Ой, страх какой гений!

Владимира Теодоровича Спивакова отрываю от занятия на инструменте — кладет скрипку в сторонку:

— Формально я у него не учился. Формально. Но ведь мы часто знаем о том, кто наши учителя. Я приходил вольнослушателем в его знаменитый класс №8 в Московской консерватории. Чем вызывал ревность своего профессора. Во всяком случае, ему наговаривали на меня: мол, Спиваков хочет уйти к Давиду Ойстраху.

— А не хотелось?

— Никогда. Просто желал расширить свое представление об игре на скрипке. Потому что мой учитель Юрий Исаевич Янкелевич был потрясающим педагогом и теоретиком, а Давид Федорович — гениальным скрипачом. Юрий Исаевич очень мало показывал сам в качестве примера. А Давид Федорович, наоборот, почти не говорил, но брал свой Страдивари “Марсик” — и с любого места все что угодно…

— Он сам купил его?

— Этот инструмент Давиду Федоровичу устроил великий эксперт и реставратор Этьен Ватло в Париже. Так, Ватло рассказывал, что Ойстрах, получая официально очень мало денег (поскольку, как и все мы, отдавал 95% своего гонорара в Госконцерт), не мог — что естественно — купить Страдивари. Но друзья, да кто только мог, пытались помочь, и когда Ойстрах пришел с целым чемоданом к Ватло, там вперемешку были итальянские лиры, доллары, турецкие лиры, чешские деньги, франки, что хотите! Долго выплачивал этот инструмент.

— Все говорят о благородстве его игры…

— Знаете, всегда суть человеческая находит отражение в искусстве. И не зря его звали Царем Давидом. Он был исключительно благородным в жизни.

Вот, например, на конкурсе в Монреале я (как ученик Янкелевича) получил первую премию. А три ученика Ойстраха — Кремер, Крыса, Мазуркевич — последующие. Но он взял и прислал мне поздравительную телеграмму.

Или такой штрих, никогда не забуду. Попросил как-то его фотографию. Он принес, мы стояли около лифта на втором этаже, Ойстрах подписал: “Замечательному скрипачу и превосходному музыканту Володе Спивакову. Давид Ойстрах”. Я его, конечно, поблагодарил, он пошел в свой восьмой класс. Потом вдруг вернулся с полдороги, говорит: “Володя, можно мне на минуточку обратно эту фотографию”. Я испугался, не понял, в чем дело. А он взял и подставил две палочки над словом “музыкант” так, что оно стало с большой буквы. Храню этот снимок, такая важная реликвия…

Вспоминает ученица Давида Федоровича Татьяна Беркуль (заслуженная артистка России, зав. отделом скрипки и альта Московского колледжа им. Гнесиных):

— Я поступила в консерваторию в 1972-м, умер Давид Федорович в 74-м, проучилась у него до середины 3-го курса. В классе было всего 10 человек: больше он и не брал.

— Строгий?

— Нет, это не та строгость, нужная с детьми, которые не занимаются. Желающих учится у него — уйма, а попадали единицы, причем со всего Союза — я из Киева, кто-то из Львова, Астрахани, зарубежья… Отбор, сами понимаете. Он редко ошибался в учениках. Другое дело, иногда ощущалось недовольство с его стороны, досада, когда мы делали что-то не так, как предлагал маэстро. Но и это выходило столь доброжелательно; голоса не повысит никогда, или чтоб на кого-то ругался…

— Насколько сильна была в последние годы его энергетика как артиста и педагога?

— Она только увеличивалась день ото дня, это точно. Мы не чувствовали, что он уставал на частых гастролях, что тяжело болел… И инфарктов было много, к тому же — диабет. Но до студентов болезненность не доходила, одна лишь доброта: с его стороны не было противопоставления своего гения нам, студентам, которые стояли и пытались что-то там собезьянничать. Не насаждалось такого: “Вот смотрите, как Я играю! Это единственно верно!” Наоборот, он даже у нас пытался чему-то учиться...

Не скажу, что играть в его классе было просто. Пока Ойстраха нет в консерватории — все идет своим чередом, устаканенно, тихо. А тут приезжает, и сразу — бурление, шевеление, все начинают трястись, подучивать. У него есть, допустим, дней десять до следующих гастролей — так занятия идут максимально интенсивно. И если завтра урок, сегодня ты — не жилец. Есть не можешь, спать не можешь. Его легендарный восьмой класс переполнен народом — студенты, педагоги, какие-то делегации, играть в таких условиях, скажу вам, было крайне неприятно. Дикая скованность.

