Кто может угадать, какие драмы кроются за кулисами громкой славы... Римма Казакова — человек во всех отношениях благополучный. Такое впечатление производит, по крайней мере. Известная поэтесса. К тому же — хорошо "покупаемая". Ее песни поют Киркоров и Лещенко. Красивый дом, поклонники таланта... Страшная боль и страшная тайна стояли за всем этим глянцем. Боль — это сын, Егор Радов. Егор — писатель, широко известный в узких кругах. Его роман "Змеесос" стал культовой книжкой в среде особо продвинутой столичной публики. Егор принимал наркотики. Последние несколько лет он плотно "сидел" на героине. Сколько? "Лет пять или шесть. Я так и не понял", — сказал мне он. За эти годы Римма Федоровна перевидала столько ломок... Непонятно, как не сломалась сама. Не знаю, почему она решилась рассказать о том, что пережили они втроем за эти годы. Может, потому, что для двух героев этой истории впереди появилась надежда. Третьей была Наташа, жена Егора. Не так давно Егор дал прочитать маме свой последний рассказ. Мама была растрогана. Даже заплакала. Хотя раньше она не очень-то принимала то, что писал ее сын. "Ей чуждо!" — скептически заметил Егор. А у него были романы: "Якутия", "Борьба с Членсом", "Бескрайняя плоть"... Одиозная статья "Секс под кайфом". Рассказ "Не вынимая изо рта". И еще — про то, как он женился на моржихе. И про любовь с резиновой женщиной. ЕГОР: Я бы определил свой стиль как метафизический панк. Мне хотелось изобразить маразм как принцип бытия в целом. РИММА: Да, я во все это почти не врубалась. Первый роман Егора "Я" был для меня совершенно чужой. Сейчас я понимаю, что он был связан с наркотиками, а я думала: что за бред!.. Он тоже когда-то смеялся над моими стихами, и я спокойно к этому относилась. Я сама учила его говорить мне то, что думает. Но когда он дал прочесть мне свой последний рассказ, я была счастлива. Он — иной... Егор написал его уже освобожденным от наркотиков. — А раньше вы говорили ему, что вам не нравится то, что он пишет? РИММА: А ему это было до фонаря. Потому что если я пропустила наркотики, то, очевидно, я пропустила и что-то другое. n n n ЕГОР: Когда я учился в Литинституте, все увлекались хиппи и курили траву. Но на меня трава действует в десять раз сильнее, чем на других. И меня она довела до полного распада сознания. Я чуть с ума не сошел. Тогда я написал свой первый роман "Я" и как-то вышел из этого состояния. С тех пор я травы избегал. Я вообще больше любил выпить. Когда я пришел из армии, в Москве была марцефальная эпидемия: все мои друзья этим увлекались. Я смотрел на их жуткие отходняки — мне это было непонятно. А они смотрели на мои похмелья — им это тоже было непонятно. Однажды в гостях я укололся, потом — еще... Но воспринимал это лишь как хорошее средство от похмелья. Чем опасна эта штука: никогда не заметишь, что "подсел"... — Вы не заметили? ЕГОР: Нет, конечно. Когда мы с Наташей, второй женой, уже начали вовсю принимать, помню, я наорал на нее ни за что. А она говорит: "Да тебя ж кумарит, ломает". Я тогда даже не знал, что это так проявляется. — Римма Федоровна, а когда вы узнали, что сын — наркоман? РИММА: Узнала я очень нескоро. Я никогда не сталкивалась с этим. Ни разу не попробовала ни одного наркотика, хотя мне и предлагали — в Индии например. Мы иногда смеемся, вспоминая, как в ранней юности Егора я дала ему попробовать "первый наркотик". Я тогда привезла из Перу листья коки — индейцы жевали их и испытывали легкий кайф. Конечно, это было не всерьез — игрушка для туристов... Потом он второй раз женился. Брак был, с его точки зрения, счастливым, жили мы все вместе — ему было хорошо, а я все терпела. Потом стала замечать какие-то странности. Однажды к ним кто-то пришел — они засели на кухне и варили какое-то зеленоватое вещество в огромном кагане для плова. Я начала орать: "Что такое?! Что за банда у меня собралась — что-то готовят непонятное!" Жена Егора мне объяснила: "Римма Федоровна, не кричите! Это травы горные, мы лекарство варим". А варили они опиум... Я тогда так ничего и не поняла. Я очень долго ничего не понимала. Когда же до меня дошло, я