Почему в детстве Зайцев наряжался в мамины платья? Из-за чего советский кутюрье №1 отказался одевать генсека? Как жил почти двадцать лет с наведенной на него порчей? По какой причине разорвал отношения с родственниками? И с кем остался накануне юбилея? Об этом и о многом другом в откровенном интервью Вячеслав Михайлович рассказал “МК”.
Встает в пять утра, ложится далеко за полночь. Его день расписан буквально по минутам. Показы, приемы, встречи. Клиенты, ученики, модели. Он шьет, рисует, фотографирует. И жалуется, что в сутках всего 24 часа.
Говорят, никогда не опаздывает тот, кто никуда не спешит. Зайцев спешит всегда. И что удивительно, почти везде поспевает.
В свои 70 Вячеслав Зайцев — воплощение успеха. Богатый, знаменитый. Его имя — мировой бренд. Его руки — по миллиону каждая. Его улыбка — сродни голливудской. Баловень судьбы? Как бы не так. Если он и получал от жизни розы, то всякий раз кололся о шипы.
“Теперь понимаю, что выглядел как шут гороховый”
Родился в Иванове. Символично. Можно подумать, сама судьба подтолкнула его в мир моды. Ну кем еще мог стать молодой человек, творческая натура которого вызревала в текстильном городке. Городе невест, как еще называют Иваново.
— Да нет, вообще-то я хотел стать артистом оперетты, — с ходу парирует Вячеслав Михайлович. — Пел, танцевал, декламировал стихи. В театре даже драматическом играл — Сережу Каренина. Но дело в том, что я был сыном человека, которого считали предателем. Во время войны отец попал в плен, бежал оттуда, потом дошел до Германии. А когда вернулся домой, его посадили в тюрьму. И куда мог поступить сын изменника Родины? Единственное место, куда меня взяли, — это химико-технологический техникум. Поступил на факультет прикладного искусства, закончил его с отличием. Потом меня послали в Москву на повышение квалификации. В столице я переквалифицировался на художника-модельера и вот уже сорок с лишним лет работаю в этой области.
— Первую вещь, которую сшили собственноручно, помните?
— Конечно. Это была рубаха из сатина. Сшил ее, когда учился в институте.
— В детстве разве крестиком не вышивали?
— Крестиком — вышивал, но ничего не шил. Зато хулиганил изрядно: надевал мамино платье, завязывал на голове платок — изображал из себя каких-то роскошных женщин. Это был мой первый показ. На котором, правда, я выступал и в качестве модели, и в качестве зрителя.
— Первый настоящий ваш показ, насколько я знаю, закончился грандиозным скандалом. Что за история?
— Я представил коллекцию спецодежды для работниц сельского хозяйства. Представляете: 63-й год, эпоха бесцветия, вся страна укутана в серые, унылые тона. А я дал цвет: раскрасил телогрейки, из павловопосадских платков сшил юбки, разрисовал валенки разноцветной гуашью. Ну и выпустил девчонок в такой одежде на сцену. Мне сразу сказали: “Что вы тут цирк устраиваете?! Это к моде не имеет никакого отношения”. Помню, ответил тогда: “Посмотрите историю русского народного костюма — там такое многообразие цвета. Я просто решил возродить традиции”. Скандал же разгорелся, когда о том показе написал “Пари Матч”. После этого КГБ десять лет за мной следил: вызывали на Лубянку, беседовали. С тех пор я яркий свет не выношу — лампа следователя у меня до сих перед глазами стоит.
— Сами как одевались в то время?
— Я всегда дерзил. Даже когда учился в институте, ходил по Москве в цветных рубахах с аппликациями, в оранжевых штанах…
— Милиция не останавливала?
— Нет — хохотала! Теперь понимаю, что выглядел как шут гороховый. Первым в Москве я надел макси-шубу из козла. Помню, когда в таком виде вошел в автобус, народ чуть в обморок не попадал. Ну да, хулиганил. Но мне интересно было все на себе попробовать, и по сей день всю моду я утверждаю на себе. Вот долгое время я носил черный сюртук. Спрашивается, зачем? Только для того, чтобы доказать состоятельность этой формы одежды для мужчин. Время пиджаков, которые мы, мужики, носим, я считаю, давно прошло, — это время совка. Мужчина должен выглядеть достойно: распрямиться, гордо держать спину. Сюртук в этом плане — вещь незаменимая.
— Мы все родом из совка. Как вам кажется, в России научились одеваться?
