Мстислав Ростропович говорил, что предпочитает концертное исполнение оперы сценическому: музыка и либретто, не отягощенные режиссерскими прочтениями, являют себя в чистом виде. “Вишневый сад” Фенелона, либретто к которому написал Алексей Парин, прошел испытание концертным исполнением: внятная драматургия, яркость образов, угаданная чеховская интонация — во всем чувствуется искренняя художественная интенция. Либреттист плотно завязал сюжет чеховской пьесы в один эпизод — бал из третьего акта. Вишневый сад продан, судьбы героев предрешены. Оперный жанр позволяет быть более линейным в трактовке персонажа, чем в драме. Здесь так и сделано: Раневская (Анастасия Москвина) — несчастная любящая женщина, Аня (Ульяна Алексюк) — экзальтированный подросток, Лопахин (Дмитрий Варгин) — амбициозный плебей. Схвачена особенность чеховской драматургии: персонажи не слышат друг друга и неадекватны действительности. В начале первого акта, когда герои говорят одновременно, получается диссонантный ансамбль, в котором даже слов не различить. Изъятие некоторых персонажей, к примеру, Пети Трофимова, а также введение образа Гриши — утонувшего сына Раневской, — не разрушает чеховскую образную вязь. Фирса поет меццо-сопрано (Ксения Вязникова), а Шарлотту — бас (Петр Мигунов). И эти гендерные перевертыши не кажутся бессмысленными фокусами.
Но оценили этот материал далеко не все: публика массово покидала театр после первого акта. Народ такой музыки не любит. Музыкальный язык Фенелона основан на стандартном наборе средств прошлого века: мягкая атональность (в духе ранних Прокофьева и Стравинского), грамотно разреженная консонантными оркестровыми разрешениями, включение приятно звучащих хоровых эпизодов. Композитор предъявил работу, увы, не наделив партитуру собственными открытиями и в очередной раз доказав: современная опера — не более чем эпигонство. Панически боясь “ре минора”, не умея создать оригинальную мелодию, композиторы (в их числе Щедрин, Десятников, Александр Чайковский) воспроизводят оперные модели ХХ века. Атональность делает вторичность менее слышной, менее откровенной. Но опытное ухо, в котором по памяти звучат “Игрок” и “Мавра”, не обманешь. Все это повтор, который в XXI веке кажется безнадежным анахронизмом.