пережила такую истерику... — Вы сами догадались? РИММА: Егор — прямой человек, он мне сказал. Меня это ужаснуло, но я решила бороться. Поначалу я просто ненавидела сына — я дралась с этой молодой семьей. Самые страшные мои страдания пришлись на то время. Была вся гамма чувств: мне было и стыдно, и больно. Уже позже Наташина мама помогла мне понять, что это болезнь. А раз так — я не должна судить своего сына. Его не стесняться надо, а лечить. Но и люди по-разному себя вели. Были друзья, которые оставались тактичны, понимая, что это мой сын, и я его люблю. А были те, кто вел себя отвратительно. С ними я рвала. Считала, что осуждать моего бедного, заблудившегося ребенка — это добавлять мне боли. Все это время я видела, что он мучается. Ему очень хотелось с этим покончить. ЕГОР: Да, я действительно все время хотел бросить... n n n — Егор, а как развивались ваши отношения с Наташей? Сначала была безумная любовь... ЕГОР: Она такой и осталась до последнего момента. Это была абсолютная страсть. И любовь — вплоть до обожания, до полного единения. Мы все делали вместе, и этим тоже занимались вместе. Но ее в десять раз сильнее ломало, чем меня, ее было тяжелее оттуда выдирать. И главное: я все-таки уже успел что-то сделать в жизни, заработать какое-то литературное имя. Мне было куда возвращаться! А она была моложе и еще ничего не успела сделать. Если б ей и удалось вернуться, ей пришлось бы в тысячу раз труднее. Ей пришлось бы создавать свою жизнь с нуля. Или даже с минуса. — Егор, это правда, что наркоману не нужен секс? ЕГОР: Героиновому, опиатному наркоману — да. Он уже на десятом, на двадцатом месте... Начинается с того, что невозможно, извиняюсь, кончить. Можно заниматься любовью часами. Это превращается в безумие. А потом либидо гаснет вообще. Я, кстати, абсолютно разочаровался во Фрейде, которого когда-то очень любил. Я подумал: что же это за мощная сила — либидо, если ее может полностью загасить одно химическое вещество!.. — А правда, что у Наташи начались проблемы с психикой? ЕГОР: Нет. РИММА: Наташа, конечно, человек нездоровый. Но это было еще до наркотиков. Она лежала в психбольнице. И суицидальные состояния у нее были. Егор неоднократно снимал ее с окошка. Хотя мы считали, что она лишь играет в это. Она была человек непростой, хотя с виду — элементарная молодая девчонка. У нее было желание обратить на себя внимание. Она могла сама разрезать себе руку стеклом, чтобы ее пожалели. Однажды пришла ее мама и говорит: "Почему моя дочь с синяком под глазом?" Я отвечаю: "А что, было бы лучше, если б она лежала в виде костей внизу?" Да, Егор ей врезал, потому что она никак не могла расстаться с подоконником... ЕГОР (задумчиво): Да... А хорошие женщины бывают, наоборот, скучны. Непонятно, что лучше. В общем, с ней было не скучно. РИММА: Он очень сильно ее любил. Даже по отношению ко мне иногда вел себя неправильно. У мужчины всегда преимущество жены, а не матери. Я не дура, я это понимала. Когда она лежала в больнице и он пришел ее навестить, кто-то сказал: "Вон какой хороший мужик! Обычно бросают жен, когда они в психушку попадают". — Римма Федоровна, вы сказали: "Я все терпела". Что именно? РИММА: Все-таки эта семья материально зависела от меня. Жили они на моей территории. Все заботы были на мне, я честно стояла у плиты, ездила за питанием для ребенка... И я бы не обижалась, если бы не вечная агрессивно-победительная нота в их тоне. Мне говорили: "Ты ничего не понимаешь в жизни! И вообще, ваш реальный мир — он пустой, его нет!" Егор, допустим, работал. Но подчас ему давали работу из жалости, из уважения ко мне. Одно время он рулил (шоферил. — К.