Он бросается навстречу, широко распахнув руки, словно готовится обнять весь мир. На нем экзотичный халат с неоторванной биркой. Говорит он быстро, восторженно. Ну просто мальчишка. А ему 60. Отец 4-х детей, он умудрился еще сотворить сынишку для молодой особы, желающей воспитывать ребенка в одиночестве. Его взрослые дети с радостью прибегают посмотреть на новорожденного брата. Они знают — Бруй неутомим.
Меня с ним познакомили лет 10 назад в Париже, в его огромной мастерской вблизи Центра Помпиду. Вновь мы встретились с ним в Москве, на выставке его живописи в Центре современного искусства, и мы разговорились как старые знакомые.
— Вильям, в ту давнюю пору на твоих щеках еще не было таких зарослей, что-то вроде бороды…
— Да не борода это, а мои бакенбарды. (Художник руками закручивает баки в длинные жгуты, каждый в 30 см!)
— Ты сейчас похож на старика Хоттабыча.
— Вот-вот. Но на улице ко мне часто подходят дети и просят исполнить их желание.
— Знаю, что ты сначала уехал в Израиль к деду. Но почему-то не прижился на Святой Земле.
— Меня все там привлекало, как впрочем и везде — всюду я делаю то, что умею и что хочу.
— Ты голову прикрыл какой-то ермолкой. Подчеркиваешь, что ты еврей?
— Какому народу я принадлежу и так далее, для меня это просто бред. Мне все равно, где жить. В Москве обо мне говорят, что я французский художник, и произносят мое имя на французский манер Бруи. А я Бруй! Во Франции меня упорно называют русским художником. Действительно, куда ты ни попрешься, о тебе скажут “русский художник”. Только в Нью-Йорке меня с моей фамилией считали американским художником.
— Давно я заметила некий наступательный артистизм в твоем общении: широкий жест, острота эпатажных оценок, в особенности женщин и явлений искусства.
— Ты в точку попала. Играть люблю. Случается, вхожу в вагон метро, и там на мгновение возникает некая пуза — общая тишина. Одни опускают глаза, молодежь хихикает в ладошку.
— Знали бы они, что ты известный художник, живущий во Франции десятилетия. Кстати, кто тебе тогда дал мастерскую вблизи Центра Помпиду?
— Ширак! Правда, потом наступили для меня тяжелые времена — я не справился с финансовыми трудностями, и мне пришлось уехать к океану, в Нормандию, в Дьеп, в дом, который я купил еще в 73-м году.
— Но, видать, не только безденежье тебя погнало на берега Ла-Манша?
— Душа хотела уединения. Дьеп основали еще римляне. Но главное для меня Ла-Манш. Не могу жить без моря! Раз в неделю обязательно еду смотреть на воду. Это же вечный спектакль! От воды идет все изобразительное искусство. У Ла-Манша умопомрачительный цвет. Им упивались все импрессионисты. Они ощутили восторг от цветовых нюансов воды.
— Там осенью и зимой пустынно, людей почти не встретишь на берегу. Не страдаешь там от одиночества?
— О! Самое потрясающее в жизни человека — именно одиночество. Люди не понимают, какой это подарок. Им кажется счастьем — видеть себя в отражении другого. Это совершенно замечательно! На какой-то период это необходимо человеку. Но время идет и все меняет. И только одиночество поможет человеку обрести свою истину. Прийти к самому себе.
— Но мужчине холодно и голодно без женщины. Кто кормит тебя в приморском Дьепе?
— Никогда об этом не думаю. Мне надо немного.
— Зато надо печку топить.
— У меня два огромных старинных камина. В жилых домах здесь постоянно горит огонь. На подставках на огне стоит чан, и в нем постоянно что-то булькает. Каждый со своей миской подходит к нему и берет, сколько хочет. На огонь я всегда могу поставить какую нибудь картошку, колбасу… До чего же радостно общаться с природой! Живу мгновением солнечного восхода или заката. Я не одинок, когда ветер на мне проверяет свою силу. Это все мой мир. Я не ищу никаких польз для себя в своем отшельничестве. Оно для меня как воздух. Чтобы быть по-настоящему свободным, надо отсоединить себя от всяких связей.
— Но вечером, когда вымыты кисти, на мольберте новый сюжет дышит новой краской, не плохо бы у камина пообщаться с кем-то и поделиться впечатлениями дня. Кто с тобой рядом?
— У меня две собаки: один гончий дог и волосатый керн. Разговариваю с ними, как днем разговариваю с облаками, с травой. У меня завелись сова и дикий барсучок, когда в доме появилась от влажности куча улиток. И всех их слопал барсук. Он вездесущ — потаскивает у меня хлеб. А недавно спер килограмм грецких орехов и припрятал. А я их разыскал, и он рассердился.
— Что тебя потрясло на просторах Ла-Манша?
— Знаешь, Наташа, я ощутил, что не солнце восходит, а земля несется, крутится 1800 км. в час! Я и по солнцу и по звездам вижу, что мы несемся!
— Ты философ.
— Я не философствую — живу этим.
— Раньше ты с озорством говорил о женщинах. Они еще вьются вокруг восторженного женолюба?
— Женщины появляются сами по себе. Я постиг один секрет: любовь больше нужна женщинам. И они ее создают и распространяют. Без этого они не могут поймать тот “ген”, который нужен в этот момент. Его не постигнуть никакими мужскими мозгами. Он, этот таинственный “ген”, так необходим, чтобы наш мир был в постоянном действии, движении. Женщины охраняют сотворенный Господом мир. Мужики к концу жизни немножко понимают секреты, которыми владеют женщины. Ведь мужчин легко обмануть. И вы, женщины, очень хорошо умеете это делать. И славу Богу! Иначе не появились бы на белый свет мы, мужчины.