— Он приглашал вас домой?

— Конечно. Уроки и там проходили. Жил на бывшей улице Чкалова, неподалеку от кинотеатра “Звезда”, в хорошем сталинском доме (там и Самуил Маршак когда-то жил). 3-комнатная квартира, добротная, но без шика… Обычный кабинет, стоял рояль, висел большой портрет Паганини на стене, бюст Бетховена, помню эти ленточные магнитофоны, много книг, много нот, его любимое кресло. Короче, абсолютно рабочая обстановка. И ничего такого, что намекало бы о роскоши нынешних богатых людей. Ни в коем случае.

— Машину водил?

— О да. Любил это дело. У него 21-я “Волга” была — та еще, с оленем. Еще из увлечений — Ойстрах был великолепным шахматистом. Вот и в игре со сцены он был очень умным, интеллектуалом в игре, понимаете? Все у него шло через призму головы, вот и его отличительное качество: Давид Федорович кристально чисто и честно относился к музыкальному репертуару. Не пытался сделать из выступления шоу, не показывал “себя в музыке”, любил музыку как она есть, в чистом виде.

— То есть на концерте не было так, как частенько видим сейчас, — гримасы, позерство, наигранные переживания…

— Упаси бог. Никакого поверхностного артистизма, абсолютно! Ничего наносного, мешающего… Большой аскет, и нас воспитал так же. Потому и звали его Царь Давид: царственная осанка, играют одни лишь руки, невероятно мощное мастерство… звук его скрипки слышишь до сих пор, потому и бытует среди нас, музыкантов, такая присказка, что “Ойстрах умер 34 года назад, а играет все лучше и лучше”. Незабываемо. А сейчас посмотришь — да, многие известные музыканты именно продают — продают себя, продают музыку. Но это расчет на низкокачественную публику, про которую Ростропович так и говорил: “Публика — дура”.

— Царственность на сцене, а в жизни?..

— Был очень простым. Маленький пример: вот мой первый курс. Приближался Новый год. А я, поскольку иногородняя, жила, естественно, в общежитии. Кстати, девочек в классе было очень мало (сейчас — наоборот, одни девицы, парней нет). И вот все куда-то разъехались на праздники, мне некуда, я осталась. Так Давид Федорович взял и пригласил меня к себе отмечать Новый год. Меня и еще двух стажеров его из Польши и Чехословакии. Это же штрих. Но было все это волнительно, опять же — невероятная скованность, хотя тут, слава богу, играть на скрипке было не надо. Я уж и не помню, что ела, что пила. Конечно, он и его жена накрыли стол, предложили шампанского, но “есть хотелось, но есть не моглось”. Так мы впятером сидели всю ночь; мы молчали — он шутил, массу анекдотов знал, необыкновенное чувство юмора! Разошлись под утро, когда пустили метро…

— Многие композиторы посвящали Ойстраху свои концерты…

— Он был всеядным. Репертуар — огромен. Это лучшие страницы его — концерты Брамса, Чайковского, Сибелиуса; а многие произведения Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна вошли в жизнь как раз после того, как их исполнил Ойстрах. А какой великолепный дуэт был с Рихтером, записи со Львом Обориным… Кстати, у Давида Федоровича 90% всех записей — с концертов, студийных было немного. Настолько гениально играл, что сразу мог писать, без дублей, фонограмм… А под конец жизни еще и дирижировал. Глыба.

— И такая приятная внешность, очень русская…

— Отец и мама его — евреи, но у него не было ярко выраженной национальной окраски, потому что он — человек мира. Ведь национальность — атавизм. Нормальное состояние нашего мозга — когда человек не вспоминает о своей или чужой национальности никогда.

Умер Давид Федорович в 1974-м в Амстердаме. На гастролях. Во сне. Инфаркт… У него их было семь штук. Вечером 24 октября поехали встречать гроб в “Шереметьево”, потом панихида в консерватории… Нам всем было очень тяжело. И когда человек умирает, он становится забыт окружающими; вот и память об Ойстрахе стала как-то уходить в небытие. Я решила, что это нехорошо. Много сил было отдано, и в конце концов появился фонд имени Ойстраха, а потом еще и конкурс… Он — титаническая личность, о которой надо помнить всегда.