Он еще всем наваяет

Доброта — это божественный замысел

— Она очень большой мой друг. Нашей дружбе много лет. Мы привыкли доверять друг другу свои личные тайны. Наташа мне помогает в моей благотворительной работе — в частности помогла установить символ доброты — “Одуванчик” — в Австрии.  

— К вашему портрету Депардье привыкнуть трудно. Голова знаменитого актера — это средоточие страстей и трагических размышлений. Расскажите, как вы с ним встретились?  

— При первой встрече мы испытали взаимный порыв друг к другу. Мы оказались похожи — по характеру, по цельности, по темпераменту. При встрече он схватил меня крепко и сразу начал говорить: видел мою выставку и очень захотел, чтобы мои работы оказались в его коллекции. Жерар был щедр на хорошие слова в оценке моих работ. А потом мы долго говорили об искусстве. Депардье сказал: “Время великих актеров и великого кино прошло. Мы — из последних мастодонтов. Вымирающие”. Депардье пошутил перед сеансом: “Не делайте меня похожим. Лепите сумасшедшего”.  

— Какое суждение Депардье вас поразило своей неожиданностью?  

— Он в возбуждении воскликнул: “Я — русский! Знаете, почему вы, русские, сумасшедшие? Потому что у вас огромная страна, и по ней гуляет ветер: у вас ведь нет горы, чтобы остановить его”.  

— На фотографии запечатлен момент, когда Депардье что-то исправляет в вашей работе из пластилина.  

— Меня это не смутило. Он принял участие и в самой работе — взял нож и быстрым движением стал рубить волосы, придавая им беспорядок, энергию. Он же усиливал ощущение русского ветра! А потом схватил уголь и стал рисовать мой портрет. Он блестящий художник. Я чувствовал наше внутреннее единение.  

— В вашей мастерской можно любоваться бронзовой отливкой головы Депардье. А что же осталось у него?  

— Еще один экземпляр в бронзе. Тут такое произошло! Жерар поднял свой портрет и стал водружать его на шкаф, а он тяжеленный! И слегка клюнул его по лбу. И Жерар засмеялся: “О, поцеловал Депардье!”  

— Вы только что побывали в Америке, где была своеобразная презентация вашего памятника Льву Толстому. Как там отнеслись к вашей идее?  

— Вашингтон встретил нас цветением сакуры, абрикосов, яблонь. Все утопало в лепестках. Я привез свою работу в бронзе, которую посвятил 100-летию со дня смерти великого писателя. На презентации побывал правнук писателя Владимир Толстой, ему очень понравился этот портрет. После презентации я увез бюст в Нью-Йорк: там в этом году отметят 100-летие газеты “Русское слово”. И я решил в октябре подарить бюст Публичной библиотеке — самой роскошной в Америке.  

— В каких городах мира вы поставили памятники Пушкину?  

— Недавно мы открыли памятник великому поэту в Маниле — напротив мэрии, на постаменте он высится над городом. Стоит мой Пушкин и в Китае, в городе Нигбо, напротив огромного здания театра. Недалеко от Микеланджело. Мой Пушкин установлен в Квебеке — во французской части Канады.  

— Ваша скульптура Эдит Пиаф символическая. Не рискну сразу ее расшифровать — то ли летящая птица, то ли тающие следы поверженной жертвы сценического искусства… Какая мысль в этой работе вам была дорога?  

— Я вспомнил Маргариту у Булгакова. Ведь песня Пиаф тоже летит по миру. Вот так и моя Эдит Пиаф летит над Парижем. Она как бы вырывается из тьмы, и микрофон пронзает ее сердце и становится ее крылом. И беспомощный, оставшийся в вечности ее жест — протянутые вперед руки. Глаза ее полузакрыты, она растворена в своей песне. Сейчас Пиаф находится у Кардена.


— Григорий, своей судьбой вы подтверждаете ваш нравственный принцип: человек должен угадывать свой путь и воплотить то, что заложила в нем природа. Вы удачно угадали свой… институт.  

— А в институтах художника учат в основном ремеслу. Умению делать. Поэтому когда я закончил скульптурный факультет, то решил сразу же поступить в университет на исторический. Только тот, кто может думать, мыслить, может стать художником. Важно, как художник понимает мир. Наши глаза, уши, рот — это наша цензура. Когда ты преодолеешь эти три самоконтроля, становишься мудрым. Вот так я учился всю жизнь. Однажды я задал вопрос преподавателю истории: “Каким же образом маленькая Финляндия напала на тристамиллионный Союз?” Она улыбнулась, посмотрела на меня задумчиво и сказала тихо: “Можно, я свершу стойку молчания?”  