— Ты совершенно лишаешь мужчин присущей им агрессии?
— Необходимо, чтобы мужик был всегда немножко подогретый. Все эти девушки и, конечно, женщины выставляют свои достоинства на улице ли, на танцплощадке ли… Для чего? Чтобы чуть подогреть себя, но главное, подогреть мужчин или мальчиков.
— Но многие просто стараются преодолеть свои комплексы.
— Действительно. Правда жизни и правда физиологии часто в конфликте. И чтобы это благополучно совпало, нужны какие-то чары.
— Уж не с небес ли идет этот горячительный сигнал преображения?
— Это идет оттуда, откуда мы появляемся на свет.
— Чувственный Бруй в 23 года впервые стал отцом. Как поживает твой первенец?
— Моему сыну Яше уже 37. Он музыкант, играет на гитаре и этим зарабатывает деньги. У меня три дочери. Лее — 36, она родилась в Иерусалиме. Когда ей было 2 месяца, мы уехали в Париж. Все у нее прекрасно. Лея — музыковед, вышла замуж за француза, молодого, преуспевающего композитора. Он написал занятную музыку для компьютерных игр. Дочка Рафаэль (ей 26) работает с “Лицедеями”, но не с Полуниным, а с Борисом Петрушанским, питерским интеллигентом. 25 лет назад они с Полуниным приезжали в Париж, и мы вместе тусовались. Сначала Рафаэль работала с ними как переводчица. Российской группе тяжело ориентироваться во Франции. Моя дочь оказалась для них “божком” — хорошо выручает во всяких сложных ситуациях.
— Рафаэль похожа на тебя?
— Она лучше меня. Ее рождение — одно из чудес моей биографии. С женой Сильвией мы были уже 9 лет в разводе. Но иногда по настроению она продолжала приходить ко мне в постель. И это было прекрасно. Она признавалась, как девочка: “Все равно тебя люблю”. Я съязвил: “Почему же ты развелась?” Она меня поразила: “Потому что очень сильно люблю”. От этой любви и родилась наша Рафаэль.
— И Бруй не остановился на этом?
— Да-а, у меня появилась другая девушка, английская красавица с огромной рыжей шевелюрой, переводчица и модель. Признаюсь тебе, все мои любови — по инициативе девушек. Грациозная и очень тоненькая Алиса увидела меня, когда я своим фотоаппаратом ловил прекрасных девушек на подиуме. В ту пору я жил на свои фотографии, и Алиса стала моей фотомоделью. А потом и женой. Наша дочка появилась не сразу, а через 3 года нашей совместной жизни. К тому времени Алиса от меня уже ушла — вышла замуж за другого парня. А через 3 месяца возвращается. “Знаешь, Бруй, муж мой весь такой аккуратненький, замечательный, чудный. Когда он ел утонченно, бонтонно, я просто не знала, куда себя деть. Меня тошнило. Я закрывала глаза и вспоминала, как небрежно и смешно ты ел макароны, и они срывались с губ и сползали на твои колени. Я это увидела, и мне стало вновь хорошо.”
— И ты ей все простил?
— Конечно, она вновь оказалась рядом со мной. Это был ее выбор, ее желание — и родилась наша дочка Фиона. Это означает “белоснежная, белоснежка, снегурочка”.
— Дочка с мамой приезжают к тебе?
— Ко мне все мои дети приезжают. Они меня обожают. Правда, сначала они думают, что я немножко сумасшедший, а потом убеждаются, что совершенно замечательный папа, из которого они могут веревки вить. (Обеими руками закручивает длиннющие баки, придавая им форму устремленных вверх крыл). Они давно поняли: меня обмануть можно. Но когда они попадают в западню, построенную ими без раздумья, у них возникает потребность в советах отца. И наше общение потом идет как по маслу.
— Дьеп не Париж. Кто из русских знаменитостей у тебя бывал?
— Многие приезжали. Лимонов любил приезжать. Иногда жил там один и даже написал роман “Укрощение тигра в Париже”. У нас с ним до сих пор дружеские отношения. Не придаю значения его взглядам и политическим идеям. Нас роднит другое: мы с ним вместе познали вживление в новый для нас капиталистический мир и поняли, что и там живут такие же люди и творят такие же глупости. В своих романах Лимонов говорил правду, но ее опровергала старая и новая российская власть давно испытанными средствами.
— Какое у тебя впечатление от сегодняшней Москвы?
— Она словно захлебнулась в собственных разнообразных талантах. На улицах люди бодрые, вероятно удачливые, а с другой стороны, словно не знают, в какую сторону жизни направиться. Меня удивило, что машины стоят в пробках, а их владельцы не кричат, не скандалят, а мирно ждут.
— А у тебя есть машина?
— Никогда не было. Я не люблю скорость. Когда-то жена запретила мне садиться за руль, боялась, что я на дороге буду что-то вытворять. Меня везут, а я смотрю по сторонам. Очень комфортно.
— Твои картины покупали и для музеев, и для личных коллекций. Тебе все равно, кто купит твои работы?
— Мне важно, чтобы этот человек оценил работу моего интеллекта. Ведь художник — передатчик восприятий и настроений, идущих невесть откуда. Ему природой дано опережать время. Полотно может пролежать в рулоне несколько лет, и вдруг однажды оказывается, что время, предсказанное тобой, пришло. В Москве на выставке имеют успех мои картины, написанные 30 лет назад. Что это значит? Художник глазом и кистью залез чуть дальше.
