Пока еще по Дмитровке ходят троллейбусы. Но какой-то час – и её перекроют окончательно. Таких похорон Москва не видела давно. И не в смысле масштаба церемонии (хотя и это тоже), но по причине какой-то внутренней людской отдачи... Неблагодарное это дело – в душу заглядывать, но иногда, в иной торжественной толкотне так и чувствуешь, как людей разбирает не столько скорбь, сколь интерес такой... тусовочный. Здесь не было интереса, были отчаяние и откровение: красивый мужчина, молодой, 54 года, ребеночек родился, планов громадье, неугомонность, жажда жизни без тени «возрастной» усталости, «почивания»... И вот – на тебе.
В церкви, на отпевании – только самые близкие. Оно и правильно. Хоть что-то должно оставаться за кадром. Около 11-ти в церковь входит Марк Анатольевич Захаров. Уникальный человек. И Абдулов его «вторым папой» называл. Всех жалко – жалко родственников, друзей, но Захарова жаль больше всех. Траур не идет никому, но «Ленкому» не идет он стократно: дорогой звездный театр, едва ли не единственный, куда действительно трудно достать билеты, едва ли не единственный, где до сих пор можно увидеть дам в вечерних туалетах и переодетых туфлях, – это истинно ленкомовский лоск, который держался, благодаря необыкновенному актерскому ансамблю, вынянченному Марком Захаровым. И вот теперь по этому ансамблю наносится удар за ударом.
Марк Анатольевич, вам и прежде было непросто. Но так, как сейчас... Вы обязаны, да, обязаны держаться вопреки всему; всем бедам назло ставить и выпускать громкие спектакли, растить новую ленкомовскую гвардию; театральная Москва сегодня не в лучшей форме, иные именитые театры уже давно покрылись мхом, но вы и ваш «Ленком» умудрялись до сего дня не прерывать триумфального шествия, так не прерывайте его и впредь. Хотя это трудно. Все всё понимают...
– В 1974 году на эту сцену пришел мальчик-студент Саша Абдулов. – Начал свое последнее слово Марк Захаров. – Он был очень высокого роста, был обаятелен, но... как-то больше вроде бы и ничего не было: парень как парень. Но потом, постепенно, к нашему удивлению, началось преображение. Я не мог в то время понять, что над театром взошло солнце. Ослепительное и теплое. И свет его озарял нас долгие и долгие годы.
Очень быстро Александр Гаврилович стал мастером. И в какой-то момент я был просто потрясен, увидев в спектакле «Оптимистическая трагедия» такой волевой стержень, такую энергетику, такое гипнотическое воздействие на людей, которое может осуществить только большой артист. Он всегда оставался очень человечным, простым, держался с достоинством, но очень спокойно... так, что хотелось подойти и о чем-то его спросить. И его первое значимое появление в «Обыкновенном чуде» – это была наша тяга, тяга к молодому герою новой формации, который смел, отважен, остроумен, который умеет страдать и умеет радоваться и побеждать.
Меня до самого последнего мгновения не оставляла надежда: Саша обещал мне февраль, говорил, «прийду в феврале, обязательно!» И вот... Александр Гаврилович подарил людям те эмоции, которые помогают нам бороться, верить в Бога и верить в торжество разума и справедливости. Пусть успокоится его светлая душа.
Гроб из церкви несут на руках в театр. При гробе – самые близкие друзья, здесь же – Леонид Ярмольник. Непередаваемо больно видеть его в такой роли. Удивленный, озадаченный взгляд; он, словно бы, один руководил всем процессом – рассаживал людей по залу, координировал все передвижения по сцене, всех поддерживал, всех направлял... Настоящий друг. Друг во всем и друг до конца.
Церемония начинается. От всех зрителей к Александру Гавриловичу обращается милая пожилая женщина, которая буквально кричит в микрофон: «В этот театр так трудно попасть, я и не была здесь уже давно. Всё только мечтала. И вот, наконец, пришла на такой спектакль... Пришла... Вы, Александр Гаврилович, так долго находились на лечении, мы верили, что вы вернетесь! Ну почему же так? Любимый вы наш!»
