Для начала о цифрах. Согласно информации Кремля, стороны договорились иметь по 800 ядерных носителей, в том числе по 700 оперативно развернутых. Еще по 100 неразвернутых могут находиться в запасе. При этом на развернутых носителях и США, и Россия могут иметь не более 1550 боезарядов.
Для нас это не самые лучшие цифры. Напомню, что еще в начале переговоров рамочное соглашение определило, что по носителям предстоит договариваться в пределах 500—1100 единиц, а по ядерным боеголовкам — от 1500 до 1675. России здесь были принципиально важны нижние показатели границ. Особенно по носителям. Ведь сегодня наши ядерные ракеты активно выводятся из боевого состава по старости, а новые поступают единично. Так, в РВСН на старых ракетах размещено 1112 боеголовок — 82% от численности всех развернутых боезарядов РВСН. На флоте положение не лучше. “Булава”, на которую там сделана основная ставка, до сих пор не взлетела.
В результате сейчас, согласно последнему обмену данными, Россия имеет 608 носителей, а США — 1188 (на 580 единиц больше). Если бы новый договор вышел по носителям на цифру 500, Кремль с лозунгами о приверженности миру и разоружению мог бы рапортовать о предстоящем снятии с вооружения 108 ядерных ракет. Но договор оставил их по 700. Значит, при имеющихся 608 нам уже нечего сокращать. А придется. Вне зависимости от приверженности к миру. Просто большинство наших носителей давно уже выслужили все положенные сроки.
И получается, что США в одностороннем порядке согласились понизить количество собственных носителей с 1188 до 700, понимая, видимо, что у России их все равно будет меньше. Причем, чтобы прийти к разрешенным 1550 “развернутым боезарядам”, им тоже придется сокращать больше нашего, так как к августу 2009-го США имели 5573 боевых блока, а Россия — 3906.
Но в этом подсчете для нас есть и один положительный момент. По словам Приходько, новый договор “позволит снять озабоченности России по поводу так называемого возвратного потенциала”, для чего в юридическое поле договора введены понятия “развернутых” и “неразвернутых” носителей.
Прежние договоренности этой темы вообще не касались. Так, Договор о стратегических наступательных потенциалах (СНП) 2002 года позволял сокращать число ядерных боезарядов за счет “разгрузки”, чем пользовались американцы. “Раздевая” ракеты, мы все утилизировали, за бесценок продавая оружейный уран, они же не уничтожали даже платформы, на которые можно было навесить 3—5 боезарядов. И уж тем более сохраняли сами боезаряды. В результате создавался значительный возвратный потенциал, который при необходимости можно было быстро вернуть на место. Фактически это было не разоружение, а лишь понижение боеготовности, так как на определенное количество развернутых боезарядов у США в хранении имелось столько же, а то и больше.
Поскольку сейчас поставлен вопрос о том, что неразвернутых носителей можно иметь лишь на сотню больше, США это будет дисциплинировать. И такой результат нам выгоден.
Наши успехи
К нашим успехам можно отнести и то, что, как и в прежнем договоре, все неядерные боезаряды стратегических ракет будут “включаться в предельное количество боезарядов, предусмотренных договором, а их носители — в общие потолки средств доставки”. США это невыгодно, так как они уже давно стали оснащать свои стратегические носители, к примеру, бомбардировщики В-52, обычными высокоточными средствами поражения. Причем эффективность этого вооружения вполне сопоставима с ядерным.
С самого начала переговоров США предлагали, чтобы такие системы не попадали под количественное ограничение. Москва не соглашалась, аргументируя тем, что у нас нет технической возможности определить, оснащен этот носитель ядерным или обычным боезарядом, а потому наш ответ в любом случае будет ядерным.
Другой положительный момент: “в договоре зафиксирован запрет на базирование стратегических наступательных вооружений за пределами национальной территории”. Нам это выгодно потому, что после развала СССР наше ядерное оружие базировалось исключительно дома, а у американцев ядерные тактические ракеты все еще оставались в Европе. Если эту проблему как-то затронет новый договор — хорошо. Как и то, что он “предусматривает строгий контроль за переоборудованными под обычные вооружения подводными лодками и тяжелыми бомбардировщиками, позволяющий гарантировать, что этим средствам не будут возвращены способности несения ядерного оружия”.
Правда, здесь как раз возникает важная для нас тема контроля.
