Сборщик ядерной войны

Квартира у “атомного солдата” — Владимира Александровича Зайцева — типовая, скромная. Да и биография — стандартная. До того момента, пока он не начал “ковать ядерный щит страны”.

— После школы закончил сельскохозяйственное училище, уехал на целину, — рассказывает хозяин. — А потом подошел срок служить в армии. Тянуть лямку довелось в жаркой степи под Ферганой.

Сообразительного паренька отобрали в школу авиамехаников. Учебное заведение было эвакуировано в Узбекистан из Серпухова еще в военные годы, да так и осталось, вросло в пески на долгие годы.

— Готовили нас и как авиамехаников, и как электриков. Также мы подробнейшим образом изучали теорию полетов. В случае войны мы должны были самостоятельно взлететь и перегнать реактивные истребители — “МиГи” — в нужную точку.

Госэкзамены Владимир Зайцев сдал на одни “пятерки” и попал служить в Кубинку под Москвой.

— Перед дембелем, в 1957 году, в части появились технически подкованные высокие чины в погонах. Из разговоров поняли: прибыли вербовщики от ядерного комплекса. Каждый из нас мог работать авиамехаником, оружейником, прибористом, кислородчиком. Мы досконально знали гидросистемы и кузнечное дело. Всех старослужащих собрали в штабе и предложили: “Хотите работать в цехах в белых халатах? Хотите освоить совершенно новую технику, которую не каждому генералу дано узнать?” Условия службы обещали просто сказочные. Многие из нас согласились, а вот взяли только четверых. Требовалось пройти анкетирование КГБ. Оно продолжалось шесть месяцев. Мы дважды прошли медкомиссию. Проверяли на благонадежность всех наших родственников. У друга троюродный брат попался однажды на краже, и сослуживца тут же забраковали.

Везли отобранный спецконтингент на “точку”, спрятанную на западе Подмосковья, в автобусах с плотно завешенными шторами. Когда двери распахнулись, ребята увидели КПП и забор с тремя рядами колючей проволоки. По территории колесили еще пятнадцать минут. В глубине леса стояли бараки, в одном из которых располагался штаб.

— Нас вызывали по одному, режимник пять минут рассказывал об объекте, а вот об ответственности — полчаса. Мы дали расписку о неразглашении и подписали договор. Потом вышли в чистое поле, кругом — сколько хватает взгляда — лес. До нас дошло: замуровали себя “за колючкой” на долгие 5 лет.

“Совершенно секретно особой важности”

После вводного курса Зайцева со вновь прибывшими инженерами и техниками допустили к работе под редким даже для тех времен грифом: “совершенно секретно особой важности”.

Первую собранную атомную бомбу Владимир запомнил очень хорошо. Она была трехтонной, первого конструктивного типа. Стояла “атомная смерть” в сборочно-монтажном корпусе как монстр: 3,5 метра в длину, 1,7 метра в высоту. Монтировали эту “дуру” с бригадой почти неделю.

— Работали как хирурги: в белых халатах, шапочках, специальных тапочках, прошитых медной проволокой, и перчатках. Стерильность была как в операционной.

Комплектующие приходили с завода в деревянных ящиках, крупные детали — в контейнерах. Собирали узлы, следуя техническим указаниям, строго по инструкциям. Ставили шайбу и тут же расписывались в специальном журнале. За нами был тройной контроль: каждую операцию проверял вышестоящий начальник, потом представитель ОТК, а в завершение — главный инженер.

За процессом сборки присматривал и так называемый “библиотекарь” — чекист, в ведении которого были все секретные документы.

Учебников не было, только заводская документация в трудно читаемых “синьках”. На общих схемах фамилия главного конструктора заштриховывалась. Но шепотом мы друг другу предавали: “Юрий Борисович Харитон”. Произносить слово “бомба” где-либо, даже в служебных помещениях, категорически запрещалось. Вместо этого надо было говорить “изделие”.

— Спирт лился рекой?

— Мы спиртом руки протирали. Он у нас стоял канистрами. Но никто не напивался. После сдачи “изделия” иногда позволяли себе принять по 100 граммов.

Утром каждого сборщика встречал у входа в цех бригадир.

Попробуй приди с бодуна. Разворачивал немедленно, тут же писал докладную. С выпивохами, не мешкая, расторгали договор.

Сборка ядерных зарядов, так называемых центральных частей, требовала осторожности и точности движений, ведь работать приходилось с расщепляющимися материалами.  

— Устанавливать взрывоопасные элементы — электродетонаторы — доверяли самым опытным работникам. Ураново-плутониевое ядро — самый опасный компонент — вынимали из контейнера в перчатках разового применения.

Владимиру и самому много раз приходилось держать в руках “центральную часть” — с виду перепелиное яйцо, при цепной реакции способное уничтожить крупный город.

— Перед операцией, чтобы снять статическое напряжение, “центристы” протирали руки влажным полотенцем. Капсулы снаряжали за бронестеклом.

Каждую собранную бомбу, прежде чем запустить в серию, тестировали: отключив штуцеры, проверяли на стенде.

— Чрезвычайные происшествия случались?

— ЧП объявлялось, даже если кто-то по неосторожности болт перетягивал и резьбу срывало.

— Радиационный фон всегда был в пределах нормы?

— Дозиметры были. Бывало, приходили “грязные” детали. Нам говорили: “Смонтируешь узел и не стой, отходи подальше”. Но разве от радиации скроешься? У нее ни цвета, ни запаха. Когда у нас носом начинала идти кровь и случалось расстройство желудка, мы и без замеров знали, что фон повышен. Такое большое излучение держалось один-два дня. Молоко “за вредность” военным не давали, только гражданским.

