При виде мальчишек и девчонок, выступающих на эстраде, сердца многих родителей замирают от тщеславной мысли — увидеть в этой роли свое чадо. Ну а почему нет? Был бы талант. Вот был обычный мальчик Дима Колдун, рос-рос — и вырос в поп-звезду. Кто помог ему в этом? Сам Дима утверждает, что в первую очередь — семья.
— Дим, откуда такая загадочная фамилия, звучащая как псевдоним?
— Мой дедушка из-под Запорожья. И он говорил, что там было целое село, где все носили фамилию Колдун. Имели ли они отношение к волшебству — не скажу, не знаю. Но вполне возможно. Сам объявления о снятии порчи или привороте любимого в газеты не даю. А в школе меня часто дразнили — со словом “колдун” очень много чего нехорошего рифмуется.
— Пытался сделать колдовской имидж?
— У меня нет личного имиджмейкера. А фамилию обыгрывали на “Евровидении”. Песня была про волшебство, а исполнитель — типа колдун. И фамилия пришлась как нельзя кстати.
— Так ты украинец? Где прошло детство?
— Знаете, я как-то не задумывался о своей национальности. Украинского языка я не знаю. Тогда же был СССР. Вообще по линии мамы у меня все белорусы. И себя я считаю белорусом. А детство прошло в Минске — мой дед в юности ушел на фронт, а после войны они сразу переехали в Белоруссию, когда моему отцу было года три. Папа с мамой по образованию геологи, познакомились в институте, работали учителями. Мы жили в старой пятиэтажке, в трехкомнатной квартире вшестером: папа, мама, дедушка, бабушка, брат Георгий на 8 с половиной лет старше и я. Потом пошел в школу, где работали родители.
— Ты начал петь в 15 лет, до этого не мечтал блистать на сцене?
— Никаких мыслей о будущем не было, ни о чем не мечтал. Учился в целом неплохо, уроки успевал делать на переменах, а потом — на улицу, гулять. Рядом с нашим домом была спортивная площадка, там и тусовался, в футбол играл. Разгильдяй, обыкновенный подросток. Ничем таким не увлекался, а петь начал благодаря старшему брату. Как-то ему папа подарил гитару. Георгий всегда любил музыку и задался целью, так сказать, меня приобщить.
— То есть без брата певца Колдуна не было бы?
— Однозначно не было бы! Очень смешно все получилось. Хозяйством в основном у нас занимался Георгий, но и меня заставлял убирать в квартире, а она была большой, трехкомнатной. И вот однажды, я тогда учился в 9-м классе, брат предложил альтернативу: или очередная генеральная уборка, или я буду учиться играть на гитаре. Сами понимаете, выбор был невелик. По ходу дела начал что-то подпевать. Потом прорезался голос, я заорал. Любил хард-рок — соседи “вешались”. Страшно психовал, когда что-то не получалось. Петь я нигде не учился, а пытался это делать самостоятельно под магнитофонные записи. Потом выступил на школьном вечере. Успех не успех — а помидорами не закидали, и за то спасибо. И я понял, что кое-что могу, но серьезно к музыке все равно не относился. После школы пошел на химический факультет — эта наука мне всегда давалась легко. Брат тоже не собирался делать музыку своей профессией — он пошел в геологи по стопам родителей.
— И как юный химик попал в шоу-бизнес?
— Попробовал силы в телеконкурсе “Народный артист” — так, для развлечения. К нам в Минск приезжали отборщики из Москвы и проводили кастинги. Но меня оттуда выгнали. Видимо, рано мне еще было участвовать в подобных проектах. Это было за два года до “Фабрики”. А туда я приехал, купив на последние деньги билет на боковое 38-е место в плацкартном вагоне.
— Твой брат Георгий тоже в конце концов пришел на эстраду. На прошлогоднем “Славянском базаре” в Витебске разделил с девушкой из Словении первое место. Теперь на белорусской эстраде будут конкурировать два Колдуна?
— Если и конкурировать, то только на творческой основе. Мешать друг другу точно не будем. Я считаю, что важней всего человеческие отношения, ими нельзя жертвовать ни ради успеха, ни ради денег. А у нас с братом отношения очень хорошие. Я, честно говоря, помогал ему сделать аранжировки для его конкурсных песен. Мы очень дружны с самого детства. Однажды я ему чуть не выбил глаз кубиком, думал, убьет, а он меня сразу простил. Если у нас и возникают конфликты, то, как правило, мелкие. Например, он меня все пытается приучить к порядку.
— Откуда у вас с братом музыкальные способности?
— Спасибо папе за то, что в свое время в доме звучала хорошая музыка. К сожалению, родители развелись, потом отец умер шесть лет назад. Но он успел привить нам любовь к “Битлз”, “Иисус Христос — суперзвезда”, “Би-Джиз”, Deep Purple... Родители заметили, что у нас есть музыкальный слух. Мама услышала по радио объявление о наборе в музыкальную студию “Гран-при”. Сказала: “Ты любишь петь, попробуй!”
— Насколько изменилось твое окружение после звездных конкурсов?
— В принципе я очень одинокий. В России и Белоруссии наберется всего человек десять, с которыми я постоянно общаюсь. А таких людей, которым прямо душу могу излить, из этих десяти — двое-трое. Поэтому в моей жизни ничего особо не поменялось. Самый близкий для меня человек — мама, второй по значимости — брат. Но они оба в Минске. С ними мы часто созваниваемся, говорим часами. Наверное, я стал еще более закрытым человеком после всех этих конкурсов, после всей этой ерунды, которая со мной происходит. Просто мне интересен сам процесс участия. Я, честно говоря, еще намерен разочек съездить на “Евровидение”.