П.). Но рулил так, что я не знала — вернется ли домой живым... А Наташа раньше пела в церкви: она верила в Бога. Я ее спрашивала: "Почему ты ничего не делаешь?" А она отвечала: "Христос учил — птицы небесные не сеют, не жнут..." Я ничего особо не требовала. Иногда просила ее — возьми веник в руки! Она разворачивалась и уходила. Помню, я заплатила за лекарство: они лежат, "переламываются". Вечером Наташка начинает варить. Я уже знаю: это варится опиум. Беру эту мисочку — и кидаю в мусоропровод. Так она до утра рылась там, внизу, в мусоре, — искала эту чашку! ЕГОР: Самое смешное, что она ее нашла, мы доварили и все-таки вмазались. Чашка эта пролетела двенадцать этажей!.. — Римма Федоровна, мне кажется, вы могли ненавидеть Наташу... РИММА: Катя... У нас, конечно, были не очень хорошие отношения. Начнем с того, как она ко мне относилась: Егор может это подтвердить. Как можно было не ссориться, когда такая страшная вещь, как наркотики, встала между нами?.. Когда человек желает наркотиков, он убить может! В этом состоянии меня ненавидели, ибо я мешала. Во мне просыпался гнев, и гнев совершенно естественный. Я же мать! Но я ее любила за то, что... мой сын ее любил. Я однажды сняла с себя золотой крест, надела ей на шею и сказала: "Наташа, умоляю, иди работать, постарайся справиться с собой". Она была личность трагическая — и очень дорого за это заплатила. n n n РИММА: Года три я боролась с ними, все больше понимая, что выхода нет. Между тем дома стали появляться какие-то подозрительные люди... ЕГОР: Занимаясь этим делом, неизбежно начинаешь общаться с такими субъектами, от которых в другом состоянии ты бы шарахнулся. Сейчас как вспомню — где я только не был! Какие-то уголовники, бандиты... А настоящие друзья — уходят. Или общаются с тобой чисто дежурно. Издатель "Змеесоса", когда мы недавно встретились, сказал мне: "О, да с тобой сейчас можно разговаривать!" Я спросил: "А что, тогда разве нельзя было?" Он ответил: "Вообще невозможно! Ты был в другом измерении". — Вот вы говорите, что хотели бросить, — а Наташа? ЕГОР: Трудный вопрос... Наркоман всегда говорит, что хочет бросить. У него — дилемма, которую не объяснить: "Я хочу бросить, но не хочу лишать себя этого кайфа". А так невозможно. Мы пытались бросить. Однажды вместе решили сдаться в больницу — лечились там. Но вышли, и первое, что сделали, — вмазались... Я потом узнал, что так поступают практически все. Хотя это была специализированная наркологическая больница. В другой раз мы на ломках, назло всему, поехали с дочкой в Коктебель. Это было ужасно — как прыжок в пропасть. Ходили по этому Коктебелю, скучные и разбитые. И по приезде в Москву я прямо с вокзала позвонил, чтобы купить дозу... РИММА: У меня был друг, ныне покойный, — известный ортопед Александр Иванович Блискунов. Он по моей просьбе поехал к ним в Коктебель. А вернувшись, сказал: "Я понимаю, что тебе очень больно. Но сын твой погибнет — это неизлечимо. Они на людей не похожи". — Вы ему поверили? РИММА: Я уже почти смирилась с этой мыслью. Потом друзья настояли, чтобы мы разъехались. Они понимали, что это может кончиться плохо для меня: наркоманы опасны. Мы разменялись, фирма дала приличные деньги, и половину денег я отдала им. Меня ругали: "Ты с ума сошла — наркоманам даешь деньги!.." Я отвечала: "Это плата за мою свободу". Тогда мне было все равно: я просто почувствовала освобождение! ЕГОР: На эти деньги я купил компьютер и стиральную машину, все остальное мы проторчали — где-то пятнадцать тысяч долларов. За полгода... Но однажды я понял, что вдвоем мы не сможем бросить никогда. Я знал, что Наташа меня не отпустит, и просто сбежал к маме. А ей позвонил и сказал: я так решил. РИММА: Он лечился, а Наташа звонила и говорила: "Ты не мужик! Я бы на твоем месте в окно выпрыгнула! Я тебя с кокаином жду на углу..." Он к ней вернулся, и все началось заново... n n n А потом Егор попал в больницу. Это был первый серьезный звонок. Ему повезло, что его отвезли в Склиф. Иначе мог бы потерять ногу. Или умереть... У него была так называемая позиционная травма. ЕГОР: Это я передознулся и отлежал ногу. Нормальный человек просыпается, а тут — нет. Через какое-то время отнимаются ткани, и тут же садятся почки... РИММА: Наташа начала таскать Егору в больницу наркотики. А ему первые три дня даже воду пить нельзя было! Тогда ее просто перестали к нему пускать. И она пропала. Егор начал приходить в себя и сразу спросил: "Где Наташа?" ЕГОР: Она куда-то исчезла, а я эти восемь дней там практически подыхал. Она потом это объясняла так и эдак, но оставался факт: я подыхал, а