— Научились. Русские вообще лучше других могут воспринимать прекрасное. И люди, у которых есть средства, одеваются сегодня очень хорошо. В Европе, если видишь, что человек одет со вкусом — красиво, элегантно, — 80 процентов, что он русский. Конечно, большинство наших соотечественников не могут себе это позволить. Но что делать, мода — удел богатых. Для всех остальных существует массовая одежда — та, которая просто прикрывает тело.
“От Брежнева отказался, когда увидел его бордовые галстуки”
Одеться у Зайцева — удел немногих. Сейчас его клиенты — бизнес-элита страны, звезды балета, театра, эстрады. А в былые времена ходили легенды, что едва ли не все члены Политбюро и их жены пользуются услугами талантливого модельера. Правда, сам Вячеслав Михайлович уверяет, что это явное преувеличение.
— Я знаю, откуда ноги растут — пресса западная в свое время писала, что я одеваю всех членов Политбюро. Но это не совсем так. С женой Брежнева, например, не сложилось сразу. Дело в том, что я не могу быть рабом, — мне Бог много дал, и я не могу позволить себе унижаться перед кем-то. Поэтому всегда умел отсекать, нежелательных клиентов передавал своим коллегам. Того же Брежнева, когда увидел у него эти бордовые галстуки в огромном количестве, тут же передал Саше Игмонту. Понял: мне здесь делать нечего. А Саша с удовольствием взял Леонида Ильича. И ведь вошел в историю как человек, который придумал костюм генсеку.
— Кому еще из сильных мира сего вы осмелились отказать?
— Многим. Дочке Косыгина, например. Начал было с ней работать, но когда увидел, что отношение ко мне как к рабу, моментально отказался. С Раисой Максимовной долгое время мы находились по разные стороны баррикад. Знал же ее характер, а компромиссов в своем деле я не приемлю. Вот Фурцева всегда говорила: “Славочка, вы же лучше меня знаете, зачем я буду вам советовать? Делайте то, что считаете нужным”. Если человек мне полностью доверяет, я буду с ним работать, а если нет… Как я сказал супруге Шеварднадзе: “Вы так хорошо сами во всем разбираетесь — мне просто нечего здесь делать”. И ушел. Вообще, если клиенты, кто бы они ни были, начинают мне советовать, навязывать что-то — вот это я пресекаю моментально. Причем если раньше был деликатен, то сейчас нет.
— В свое время вас называли Красным Карденом. Интересно, сам Карден был в курсе?
— Он был в курсе, что меня называли Красным Диором, вы просто перепутали. Но именно с Карденом у меня сложились очень хорошие отношения. А первая встреча с ним — вообще самое яркое впечатление в жизни.
Западная пресса уже писала обо мне. Но когда Пьер Карден пожелал со мной увидеться, я схватился за голову: “Боже мой! Быть такого не может! Я никогда не поверю, что могу стоять рядом с Пьером Карденом!” Понимаете, в то время это было немыслимо. Перед тем как встретиться с ним в гостинице “Киевская”, я купил себе пальто — это была уцененка: венгерское, из серого твида. Мне просто не в чем было идти. Кто-то из знакомых дал мне свой пиджак. У меня не было даже галстука — шарфом красиво так подвязался. Когда я вошел в гостиницу, французская делегация поднималась с завтрака на свой этаж. И тут я увидел Кардена. Что на меня нашло, не знаю. Но я вдруг закричал: “Пьер!” Он услышал свое имя, внимательно посмотрел на меня и спросил: “Слава?” Ну просто фантастика! Карден тут же потащил меня к себе, стал показывать свои работы: роскошные шарфы, шали, халаты — все, что он привез с собой. Говорит: “Так приятно, что вы пришли. Я бы очень хотел посмотреть ваши эскизы”. Я поехал домой, забрал свои работы, привез их Кардену. И с тех пор мы стали поддерживать отношения.
“19 лет я жил под наговором”
Те времена безденежья давно канули в Лету. “В человеке все должно быть прекрасно. И лицо, и одежда, и душа, и мысли”. Теперь Зайцев склонен согласиться с классиком. Его наряды — верх роскошества. Его загородная усадьба — средневековый замок. Зайцев эстет. Только к автомобилям почему-то кутюрье относится без присущей ему склонности к созерцанию. Машина для него не роскошь, а всего лишь средство передвижения.
— У меня есть “Волга” — очень удобная машина, хоть и вся разбитая. И “Паджеро” 96-го года выпуска. Тоже вся переломанная, два раза попадал на ней в аварию. Просто жалко расставаться с этим автомобилем, он как близкое мне существо — если все же продам, будет его не хватать.
— Машина разве не должна быть красивой? Это ведь как одежда — захлопывая дверцу, вы как бы надеваете ее на себя.