На выходе из зала каждого поддерживают, дежурит несколько бригад «скорой помощи», давление померить, валерианка – всё тут при первом же требовании. Очень трогательно было смотреть как крупный милицейский чин сопровождал слепенького мужчину от гроба и чуть ли не до метро. Хоть в такие минуты в людях просыпается человечность.
В почетном карауле постепенно сменяется буквально весь состав «Ленкома»: здесь и Дима Певцов, и Саша Лазарев, все-все-все... Странно, что в этот день абсолютно не слышно официальных речей. Обычно и министры, и депутаты, а тут... то ли рождественские каникулы, то ли что еще... Хотя поклониться Абдулову пришли и Виктор Зубков, и Сергей Худяков (глава комитета по культуре Москвы)... А уж артисты были все, наверное. Алла Пугачева, Сергей Гармаш, да что перечислять... все! Леонид Броневой:
– Когда из жизни уходит такой молодой и талантливый артист как Саша, кроме грусти остается еще чувство какой-то чудовищной несправедливости. Будто бы я, участвуя в боксерском бою, получил страшный удар ниже пояса, удар запрещенный. А судьи нету. Кому жаловаться? На судьбу жаловаться нельзя. На Всевышнего – грех. Одно только немножко радует, что за эти несколько месяцев, когда Саша сражался со смертью, он узнал, что есть миллионы людей, которые его любят. А когды ты здоров, ты можешь только догадываться об этом, а чаще и сомневаться...
...Андрей Вознесенский при полной тишине прочитал свое прекрасное стихотворение на смерть Александра Абдулова; тихо звучит шубертовская «Аве Мария», темы из «Обыкновенного чуда», из «Юноны»... Инна Чурикова:
– Саша – это жизнь, это фантазия, это неистребимый коловорот мыслей, событий, озорства, это... жизнь! Он был сердцем театра. Он – стихийный. Но, в то же время, реализующий все свои фантазии, да, он не был Маниловым. Он снимал кино, он возил для детей «Бременских музыкантов»; храм, в котором его отпевали, – он сделал. Саша – светлая радостная душа. Саша, как болит сердце, что ты... без очереди унесся. Еще бы и работать, и жить, и любить дочку и жену. Ты сказал недавно мне – «так хочется быть дома, я счастлив, я понял, что такое дом!». Господь примет твою светлую душу и будет охранять её. Это так.
Три с лишним часа уже прощаются с Сашей, а народ все идет. Люди с 10 утра простояли на морозе, по три, по четыре часа! Да люди-то какие – в основном, «средний возраст», «средний класс», – приходят целыми семьями, с детьми... а дети несут горящие свечечки. «Люди видели в нем живого человека, сложного, неоднозначного, – говорят об Абдулове друзья, – видели живую страсть, всё, что свойственно людям. Без Саши наша жизнь – и частная, и общая – уже будет другая. Москва будет другая, Россия...».
...Провожали Александра Абдулова так, как провожают всех артистов – аплодисментами. Но таких аплодисментов еще не было. Они не стихали около получаса. Пока не закрыли гроб. Пока оркестр не заиграл марш. Только тогда аплодисменты в зале затихли, но ровно до того момента, чтобы на улице грянуть с новой силой... Вспоминает Александр Збруев:
– Когда мы готовились к юбилею театра, ты, Саша, говорил, что праздник должен состояться не только в помещении, но нужно обязательно перегородить улицу, поставить там трибуны, чтобы народу было много! Сегодня ты сделал это. Улица перегорожена. Тысячи людей пришли проститься с тобою – великим, добрейшим, замечательным артистом и человеком. Эх, Сашка-Сашка... ты выкинул такое, что... не могу говорить... Царствие тебе небесное!»
«Друг неизвестный, когда пронесутся мимо души все былые обиды, мертвого слуха не так ли коснутся взмахи кадила, слова панихиды?..» Звучала буквально вся площадь перед «Ленкомом». Слезы, цветы, аплодисменты... Люди, не имея возможности протолкнуться поближе, взбирались на автобусные остановки, на парапеты, придерживаясь за водосточные трубы. Катафалк начинает движение. Последний маршрут до центральной аллеи Ваганьковского кладбища.
Прощайте, Александр Гаврилович. Для всех начинается новая жизнь.