— Отлично сказала!  

— Да гениально женщина ответила! С этой минуты начинается взаимопонимание. Надо все время слушать и слышать, что тебе говорят. Когда я работаю, я слушаю людей и говорю им о них абсолютно все.  

— Я уже наслышана о вашей мгновенной диагностике.

— Люди удивляются: “Откуда ты все это взял? Ты такой мудрый, умный”. А я всего-навсего умею слушать голос, и в общении человек всегда проговорится: что с ним, отчего страдает, что у него болит, чего он хочет… И я его понимаю.  

— Наивно полагать, что многие настраивают себя на доброту, на обостренное внимание к ближнему и чужому. Но ведь люди в основном не слышат друг друга.

— Знаете, я задумался над вопросом, почему люди живут плохо. Такое впечатление — что так проще. Люди перестали быть добрыми. Достаточно быть добрым, и жизнь твоя окажется в другом измерении: у тебя будет успех, слава, признание, любовь. Быть добрым ко всем, кто тебя окружает: к жене, к детям, к близким. Все отношения нужно пропускать через доброту. И жизнь полностью поменяется.  

— Григорий, ваша правота идеальна, словно дистиллированная вода. Добрые люди чаще получают по шее за непосредственное проявление участия. Доброта при столкновении с распущенностью, с хронической грубостью и жестокостью чаще бывает задавлена и унижена.

— Признаюсь, я родился в ГУЛАГе. Моих родителей в 49-м сослали в Сибирь. Они были крестьяне из молдавской деревушки. Половина народу уже по дороге в Сибирь погибла. Выжили только те, кто был добрым. Внутреннее жуткое состояние тоже может убивать. Будьте добрыми, и в этой жизни вы познаете и радость, и успех.  

— Мысль фольклорная.

— Да, она сказочная. Николай Чудотворец чем прославился? Он совершил акт доброты: помог девочкам, у которых не было приданого. Русский народ — это сама доброта и простая духовность. Почему люди молятся на икону Николая Чудотворца? Потому что он — матрица русской души. Сколько вынесли русские! Ни один бы народ не выдержал таких испытаний, такой истории, какие выпали на его долю. И не выдержал бы, если бы не был добрым, духовным и красивым.  

— Как и в любом народе, у нас тоже часто процветают монстры.

— Я постоянно размышляю о прошлом. Всех узников, гулаговцев, охраняли, но ведь чаще всего и узники, и их сторожа имели одни и те же идеалы. И это их внутренне объединяло. А какие идеалы? Бесплатное обучение, право на труд — ведь этого хотели все люди. Об этом они мечтали. А в 91—92-м годах мы предали и тех, и других. Мы отказались от всего, что было добыто теми, кто полег на войне, в ГУЛАГе, кто надрывался в труде и жил в нищете. Мы живем в эпоху детей предателей и живем, как дети предателей. Сегодня агония всего плохого. Бандит не боится назвать себя бандитом, проститутка, улыбаясь, представляется перед камерой: “Я проститутка”. Зло снимает маску. Зло самоуничтожается. 


— Григорий, от метафизики давайте перейдем к конкретным вещам. В советские годы о чем вы мечтали?

— Была мечта у меня изваять хотя бы один скульптурный портрет, отлить его в бронзе. И чтобы этот портрет купили в музей… И можно было умереть. Это был верх моей мечты. Вы помните: выставочные портреты всегда были гипсовыми, не было бронзы, и это в том благословенном государстве, которое якобы заботилось о художниках. А теперь смотрите: я из Молдавии — в чужой стране, в чужой столице, среди русскоязычного населения. И за эти 15 лет, понимая, что искусство не может быть коммерческим, я поставил по всему миру 60 памятников в бронзе.  

— Но это же дорого!

— Мой труд ничего мне не стоит. Или не так дорого стоит. Сегодня работа скульптора над памятником оценивается в 250 тысяч долларов. И даже в миллионы. А если сделаешь памятник в тысячу раз дешевле? Без гонорара. Без ничего — и даришь созданное тобой. Разве это не радость?  

— Но материал!

— Материал можно купить. Сегодня все можно. Купил 200 килограммов бронзы, это всего 200 долларов. Всё страхи и разговоры. Я ж понимаю: сейчас не время скульпторов. Никто не заказывает. Да и не должен, не обязан заказывать. А ты, скульптор, подари. Бог уже подарил тебе самый крупный аванс — талант. Зачем же требовать еще? Подари — и тебе вернется. Тебе оплатят дорогу, примут, накормят, поселят. Отдай! Я даже женщине говорю — будь подарком! И к твоим ногам будут брошены миллионы. Точно так же и с талантом — дарите свой талант.  