— Вы знаете, нет. Я могу восторгаться машинами. Но у меня нет этих амбиций, чтоб ездить обязательно на “Мерсе” или на “Линкольне”. Могу, к примеру, запросто поехать и на “четверке”.
— Но есть понятие стиля. Разве Славе Зайцеву стильно садиться в “четверку”?
— У меня нет стремления иметь такую машину, чтобы люди показывали пальцами: “Ух-ты, смотри, Зайцев поехал”. Всех почему-то пугает, что Зайцев приезжает на “четверке”, на “Волге”. Мол, не по статусу, не положено… Ну есть у меня, конечно, и “Гранд-Чероке” — знакомый за полцены продал. Но сейчас эта машина по большей части стоит в гараже. Понимаете, у меня проблема какая — из дома я выезжаю очень рано. То есть человек, который возит меня, должен жить со мной в усадьбе. Какой-то одинокий мужчина, либо пока еще не женившийся парень. Я создаю все условия для того, чтобы этому человеку было хорошо, — он одет, обут, накормлен. Но проходит два-три года, этот человек женится, и все — надо искать другого. И так всегда.
— Так, может, вам взять одинокого пенсионера?
— Нет, я с водителем хожу и на приемы — нужен человек презентабельный.
— А девушка не подойдет?
— Брать девушку очень опасно, слишком много претензий. Этого я уже нахлебался — вот так.
— Вы обмолвились про аварии. Понимаю, что не самое приятное воспоминание…
— Да нет, могу рассказать. Самый страшный, можно сказать, мистический случай произошел со мной в 1971 году. Я только развелся со своей женой и поехал в гости к подруге, которая мечтала выйти за меня замуж. Она меня все упрекала: мол, ждала тебя 13 лет, а ты... “Ну подождешь еще, — отвечал ей, — ничего страшного”. Она очень милый человек, веселушка такая прелестная: маленькая, толстенькая. Но я эстет, мне сложно было представить ее рядом с собой… Так вот: возвращаюсь от нее на такси. На Новослободской голосуют две полупьяные девчонки, водитель сажает их в машину, через некоторое время они начинают к нему приставать. И тут из переулка выскакивает огромный грузовик... Таксист вылетел из автомобиля — успел открыть дверь, девочки — пьяным всегда везет — отделались легким сотрясением. А меня из машины вырезали автогеном. Весь порезан был — 28 осколков только из лица вынули. Получил сотрясение мозга второй степени, инфаркт глазного дна — один глаз перестал видеть, открытый перелом — правая нога буквально отвалилась в коленке. Девять дней я лежал в реанимации, потом месяц без сознания и еще четыре месяца в гипсе.
— Одного не понял, почему эту историю вы увязываете с мистикой?
— Объясню. Спустя 19 лет я познакомился с очаровательной милой девочкой. Оказалось, что она белый маг. И вот эта девушка мне сказала: “У меня есть такое ощущение, что на вас кто-то навел порчу”. Мы сели на кухне, она стала над моей головой выводить пассы руками, потом открыла форточку и как будто что-то туда выкинула… В моей жизни вообще много мистики. Когда мне было 13, у нас под Рождество дома собрались родственники и начали гадать на кругу, кто когда умрет. Помню, маме дух Лермонтова назвал цифру “72”. Так вот: маме исполняется 72 года, и вдруг она умирает… История совершенно невероятная. Приезжает поезд из Иванова, я встречаю родителей. На Ярославском вокзале народу тьма, пройти просто нереально. Отец прыгнул вниз, пошел по шпалам. А маме в сутолоке какая-то тетка прямо в пах врезала чемоданом, и мама падает как подстреленная птица. Привожу ее домой, она приходит в себя. А через несколько дней падает в ванной, сильно ушибается. Пока маму везли по коридорам больницы, ее застудили, она получает воспаление легких. В общем, когда маму вскрыли, у нее не было ни одного живого органа — сплошной гной. Это же магия чистой воды…
А оказывается, все эти 19 лет, начиная с аварии, я жил под наговором. И когда девушка-экстрасенс сняла с меня эту порчу, я почувствовал облечение невероятное.
— Если правильно посчитал, это был 90-й год. С тех пор вам сопутствует только успех?
— Да, тогда у меня в жизни началась новая эпоха — произошло становление Дома моды, началась стабильная жизнь. С тех пор всю свою боль, я отдаю картинам. Вот почему на моих полотнах все лица странные, страдальческие? Для меня живопись — это освобождение души.
“Не сложилось у меня с родственниками”
Несколько лет назад загородный особняк модельера подвергся дерзкому ограблению. Преступники скрутили охрану, взломали двери и проникли в дом. Как выяснилось, грабителей в основном интересовали картины Зайцева, выполненные им в психоделической манере, — разбив рамы, воры забрали только полотна.
