Ажиотаж, поднявшийся вокруг истории российского сержанта, который якобы убежал в Грузию, навел меня на грустные мысли. Особенно поразили коллеги с одной радиостанции, которые дозвонились до Глухова в Тбилиси, записали интервью с ним по телефону и выдали в эфир, сопровождая удивительными по глубине замечаниями.
В частности, ведущий сказал, что сам факт того, что грузинские должностные лица, обладающие ныне эксклюзивными правами на Глухова, не препятствовали интервью, свидетельствует об их открытости и транспарентности. В отличие, надо полагать, от российской закрытости и непрозрачности.
Думаю, ведущий даже не догадывается, какая она бывает, настоящая грузинская транспарентность. Чудеса транспарентности демонстрировал в августе 2004 года Гурам Донадзе, в то время пресс-секретарь МВД Грузии. Очень настойчиво он просил меня взять у него видео- и фотоматериалы, в которых содержались “доказательства того, что в Цхинвальском регионе против грузинской армии сражались российские наемники”. В качестве наемника предъявлялся труп в казачьей форме. “Видите, мы полностью открыты для российской прессы, — говорил мне Донадзе. — А вот вы, российские журналисты, явно несвободны. Почему никто не берет наши материалы? Вам цензура запрещает, вот что!”. Бог нас тогда уберег, мы не стали публиковать “доказательства”. Потому что “наемник” оказался осетином, обряженным в казачью одежду. Впоследствии бывший госминистр Грузии Георгий Хаиндрава рассказал, что осетин был захвачен в плен раненым, а после убит.
Этот Донадзе вскоре вылетел из МВД из-за скандала, связанного с убийством Сандро Гиргвлиани. Грузинская общественность убеждена, что убийство этого молодого человека организовали высшие чины МВД, которых он в кафе обозвал нехорошими словами. Почти все они сохранили за собой высокие должности. Среди тех, кого обидел Сандро, был и Донадзе. Вот такой человек учил меня в 2004 году свободной журналистике.
Вообще к тому, что говорят люди, находящиеся в ситуации, аналогичной глуховской, надо относиться с большой осторожностью. За время моей работы журналистом мне неоднократно приходилось встречаться и беседовать с людьми, находящимися в заключении. И всегда я испытывала чувство неловкости и вины перед ними. Вот ты выключаешь диктофон и идешь к себе в гостиницу или в кафе, пить чай. А человек остается. И еще неизвестно, что с ним происходит после того, как ты уходишь. И узнать это невозможно.
Неловкость была всегда, но были и эпизоды, за которые мне до сих пор по-настоящему стыдно. Один произошел на побережье Черного моря, во время одной из недавних кавказских войн. В больнице журналистам демонстрировали раненого пленного. Я помню, как он был бледен и с каким отчаянием смотрел на нас и на микрофоны, которыми тыкали ему в лицо. Разумеется, он говорил, что к нему прекрасно относятся, лечат, и он осуждает негодяев, пославших его на эту бессмысленную войну. Потом мне сказали, что он умер. Ну умер и умер, может, раны были тяжелые. Нельзя было спасти. Но я собственными ушами слышала, как одна из медсестер с выражением ненависти на лице сказала: “Столько наших ребят погибло, а тут этого (она назвала его национальность) лечить — он жить не будет!” Может, его и не убивали — просто не дали вовремя лекарство. Могла ли я что-нибудь сделать? Обстановка была такая, что меня саму запросто могли застрелить.
Второй случай был в чеченских горах, у Шамиля Басаева. Мы с коллегой записывали интервью и спросили его о российских пленных. Привели пленного. “Он у нас хочет остаться, скоро примет ислам!” — сказал Басаев. Пленный кивал. Когда Басаев с коллегой отошли настраивать спутниковый телефон, парень сунул мне в руку записку. Там были координаты его родных. “Меня здесь убьют”, — сказал он тоскливо. Могли ли мы настоять на том, чтобы он поехал с нами? Спорить с людьми, которые нас окружали, было просто опасно. Я передала информацию о солдате его родителям и в правозащитные организации. О его судьбе ничего не знаю.