То, что американские инспектора больше не вернутся на завод в Воткинске, где делают все наши ракеты, включая “Тополь-М”, “Булаву” и РС-24, было известно до начала переговоров — к их успеху это не отнести. Также никто не сомневался, что количество инспекций и в целом контроль за исполнением договора будет упрощен. Торг в этом вопросе был перенесен в область обмена информацией о ракетных пусках — то, чему активно сопротивлялись наши военные, которым не нравилось проводить испытания новых ракет под тотальным контролем американцев, да еще открывать им данные телеметрии.
Американцы тоже были поставлены в такие условия, только США новых ракет давно уже не разрабатывают. Их Minuteman стоят на вооружении 30 лет. На них лишь иногда меняют боевые блоки на более современные, и телеметрия их пусков нам не слишком интересна.
Естественно, на переговорах Россия сразу же заявила, что считает такие условия неравными. Добились мы тут чего-то или нет, так и осталось неясным, даже после слов г-на Приходько, который сказал так: “Новый договор не предусматривает меры контроля за его выполнением с помощью телеметрической информации. Тем не менее мы вышли на согласование процедур обмена такой информацией, исходя из необходимости обеспечения дополнительной транспарентности и предсказуемости действий сторон”.
За разъяснением этой витиеватой дипломатической фразы пришлось обратиться к специалисту — доктору технических наук, члену экспертного совета Комитета Госдумы по безопасности, ракетчику Петру Белову.
— Контроль за соблюдением договора не предполагает использования телеметрии. Для этого она никогда и не использовалась. Ее используют только при испытательных или контрольных запусках, а это совершенно другое. Американцы в свое время добились, чтобы во время таких пусков телеметрия шла в открытом режиме, и мы не могли ее шифровать. Тем самым обеспечивалась пресловутая транспарентность. Думаю, фраза “мы договорились об обмене такой информацией”, дабы обеспечить транспарентность, говорит о том, что американцы своего добились.
Правда, другие эксперты обращают внимание на слова Приходько о том, что “существенно переработаны положения, связанные с информационным обменом, значительно сокращена номенклатура уведомлений”. Исходя из этого, они делают вывод, что обмен данными о ракетных пусках теперь будет происходить лишь раз в год.
Кто из них прав, кто нет, сказать трудно, пока нет полного текста договора. Однако известно, что взаимное уведомление о предстоящих стартах ракет будет осуществляться, как и раньше. Тем более оно регламентируется другим соглашением и имеет самое непосредственное отношение к ядерной безопасности.
Следовательно, можно предположить, что даже полный отказ от обмена телеметрией не является для США столь уж критичным. В отличие от нас они обладают очень совершенными средствами разведки на спутниках, самолетах, РЛС. Их аппаратура просто “раздевает” летательный аппарат, позволяя получить сведения о его материалах, конструкции, оснащении…
Как толковать договор?
Также неоднозначно можно расценить заявления Приходько о том, что “американская сторона согласилась обсуждать отличительные признаки противоракет от межконтинентальных баллистических ракет (МБР) и баллистических ракет подводных лодок (БРПЛ), а также пусковых установок противоракет от пусковых установок МБР и БРПЛ, что позволит исключить возможность обхода договора”.
Мы настаивали на этом потому, что, когда США предприняли попытку разместить противоракеты в Польше, эксперты не исключали, что под их видом могут быть установлены баллистические или другие ракеты. Которые, благодаря близости расположения к нам, удобно использовать для обезглавливающего удара по нашим командным пунктам.
Тема снова всплыла, и это можно было бы считать удачей, если бы не странная формулировка: “согласились обсуждать”. Когда? После подписания? Что это, тактическая уловка? Дескать, давайте сначала подпишем, а потом будем разговаривать? Звучит как-то несерьезно…
И такая незавершенность сквозит во всем, вызывая массу вопросов.
Будущее соглашение, как выясняется, это “пакет документов”, куда входит сам Договор, Протокол, конкретизирующий статьи и порядок его выполнения, а также приложения к Протоколу. По словам Сергея Приходько, “Протокол является неотъемлемой частью Договора и имеет равную с ним юридическую силу. В свою очередь, некоторые приложения к Протоколу не входят в подписной “пакет”, и поэтому они могут “доводиться” экспертами и после подписания”.
Вот позиция на этот счет нашего эксперта Петра Белова:
— Большой объем договора — приложения и протоколы — возвращает его к практике СНВ-1, который занимал порядка 600 страниц (договор 2002 года о СНП уместился на страничке). Это говорит о том, что стороны все же предприняли усилия и добились каких-то обязывающих формулировок. Однако то, что имеются приложения, которые не обоснованы и не завершены, не только противоречит практике столь ответственных международных соглашений, но показывает, что стороны остались при своих интересах. И, несмотря на то что президенты подпишут документ, далее каждая из сторон будет истолковывать его так, как того пожелает, что абсурдно.