— То, что я там увидел, невозможно описать словами. Вандалы, что еще можно сказать. Все разбито, разбросано — три дня потом по всему дому осколки собирал. Но теперь уже все позади, почти все мои картины нашли. И заказчика преступления тоже. Им оказался близкий мне человек, который жил рядом, — мой управляющий. Вот что обидно. Самое страшное, когда разочаровываешься в близких людях.
— Вы сами сказали, что лица людей на ваших картинах перекошенные, деформированные. Таким вы видите этот мир?
— Нет, конечно. Я рисую линию: как идет, так идет. Это астрал в чистом виде, сам не могу объяснить, как возникает образ. Скажу честно, живописью мне заниматься даже интереснее, чем костюмами. Позволяли бы возможности, вообще бросил бы моду, ушел бы в чистое искусство.
— Неужели надоела?
— Вы знаете, мода сегодня — это прежде всего коммерция. Вот почему так популярны джинсы? Думаете, они модные такие? Да нет, конечно. Просто построено огромное количество заводов, вложены гигантские капиталы. И теперь на джинсах рисуют, разрывают их, делают с ними черт знает что — лишь бы создать подобие моды.
— Ну так, может, ну ее, эту моду, со всеми ее соблазнами и фальшью?
— Я слишком востребован — только это держит. Вот если бы мой сын Егор этим занялся… Но он другой — не хочет делать то, что делаю я, хотя знаю, что может. Гениальный парень, совершенно потрясающий, креативщик, каких поискать. По уровню таланта его можно сравнить с Гальяно. Но он чистый носитель идеи, ему не интересно выходить на клиентов. Такой человек на Западе был бы бесценным. Но здесь…
— На кого же оставите империю?
— Надеюсь, что на Егора. И на дочку его. Маруська уже большая, ей 14 лет. Она Петух и Стрелец — очень сильная женщина будет. Когда она родилась, мне экстрасенсы сказали: “Родилась и Плесецкая, и Шанель одновременно”, — мне это так понравилось. Так что Маруся, Егор… Больше в общем-то надеяться и не на кого. Брат старший умер недавно... Вот два брата, а какие разные. Хотя парень был замечательный: очень добрый, открытый, веселый, заводной, дружелюбный — просто душа компании. Но так сложились обстоятельства: я был больше мамин сын, а он — дитя улицы. А там сплошь хулиганы, бандиты. Сначала стащил какой-то детский велосипед, на него настучали, посадили в колонию. А потом брат заступился за друга и избил милиционера. В общей сложности он отсидел десять лет. Когда вышел, пытался работать, устроился на завод. Но там же все пили — ну и он начал пить. Я пытался ему помогать, думал, что помогаю его семье, но он все пропивал. Самое ужасное, там осталась чудесная внучка, ослепительной красоты девочка. Хотел ее вытащить к себе, привез в Москву. Но она тоже оказалась порочной — не секрет же, что в Иванове девочки уже в 14 лет идут на улицу. Она себя так ужасно вела, что мне пришлось отправить ее обратно. Вы знаете, в этом плане с родственниками мне не повезло. Когда был на похоронах у мамы, на меня все смотрели как на человека, который может дать. Я им оставил деньги, но даже на поминки с ними не остался…
— Об отце у вас тоже не самые приятные воспоминания?
— В отличие от брата после тюрьмы он, к счастью, сохранил себя. Живой очень человек: массовик-затейник, стихи писал, песни пел, веселый был мужик. Но я относился к нему никак: впервые увидел его только в 22 года и по большому счету терпел только из-за мамы. Когда мама умерла, отец подошел ко мне, сказал: “Умоляю тебя, не бросай”. А через месяц женился на другой. Ну что поделать — не сложилось у меня с родственниками. Когда мы с мамой бедствовали, никто нам не помогал, а стоило мне перебраться в Москву, тут же ко мне поперли. Но я сразу сказал как отрезал: есть гостиница — пожалуйста, туда.
— И вы не страдаете от одиночества?
— Я живу один уже больше тридцати лет, и от этого никоим образом не страдаю. Я все умею: и стирать, и готовить — мне никто не нужен, абсолютно. Я привык быть один… У Егора своя жизнь. Он сам человек с очень сложным характером: неоднозначный, тонкий, ранимый. И безумно талантливый… Видно, быть одному — моя судьба… А с другой стороны, где бы я ни был, толпы людей меня фотографируют, обнимают, расцеловывают, говорят добрые слова. Разве же я один?