Отправляли “изделия”, как правило, ночью. На смену им потоком шли комплектующие. “Центральные части” на объект прибывали в спецавтомашине “ЯАЗ-219” в сопровождении нескольких автоматчиков. Иногда в поставках случались перебои. В дни вынужденного простоя бригады сборщиков занимались ремонтом и уборкой производственных помещений. В один из таких дней Владимир Зайцев и “схватил дозу”.

— Мы чистили корпуса, где располагались термоядерные заряды. Через месяц у меня выпали все волосы, голова стала похожа на бильярдный шар. С тех пор я раз и навсегда позабыл о расческе.

Какую дозу он получил, Зайцев так и не узнал.

“Втирали иностранцам очки”

Собирая вручную бомбы, Владимир Зайцев выходил еще и на своеобразное дежурство.

— Недалеко от штаба, прямо в траве, стояли списанные самолеты. Чтобы ввести в заблуждение жителей деревень, расположенных в 30 километрах от военного городка, в 4 утра мы запускали у крылатых машин двигатели. Все вокруг должны были поверить, что за колючей проволокой базируется аэродром и ремонтно-техническая база.
А когда в штаб поступали сведения, что по трассе проедут послы иностранных государств, мы грузили нерабочие самолеты на “МАЗы” с прицепами и выкатывали их на дорогу — “втирать очки”.
Это теперь подобные “представления” вызывают улыбку, а в период гонки вооружений было не до смеху.
Без особого разрешения нельзя было выйти за ворота военного городка, пропуск нужно было заказывать за две недели. Тех, кто убегал в самоволку, тут же увольняли.

— К кадрам отношение у нас было строгое. Помню, когда в Карабахе начались военные действия, особый отдел у нас уволил одного опытного сборщика-армянина. Руководство опасалось вредительства с его стороны.

Долгие годы Владимир Зайцев не мог пригласить погостить к себе домой в городок даже маму. Письма в часть шли с пометкой: “Москва, центр” и далее следовал номер полевой почты. Машина ходила за корреспонденцией на главпочтамт раз в три дня.

— Чем я занимаюсь на работе, не знал никто из моих родных. Однажды мой бригадный проговорился о сборке атомных бомб жене. Потом загулял с поварихой. Жена в отместку взяла и заложила благоверного начальству. Беднягу едва не отдали под суд.

Жизнь в замкнутом пространстве смахивала на тюремную. Пойти было некуда, из цеха отправлялись домой в барак, а утром — обратно. Я увлекся стрелковым спортом. Из “макарова” из 100 очков выбивал 90.

Но были в уединенном житье и свои плюсы.

— Дети у нас гуляли день напролет. Мы за них не боялись: куда дальше забора убежишь? Посторонних на оцепленной территории не бывало. Грибов и ягод кругом — завались. Косули и лоси подходили прямо к баракам. Чем не заповедная территория? Опять же снабжение было московским, мы не знали, что такое дефицит.

Уходя на работу и даже уезжая на месяц в отпуск, мы не запирали дверей. Население городка было немногочисленным, все друг друга хорошо знали. В общем, жили как при коммунизме.

— Платили хорошо?

— Зарплата у меня была 320 рублей и выше. После 25 лет стажа моя пенсия составила 150 рублей. По тем временам хорошие деньги.

* * *

Управляемые ракеты, авиабомбы, торпеды, мины с ядерными зарядами… Сколько за годы службы собрал он атомного оружия, Зайцев не подсчитывал. Навскидку никак не меньше трехсот.

Ни одной фотографии Владимира Александровича в специальном костюме в альбоме не найти. В сборочно-монтажные корпуса не разрешалось брать никакие посторонние предметы, тем более фотоаппарат.

На его военном кителе 10 медалей. Глянцевые грамоты с благодарностями едва помещаются в чемодан.

“Тень” атомного ядра легла на его жизнь задолго до Чернобыля. А вот звание ветерана подразделения особого риска ему присвоили только в 90-х годах. Льготы смехотворные.

Владимир Зайцев из года в год поздравлял с праздниками своих бригадных. Но в этом году не пришло ни одного ответа. А ему так не хочется верить, что из 18 человек в живых он остался один...

Комментарий специалиста

Член правления комитета ветеранов подразделений особого риска РФ подполковник в отставке Игорь СЛОНИМ:

— Первые бомбы на Центральные базы хранения ядерного оружия были заложены в 1955 году. Для укомплектования новой службы в 54—56-м годах было подготовлено 728 военных специалистов.

С заводов ядерные боеприпасы поступали в разобранном виде. В бригады входила группа автоматчиков, группа радиодатчиков, группа средств инициирования, группа центральной части. Специалисты производили монтаж в корпус, собирали спецзаряд.

Подготовка авиабомбы РДС-27 занимала, например, более 30 часов. Полученная доза радиоактивного облучения измерялась войсковым дозиметром ДК-02, который регистрировал только гамма-излучение, но не фон ядерных боеприпасов. Учет облучения личного состава не производился. Причем в гражданских лечебных учреждениях запрещалось сообщать о причинах заболеваний.

“Тройка”, РДС-3 — так индексировалась первая серийная атомная бомба. Как расшифровать эти буквы, я до сих пор не знаю, но в то время мы их расшифровывали как “реактивный двигатель Сталина”. “Изделие 244Н” весом 1200 килограммов мы именовали “Татьяной”. Тактическую атомную бомбу ВУ-49 нарекли “Наташей”. Последующие образцы получили имя “Кузькина мать”, “Пол-Ивана”.

Работы по сборке ядерных боеприпасов на Центральных базах хранения производились до 1962 года. Потом возникли комплексные группы, в которые входили специалисты по хранению и эксплуатации ядерных боеприпасов.