— Какой подарок вам всего памятнее?

— К моему 50-летию друзья издали мой каталог. Это цена хорошего “Мерседеса”. Об этом и мечтать невозможно. А когда мне исполнилось 55, друзья издали новый мой каталог. Люди помогают. Ты, художник, нужен, как врач, как учитель. Общаясь со мной, мои друзья узнают о другом художнике, более великом, более глобальном. Этот великий Творец создал этот мир и все прекрасное. И через меня очень многие из них приходят к Богу. Многие даже становятся верующими.  

— Вы верите в совпадение восприятия?

— Конечно. Дело в том, что мы, все люди, изначально рождаемся способными к пониманию. В скульптуре стараюсь выразить то, что в этом человеке заложено. Говорю на его языке. И мы становимся единым целым. Искусство, настоящее, подлинное, — это не товар. Художник не работает — он этим живет. Он этим дышит. Собственно — это его дыхание.


— Готова принять вашу позицию. Но… было время, когда вам нечего было есть. Но надо жить, одеваться. Фиговым листочком не прикроешься.

— Когда я приехал в Москву, начиналось бешеное подорожание всего. Захожу к москвичам — они уже не приглашают за стол. Но такое продолжалось месяца два-три. И люди вернулись к своей гостеприимной привычке — стали приглашать. Русский человек уж так устроен. Что бы ни происходило, он останется гостеприимным. Ему всегда есть что отдать! Совет универсален — помоги тому, кому хуже, чем тебе. Живу по этому закону. У меня дом всегда открыт.  

— Но это ведь не роскошный дворец.

— Живу в подвале, на бульваре. Однажды я набрел на этот полупустой подвал. Он по документам не подлежал ремонту. Я написал заявление, гарантию, что сам все отремонтирую. Только дайте! И мне это помещение предоставил Департамент имущества по ходатайству Союза художников под мастерскую. Я понял, как все это отстроить. Группа ремонтников в 98-м году потребовала 7 тысяч долларов. Я схватился за голову. Подыскал вторую группу ремонтников. Они назвали 4 тысячи долларов. Я плюнул и пригласил одного молдаванина и сказал: “Я тебе плачу 250 рублей в день. Пока ты все не сделаешь”. И этот ответственный мужик начал работать каждый день. Я привозил материал, за полтора месяца он все сделал и получил от меня всего 450 долларов. Я ему сказал: “Ты меня услышал, и я помогу тебе”. Позже у одного моего состоятельного друга этот мастер заработал 10 тысяч долларов.  

— А у вас есть квартира в Москве?

— Считаю: художник должен жить там, где он пишет картины, лепит, рисует. В моем подвале есть место для сна. Но никто чужой не догадывается, где оно. Одно время у меня была попытка разграничить творчество с бытом. Но это невозможно.  

— Художник, тонко воспринимающий чувственную природу женщины, не мог однажды не влюбиться…

— Хороший вопрос. Когда был маленьким, считал — художник не имеет права жениться, будучи женатым на музе искусства: она не потерпит никого другого! Я встретил женщину. Мне показалось (или так оно и было): если тебе так повезло, то нельзя отказываться. Женился. У меня в Кишиневе родилась дочь. Семья — это тысячи проблем. На искусство не хватало времени. А надо было выживать. Я всех перевез в Москву. Но, к сожалению, здесь заболели и жена, и дочь. Напряжение жизни было таково, что все вылилось в большую серьезную проблему… Они живут в той квартире, где и я должен был бы жить. Я забочусь о них. С точки зрения материальной — все в достатке.  

— Рядом с вами красивая молодая женщина…

— Мы с Ольгой Барэ уже 12 лет вместе. У нас один образ жизни. Она написала книгу — мою биографию. Книга издана. Оленька для меня — все: и домохозяйка, и повар, и водитель, и переводчик, и фотограф, и компьютерщик. Мне больше чем повезло. Это счастье — и навсегда.  

— Вам охотно позируют женщины обнаженными. Зритель чувствует: так доверчиво раскинуться может только влюбленная в художника красавица. Можно предположить: вы пишите не натурщицу, а тех обладательниц прекрасного тела, с кем вас связывает взаимная страсть.  

— Женщины для меня не модели. И не натурщицы. А жен-щи-ны! И они сами начинают понимать свое достоинство и, естественно, отвечают мне тем же чувством, потому что на нее впервые смотрят глазами художника.