Это я к тому, что еще неизвестно, не станет ли моим коллегам через какое-то время стыдно за эти вот бодрые вопросы, которые они задавали, даже не видя лицо человека:
ВЕДУЩИЙ: Скажите, Александр, когда вчера по грузинскому телевидению показывали кадры, где вы еще в военной форме, там не было рядом с вами, скажем, сотрудников грузинских спецслужб, которые контролировали все ваши слова и, может быть, заставляли вас произносить то, о чем вы говорили.
ГЛУХОВ: Да нет, такого не было. Я сам все говорил.
Хотя бы потому, что они никак не могли знать наверняка, не сидят ли сотрудники спецслужб рядом с Глуховым сейчас, во время этого интервью.
А еще был случай смешной. Это тоже к вопросу о транспарентности. У чеченских боевиков этой транспарентности было выше крыши. Однажды мы с коллегой из Франции Лор Мандевиль (ее многие знают) попросили чеченских боевиков допустить нас к российским пленным. “Любой ваш каприз!” — ответили чеченцы и отвезли в пригород Грозного, где был расквартирован отряд одного из полевых командиров. Привели русского, рыжего, голубоглазого, он рассказывал, что решил перейти на сторону чеченцев и принять ислам. Через некоторое время мы вместе с моей чеченской подругой шли по городу и встретили этого “русского”. Он явно смутился, но объяснил, что ему уже доверяют настолько, что отпускают гулять по городу без сопровождения. Хава потом долго смеялась: “Ты что, это же типичный чеченец! Вас просто обманули”.
Вот так мы, лохи, постигали кавказские нравы и обычаи.
Я не знаю, что произошло с Александром Глуховым. Знаю только, что отсутствие бани — это довольно смешная причина, чтобы сержанту сбежать из части, когда до дембеля осталась пара месяцев. А больше он никаких причин и не называет, только говорит, что отношение командира к нему было “нечеловеческим”. Но в чем это конкретно выражалось — не поясняет. Возможно, грузинские спецслужбы действительно не похищали Глухова и не запугивали.
Я знаю одно: такой сержант Глухов был очень нужен Грузии. Чтобы рисовать “нечеловеческий” облик Российской армии и требовать ее вывода из Абхазии и Южной Осетии. Чтобы наконец предъявить миру более весомые доказательства российской агрессии, чем сфабрикованные телефонные перехваты. Грузия долго мечтала о сержанте Глухове. И он появился.
Марина Перевозкина
Результаты служебного расследования ситуации с сержантом Александром Глуховым стали известны в четверг. Они полностью опровергли заявления Минобороны о том, что Глухова похитили грузинские спецслужбы. На самом деле все получилось гораздо проще — Саша оказался дезертиром. И, как считают военные, возможно, из-за собственной глупости.
Теперь в Грузии он рассказывает, что комбат его бил и бани в Ахал-Гори не было. Для того чтобы солдаты жаловались, есть военная прокуратура, есть правозащитные организации, газеты. И если солдат (с довольно упитанным лицом) бежит из Российской армии в иностранное государство за 4 месяца до дембеля, это уже вопрос к особистам.
— Мы не исключаем, что имела место вербовка грузинскими спецслужбами. Но ушел Глухов сам, никакой силовой операции по его похищению не было, — рассказал “МК” высший офицер, выехавший в Ахал-Гори для служебного расследования.
Сержант Глухов рассказывал про ужасы, которые творятся в частях Ахал-Гори. Я как журналист была там в сентябре. Там не хуже и не лучше, чем в остальных частях. Бани, правда, действительно не было. Зато был душ, из которого временами пробивало током. Взаимоотношения в части были вполне нормальные, после войны прошло немного времени и у всех в глазах была какая-то эйфория.
— Мы вместе воевали, помогали друг другу, видели кровь, теряли товарищей — какие у нас могут быть отношения? — рассказал “МК” командир взвода части, расположенной в Ахал-Гори, лейтенант Рафаэль Сибгадуллин. — Я лично знаю сержанта Глухова. Он вполне адекватный, нормальный боец. Говорит, что его били сослуживцы? Ну вы видели его, он здоровый детина ростом метр восемьдесят, весьма упитанный и, кстати, коммуникабельный.
— Что будет с Глуховым, если он вернется?
— Ничего, дальше будет служить. Ну, может, наряды вне очереди получит…
Ирина Куксенкова
