запретила гражданским чинам пользоваться соответствующими военными званиями, Ковалев упорно называет себя майором. И дело тут не в его любви к армии. Все гораздо сложнее. Ковалев — кавказский асессор. Он получил чин на Кавказе. Там шла война с горцами Шамиля. Желающих ехать на Кавказ среди "штатских" было мало. И тогда правительство приняло решение: на Кавказе новые, очередные чины присваивать чиновникам от 14-го (низшего) до 9-го класса не через три года, как это было по всей России, а через два. Впрочем, за особые заслуги и в России в порядке исключения могли давать новый чин через два года. Так, Молчалин в "Горе от ума" говорит Чацкому: "...по мере я трудов и сил, с тех пор, как числюсь по архивам, три повышенья получил". Если бы это были очередные повышения — вряд ли Молчалин сообщал бы об этом. Значит, три повышения он получил не за десять лет (по норме), а за шесть лет (за особые заслуги). И мы можем вычислить, что Чацкого не было в Москве шесть лет — что вполне согласуется с изменениями в возрасте Софьи. Но Молчалин был "деловой", за что Фамусов ускоренно и "дал чин асессора" "безродному" из Твери, не принадлежащему ни к деткам "сестриным", ни к деткам "своячнецы". А вот на Кавказе уже всем чиновникам давали новый чин через каждые два года. Неудивительно, что туда съезжались карьеристы. И Ковалев был среди них. Но российское общество с определенной иронией относилось к кавказским выдвиженцам. И чтобы "прикрыть" кавказское происхождение своего гражданского чина, Ковалев и стремился именоваться "майором". "Майор" Ковалев — продукт кавказской войны, и именно от успехов на Кавказе у него задрался нос. У Гоголя есть много подтверждений такого вывода. Так, Ковалев приехал в Петербург "отоварить" свой кавказский чин — "искать приличного своему званью места: если удастся — то вице-губернаторского". Не прочь он был и жениться — "только в том случае, если за невестой случится двести тысяч капиталу". В магазине он покупает "орденскую ленту", хотя он "не был кавалером никакого ордена". Понятно, что проблема носа для человека с такими планами — событие эпохальное. Вот и мечется он по столице. Нос, таким образом, покидает не случайного человека. И отделяется он не случайно. Кто же возвращает нос и восстанавливает положение? Это делает представитель власти — квартальный надзиратель. Ничего катастрофического и необычного блюститель закона в истории с носом не увидел. Кроме одного — возможности на этом заработать: "Ковалев догадался и, схватив со стола красную ассигнацию, сунул в руки квартального". Характерно, что, по Гоголю, именно власть не только вскармливает зазнавшиеся Носы, но и возвращает. А вот срезают Носы простые мастеровые. Да и может ли эта власть быть иной, если...? Если тот же квартальный уже через минуту после ухода с красненькой от Ковалева "увещевал по зубам одного глупого мужика, наехавшего со своею телегою как раз на бульвар". Если цирюльник, пытаясь выбросить нос, обнаруживает, что в столице он ни на секунду не может остаться вне глаз полицейских, переходя из-под присмотра одного под присмотр другого. Если квартального бесплатно бреют три цирюльника "и за большую честь почитают". Если частный пристав такой охотник до сахару, что "вся передняя, она же и столовая, были уставлены сахарными головками, которые несли к нему из дружбы купцы". Впрочем, этот пристав сахаром не ограничивался и "был большой поощритель всех искусств и мануфактурностей", но всему предпочитал ассигнации, так как "уж нет ничего лучше этой вещи: есть не просит, места займет немного, в кармане всегда поместится, уронишь — не расшибется". И, наконец, вершина этой пирамиды — обер-полицмейстер. Как и положено высокому начальству, даже для майоров его нет, и он — по словам привратника — "только что уехал". Разве мог какой-то нос стать событием для власти, которая совсем недавно отправила на виселицу пятерых декабристов и загнала в забайкальские рудники десятки их соратников? О кавказской войне писали в те годы много и многие. В том числе и Пушкин. Отмечали героизм русских солдат и офицеров, а также мужество и стойкость бойцов армии Шамиля. Но Гоголь с необыкновенным чутьем уловил нечто особенное: на кавказских дрожжах вырастают "майоры" Ковалевы с их претензиями на вице-губернаторство, с задравшимися сверх меры носами от свалившихся на них досрочных чинов. Гоголь сумел почувствовать процесс, который в конце концов превратил победивших самого Наполеона царскую армию и царский аппарат власти в профессионалов по такому противнику, как горцы, и, соответственно, в совершенно неспособные к нормальной войне структуры, проигравшие первую же настоящую — Крымскую — войну. Всего этого Гоголь не мог знать. Но то, что он успел увидеть и отметить за двадцать лет до затопления русского флота и сдачи Севастополя, — оказалось одним из главных факторов Крымского поражения. И хотя сам Гоголь замечает, что в сюжете его повести о носе "пользы отечеству решительно никакой", на самом деле польза была бы — если бы предостережение Гоголя было замечено. Но задранные носы кавказских героев никто вовремя в России не обрезал, и стране пришлось в конце концов расплачиваться поражением под Севастополем.