любимой жены рядом не было. Можно простить или не простить, но что-то во мне кардинально повернулось. Я вышел из больницы, заново учился ходить, опять-таки без нее, — расхаживал ногу... Словом, после этого мы больше не были вместе. Мы встречались, даже вмазывались иногда. Она просилась ко мне. Но я еще больше хотел бросить и понимал: если я пущу ее к себе жить, то мы опять заторчим, и очень глухо. Я ей все время говорил: "Сделай хоть что-нибудь, чтобы остановиться. Хоть что-нибудь живое..." Последний год Егор и Наташа жили раздельно. А потом она шагнула из окна. РИММА: У Егора было страшное ощущение, что это из-за него. Потому что накануне она сказала, что привезет героин, а он отказался. Потом выяснилось, что она не нашла наркотика и выбросилась... ЕГОР: Тут вместе все сошлось. Во-первых, не было дозы. Во-вторых — мы расстались. Хотя что я мог сделать? Может, если бы она дожила до этой процедуры, все бы изменилось... n n n Я хочу пояснить, о какой процедуре идет речь. Дело в том, что Егор не просто бросил героин: с его стажем это очень сложно. Егору сделали нейрооперацию по методу доктора Зобина. ЕГОР: За это надо поблагодарить одного журналиста, который написал грязный пасквиль на меня. РИММА: Да, статья была сделана очень неэтично по отношению к Егору. Но вот раздается звонок — звонит женщина: "Вы меня не знаете, я Ольга Евгеньевна Долматовская — дочь Долматовского. Я прочла заметку в газете..." Я говорю: "Только не об этом! У меня уже нет места в сердце, где не было бы раны". Но она сказала, что может нам помочь. Она знает врача, который нашел способ радикального излечения от тяжелой опиатной зависимости. Я подумала, что скорее случится второе пришествие — у нас ничего не получится... ЕГОР: Каждый наркоман поначалу думает, что вылечиться от наркомании — это пережить ломку. Что, кстати, и делают все наркологи. Ну и что?! "Переломается" он — и все равно опять вмажется... Я все перепробовал, я знаю, как снимать ломку всеми способами. Вполне уже мог бы быть средним наркологом... После смерти Наташи я два месяца ничего не принимал, думал: наконец-то смог! Потом почувствовал, будто меня кто-то зомбирует: все! Я хочу! Весь мир меркнет — я этого хочу!!! Еще в 1954 году Джеймс Олдс проводил опыт с крысами. Током он воздействовал на разные участки их мозга. И случайно попал на зону, которую назвал "зоной рая". Стимуляция этой области вызывала острое удовольствие. Тогда он сделал в клетке педаль, при нажатии на которую ток поступал на "зону рая". Крыса неустанно подбегала к этой педали, иногда даже оставалась сидеть на ней. И умирала от голода, хотя пища стояла рядом: влечение "зоны рая" преодолевало инстинкт самосохранения... Тогда еще ничего не было известно об опиатных рецепторах. Сейчас понятно, что Олдс попал как раз в область их скопления. В конце 70-х ученые выяснили: когда человек ест, пьет, занимается любовью, получает положительные эмоции, в мозге выделяется эндорфин — естественный, природный наркотик мозга. Он поступает на опиатные рецепторы (так называемые рецепторы счастья). Таков древнейший биологический механизм получения удовольствия. Но беда в том, что опиаты очень похожи на эндорфин человеческого мозга. Поэтому наркотик тоже попадает на опиатные рецепторы. Мозг не понимает, что его обманывают, и отвечает острым удовольствием. Получается наркотическая эйфория — кайф, одинаково доступный нобелевскому лауреату и олигофрену. Поскольку вещество вводится извне, со временем свой эндорфин перестает вырабатываться. А опиатные рецепторы, наоборот, сильно разрастаются, их становится все больше. Они требуют: давай, давай, давай... Если вовремя не принять дозу, происходит ломка. Ломку можно перетерпеть, и "больные" рецепторы затихают. Но они все равно существуют, как дымящиеся вулканы. И все равно требуют. А своего эндорфина уже нет... Это и есть психическая зависимость. Она сильнее инстинкта самосохранения. Не говоря уже о здравом смысле. Доктор ЗОБИН: Помню одного из своих пациентов. Я получил анализ его мочи, полный опиатов, и говорю: "Вчера ты принимал наркотики". Он отрицает. Мы начинаем