Будет ли американская ПРО ограничена договором?
Такой абсурд мы уже сейчас можем наблюдать, когда в связи с новым Договором СНВ стороны комментируют свои “договоренности” по вопросам противоракетной обороны (ПРО) США.
Белый дом считает, что “договор не содержит никаких ограничений на испытание, развитие или развертывание нынешних или планируемых американских программ ПРО”. Сергей Приходько говорит, что “взаимосвязь СНВ/ПРО, а также возрастающая важность этой взаимосвязи в процессе сокращения стратегических наступательных вооружений в договоре прописаны и будут иметь юридически обязывающий статус”. При этом он тут же сам себе противоречит: “Президенты России и США изначально условились, что предметом нового соглашения станут стратегические наступательные вооружения. Противоракетная оборона является предметом диалога между нашими странами в другом формате”.
Но мы все прекрасно помним, что и сам Дмитрий Анатольевич, и дипломаты, а особенно наши военачальники, с самого начала утверждали, что Договор о сокращении СНВ не может быть подписан без увязки с развертыванием ПРО США. Даже когда нас уверяли, что документ практически готов и идет его редакторская правка, начальник Генштаба генерал Макаров с поразительной честностью снова и снова повторял: “США отказываются включить вопрос ПРО в новый Договор о СНВ”. В последний раз он заявил об этом 23 марта.
Но если генерал не прав и в договоре уже прописан “юридически обязывающий статус по ПРО”, то почему г-н Приходько заявляет, что в момент подписания СНВ Кремль выступит с односторонним заявлением и объявит, что “Россия может выйти из нового Договора о сокращении стратегических наступательных вооружений, если американский потенциал ПРО достигнет масштабов, угрожающих ее национальным интересам”? Причем “это заявление станет самостоятельным политическим документом, сопровождающим договор”.
Что это значит? На мой взгляд, лишь одно: по ПРО мы так ни о чем и не договорились. А весь этот колокольный звон после подписания — попытка сделать хорошую мину после того, как все проиграно.
В таком случае зачем было кричать на весь мир, что не подпишем договор, если США не удовлетворят нас по ПРО? Разве с самого начала не было ясно, что Обама просто не может пойти в вопросах ПРО на серьезные уступки — республиканцы дышат в затылок, а его предшественник подвел под эту тему основательную законодательную базу. Даже в законе США о национальной обороне на 2010 год сказано: “Договор, который придет на смену СНВ, не будет содержать ограничения на развитие систем защиты от баллистических ракет”. К тому же глобальная ПРО США — это еще и огромные вложения в оборонный комплекс, рабочие места, прибыли корпораций и т.д. Рушить все в период кризиса не решится ни один президент.
Понятно, что наши политики исходили из того, что Договор о СНВ в преддверии международного апрельского саммита по ядерному нераспространению куда больше, чем нам, нужен нобелевскому лауреату премии мира Обаме. Поэтому, говорят, наши выкручивали американцам руки до последнего. В ход шло все: и ПРО, и “не ПРО”, а к концу даже требования, не имеющие отношения к безопасности: от ВТО до отмены пресловутой поправки Джексона—Вэника.
Обама якобы не выдержал и даже заговорил на повышенных тонах. Хотя к этому моменту затягивать процесс переговоров нам и самим уже не имело смысла. По прогнозам экспертов, выборы в Сенат США в ноябре этого года демократы скорее всего проиграют. Республиканцы же резко критикуют Обаму за излишне мягкую позицию на переговорах с Россией. А это значит, если договор поступит в сенат в конце года, когда там большинство получат республиканцы, то не факт, что они его ратифицируют. Тогда повышать голос до визга придется уже нашим политикам.
В результате, так и не договорившись по многим вопросам, а некоторые откровенно сдав, нам пришлось согласиться на подписание.
Надо ли бояться ПРО?
Но можно ли это считать такой уж серьезной неудачей? Вряд ли.
Ну не нашли мы с американцами консенсус по ПРО, и что? Ведь до того, как начался торг на переговорах, даже наши генералы утверждали, что 10 противоракет, которые предшественник Обамы хотел поставить в Польше, нам не опасны. Но если их станет больше, пугали нас, вот тогда…
“Тогда” не случилось. США скорректировали планы, наши политики поначалу отнеслись к этому весьма благодушно. Потом спохватились: главный козырь на переговорах улетучился, да и народ привык думать, что ПРО в Европе — это что-то очень страшное.