— Ты знаешь, что такое трепетать в ожидании приговора жюри. Теперь ты сам судишь детские конкурсы. Детишек не жалко?
— Это интересно. Я люблю детей и детские фильмы про животных — они добрые. Хотел бы вести какую-нибудь детскую передачу, типа “Спокойной ночи, малыши!”. А чувство жалости — это плохое чувство. Если ты как артист вызываешь жалость, то это все, конец. Тем более что эти детские мероприятия — для развлечения, и речь здесь о дальнейшей судьбе, профессии, карьере не идет. Просто дети проводят досуг. Здесь такого “жесткача”, как на взрослых конкурсах, нет.
— А на “Евровидении” и на “Фабрике” — “жесткач”?
— Как и на любом подобном конкурсе. Потому что там идет речь о том, что люди впоследствии на выбранном образе начнут зарабатывать деньги.
— Когда-то ты приехал в плацкартном вагоне, сейчас ездишь в СВ… Можешь себе позволить быть обычным человеком?
— Да чего там, я иногда в Минске в метро езжу. Правда, в черном капюшоне, он длинный, закрывает пол-лица. Популярность — это, конечно, хорошо, но у меня часто бывает желание побыть одному. Я же не должен ходить и демонстрировать себя — вот он я! Я! Я! Я вообще не люблю выставлять себя, выпячивать. Еще меня очень бесит, когда сидишь где-нибудь, а кто-то рядом громким шепотом — то ли для того чтобы ты услышал, то ли еще для чего: “Смотри, смотри, это Колдун!”
— К поклонницам приветливо относишься?
— Я никогда не посылаю никуда. Если у меня есть время, то с удовольствием распишусь на бумажке.
— Тебя любят не только девочки, но и мальчики, как ты относишься к своей популярности среди геев?
— Нормально. За время пребывания в Европе, где эта тема более распространена, чем в СНГ, привык. Перед “Евровидением” на пресс-конференции меня спросил один журналист: что будет, если вы победите и на следующий год в вашу консервативную диктаторскую Беларусь приедет 60 тысяч геев и лесбиянок из Европы? Я немного смутился. И не понял, к чему этот вопрос. Я ощущаю с этой стороны определенное внимание ко мне, но спокойно отношусь к этому.
— Выступление — это стресс. Как снимаешь напряжение: сигареты, спиртное…
— Да не снимаю я его. Само как-то уходит. Я не курю. Могу выпить, но значительно меньше, чем это делают другие. Потом я серьезно занимаюсь фитнесом.
— Наверное, в каком-нибудь элитном клубе?
— В самом обычном. Иногда с тренером, иногда сам. Под настроение. Причем мне лично хватает гантелей, штанги и беговой дорожки. Все остальное считаю пафосом и понтами.
— После “Евровидения” в Белоруссии ты стал звездой, сам Лукашенко озаботился твоей судьбой. Это вылилось во что-то материальное?
— Да. Мне недавно разрешили купить по государственной цене трехкомнатную квартиру. Простые люди должны отстоять для этого 10—15 лет в очереди. Даже дали возможность выбора. Я остановился на хорошем районе Минска, поближе к лесопарковой зоне. Это не окраина и не центр. Других построек рядом с моим домом пока нет.
— Так ты где в основном находишься: в Москве или в Минске?
— Практически все время в Москве. В Минске у меня пара вопросов нерешенных: вот касательно квартиры и учебы.
— Ну а в Москве есть свое жилье?
— Нет. Снимаю квартиру в Крылатском. Я еще не сумел заработать на жилье. Надеюсь, что при хорошем раскладе к этому когда-нибудь приду.
— О коттедже на Рублевке мечтаешь, наверное?
— Боже упаси! В Минской области, в районе города Несвиж, у моей мамы был домик, который они купили в свое время за какую-то смешную сумму у сырного завода. Старый, разваленный двухэтажный дом — это и была наша дача. Мы постоянно работали на ней. Я помогал копать и сажать картошку. Это дело не любил жутко, но что делать, надо было родителям помогать. С тех пор невзлюбил загородную жизнь, и в коттедже, даже без грядок, себя не представляю.
— О своей дальнейшей жизни задумываешься — о семье, детях?
— Иногда думаю о том, что буду делать, когда состарюсь…
— И что же ты на старость напланировал? Ты завидный жених: популярен, молод, красив, личная жизнь бурлит?
— Вы не представляете себе, насколько спокойно я сейчас живу. Утро провожу в фитнес-клубе, потом иду по своим делам. Вечером или выступаю где-нибудь в Москве, или куда-нибудь лечу. Круг моего общения настолько ограничен, что часто никто, кроме продюсера, не знает, где я вообще нахожусь. И личная жизнь у меня происходит именно таким образом. Я никогда ее не афишировал. И придерживаюсь той точки зрения, что буду зарабатывать себе на хлеб с маслом не тем, что буду устраивать какие-то скандалы вокруг своей персоны и любовных похождений, а тем, что буду все-таки петь.
— А если какой-нибудь глянцевый журнал предложит гонорар за фотосессию с красоткой в шикарных апартаментах, якобы принадлежащих вам, согласишься?
— Нет. Не готов я заниматься таким тщеславным позерством лет эдак до сорока.