спорить, и со слезой во взоре он говорит: "Не принимал, клянусь жизнью матери!" Я был в шоке от этих слов. И просто показал ему его анализ. Вы думаете, он от стыда сквозь землю провалился? Нет, на лице — только досада, что его поймали... Потом я к этому привык. У молодого человека мать страдает онкологическим заболеванием в безнадежной стадии. Семья собрала деньги на очень дорогие лекарства, чтобы продлить ей жизнь. А он крадет эти деньги и тратит на наркотик. И обвинять его за это совершенно бессмысленно. Наркотик не щадит не только жизнь его матери — он и его не щадит. У него уже три друга погибли от передозировки, он понимает, что он следующий, но это его не останавливает. Бывает, они колются одним шприцем с больным СПИДом, хотя тот предупреждает: "У меня ВИЧ!" — настолько ослепляет это влечение... n n n На сегодняшний день наркомания во всем мире считается хроническим рецидивирующим заболеванием мозга. Желание — не просто прихоть наркомана: оно обусловлено биологически. Так же, как в случае с крысой. Методика психиатра Зобина существует около шести лет. Считается, что избавиться от опиатной зависимости невозможно. Поэтому традиционно при лечении наркомании идет борьба лишь с физической зависимостью — иными словами, снимается "ломка". Снять ее — не проблема, но и не исцеление. Доктор Зобин не занимается снятием "ломки". Он избавляет от зависимости психической. Для этого пациенту вводится сложное нейрохимическое соединение — нейропептид, который блокирует патологические опиатные рецепторы. Словно глухую пломбу на них ставит. В результате их деятельность прекращается. И исчезает страшное желание. Но, как известно, за все нужно платить. После операции доктора Зобина все опиатные рецепторы до одного заблокированы. А это значит, что любое, даже минимальное количество опиата сразу вызывает эффект передозировки: останавливается дыхание. Иными словами — после операции всякое употребление наркотика становится смертельным. Меня предупредили: методика эта очень радикальная и жесткая. Человек сжигает за собой все мосты... ЕГОР: Сначала я особо не поверил, что избавление от влечения вообще возможно. Когда доктор объяснил мне механизм и главное — что за этим последует, — я был в ужасе. Я отказался: бред какой-то, на что я себя обрекаю! Это значит — назад пути нет. Наутро проснулся, выпил пива... И подумал, что так будет всегда. И вернулся к врачу. Сама операция заняла всего час — правда, до этого мне нужно было 21 день ничего не употреблять. Поймите: это не кодирование. Кодирование основано на страхе: очень хочется, но нельзя — иначе умрешь. А тут исчезает само желание. Мне не хочется, мне плевать!.. Я даже приходил в гости, и кто-то при мне вмазался. Потом мне на дом принесли героин — я мог его купить... Раньше меня бы просто корежило — вы не представляете, что это такое! Когда ты едешь за наркотиком, ты весь трясешься!.. А тут ты ничего не чувствуешь... n n n Через несколько лет после операции мозг восстанавливается — вновь начинает вырабатываться эндорфин. То же самое происходит у людей, которые сами сумели бросить героин, — такие есть, хотя их единицы. Но у них это происходит гораздо медленнее. С появлением эндорфина регенерируются и опиатные рецепторы — но уже здоровые, не наркоманские. "И можно начинать заново", — со смехом сказал Егор. Когда после операции он пришел к маме, она увидела, что пришел совершенно другой человек. РИММА: Я уже забыла, каков Егор на самом деле. Раньше я всегда им гордилась. А потом все это как корова языком слизнула. И насколько я была несчастлива все это время — мне было очень плохо и одиноко! Сейчас ко мне вернулся мой прежний сын — из очень далекого и страшного путешествия... ЕГОР: Есть такая песня у "Роллинг Стоунз": "Десять тысяч световых лет от дома". У меня ощущение такое же: будто я находился за десять тысяч световых лет. А еще Егору выдали грозный документ: "Употребление препаратов группы наркотических анальгетиков угрожает смертельными осложнениями и является абсолютно противопоказанным. Справку постоянно иметь при себе и предъявлять при оказании медицинской помощи".