Хотя вот как оценивал такую опасность ведущий эксперт в области стратегических вооружений, бывший начальник 4-го (ядерного) ЦНИИ Минобороны генерал Владимир Дворкин:
— Те, кто пишет или говорит об угрозе этого района ПРО для ядерных сил России (равно как и те, кто готовит подобные заявления для руководства страны), не имеют представления о такой специфической сфере, как обоснование требований к средствам преодоления ПРО, к их разработке и характеристикам. Иначе они бы знали об исключительно высокой эффективности отечественных систем преодоления всех эшелонов ПРО. Если бы это было не так, то к ответственности давно уже следовало привлечь представителей Минобороны России, ряда известных проектных организаций, генеральных конструкторов, других конкретных лиц, в том числе меня. Уместно вспомнить, что в свое время никто в СССР не опасался сотни стратегических противоракет, которые американцы могли бы иметь по Договору о ПРО. Тем более что при разработке средств преодоления мы рассчитывали на гораздо более мощную ПРО США.
Договор престижа?
Впрочем, похоже, сильно преувеличена не только опасность ПРО, но значение самого Договора по СНВ. Если в конце 80-х, когда готовился Договор СНВ-1, существовало реальное противостояние ядерных сверхдержав, проблемы их сдерживания и разоружения, то сейчас все давно не так. Ситуация в мире изменилась. Кто теперь всерьез готов поверить, что Россия и США способны применить ядерное оружие друг против друга?
Давайте пофантазируем: вот наша ядерная ракета ударила по Штатам. Пусть даже мы не получили ответного удара. И что? Нам ведь все равно конец. Наш Стабилизационный фонд почти весь в США. Рубль привязан к доллару, как ребенок пуповиной к матери. Мы сразу же получаем экономический коллапс, затем политический, революцию, разруху и прочие радости. И какая власть пойдет на такое самоубийство?
Штатам с нами воевать тоже нет никакого резона. Зачем, если при существующем в России уровне коррупции нас куда легче купить с потрохами, чем забрасывать боеголовками? Так же поступает и Китай, заключая с нами экономические соглашения, благодаря которым мы на долгие годы превращаемся в его сырьевой придаток.
Так какова в этом раскладе роль ядерного оружия?
Военные по инерции наверняка скажут, что оно гарант мира, главный сдерживающий фактор агрессора или еще что-нибудь красивое. Но это все из прошлого. Бессмысленно устрашать тем, чего никогда не применишь. Банальная фраза “в ядерной войне победителей нет” сегодня актуальна как никогда. И потому это оружие превратилось в некий виртуальный аргумент в играх политиков: у вас столько-то боеголовок, у нас — столько, вы можете уничтожить полстраны, а мы — всю, вы не преодолеете нашу ПРО, а мы вашу — запросто… Поспорили, померились силой на воображаемой войне — и за стол переговоров: поговорить о жизни, биоресурсах, поторговаться — кому кто что готов предложить в связи с представленными виртуально-ядерными аргументами.
…Судя по всему, на этих переговорах наши ядерные аргументы оказались пожиже, и мы “наторговали” меньше, чем изначально хотели. И что? Это как раз та война, от которой мир не рухнет.
СПРАВКА "МК"
Срок действия СНВ-1 истек 5 декабря 2009 года. Он был подписан в Москве 31 июля 1991 года и вступил в силу 5 декабря 1994 года, уже после распада СССР. 6 декабря 2001 года Россия и США заявили, что выполнили обязательства по Договору СНВ-1. По данным Российского национального центра уменьшения ядерной опасности, на момент подписания СНВ-1 США имели 2246 носителей и 10 563 боезаряда, а СССР — 2288 носителей и 8757 боезарядов. К августу 2009 года в США было уже 1195 носителей и 5573 боезаряда; а у РФ — 811 носителей и 3906 боезарядов. То есть стратегические ядерные силы США превосходили российские почти на 400 носителей и более чем на 1500 боезарядов. Со времени окончания “холодной войны” Россия сократила количество стратегических боезарядов более чем в два раза, ликвидировав свыше 3000 межконтинентальных баллистических ракет и ракет подлодок, порядка 1500 их пусковых установок, 45 атомных подлодок и 65 тяжелых бомбардировщиков.
