2 августа 1999 года пополнилась и без того богатая коллекция "черных" дней России. Именно год назад началась вторая чеченская война. Началась с вторжения боевиков Басаева и Хаттаба в Ботлихский и Цумадинский районы Дагестана. Москва ответила началом контртеррористической операции — такое название получила эта война в первые дни. И только после страшных боев за гору Ослиное Ухо, после тяжелого штурма Тандо и гибельных зачисток в Карамахи и Чабанмахи эту войну стали называть своим именем — вторая чеченская. В принципе эта война была неизбежна. То, что Российская армия еще вернется в Чечню, было понятно уже в 96-м, сразу после Хасавюртовских соглашений, когда российские войска уходили из так и не побежденной Чечни. Вторжение боевиков в Дагестан в 99-м было лишь продолжением, война началась гораздо раньше — похищениями людей и работорговлей в так и не сумевшей зажить мирной жизнью республике, расстрелами милицейских патрулей на административной ставропольско-чеченской границе, беспределом, творимым в республике никому не подконтрольными бандами. Растленные войной чеченцы уже ничего не умели и не хотели делать, кроме как воевать и бандитствовать: глупо было представлять, что Шамиль Басаев закопает свой автомат и будет выращивать гвоздики, отказавшись от легких денег подпольного нефтебизнеса. В Москве тоже не сидели сложа руки. По мере того как Владимир Путин набирал политический вес, кампания по раскрутке новой войны набирала обороты. Формирование общественного мнения приняло ярко выраженную милитаристскую направленность, россиянам постоянно прививалась мысль о необходимости проведения войсковой операции и наведении конституционного порядка в Чечне. Заявления о том, что чеченский вопрос можно решать только политическими методами, сменились резкими высказываниями о намерениях "мочить боевиков в сортире". Последовали даже разговоры о возможности нанесения превентивных ударов по базам террористов в Афганистане. В Дагестан и Ставрополье стали стягивать силы МВД, внутренние войска и армейские части. Временная группировка сил в одном только Дагестане достигала семи тысяч человек. Военная машина была запущена, механизм завертелся, и остановить его никто уже был не в силах. Когда начались боевые действия в Ботлихском и Цумадинском районах, никто уже не сомневался, что наша армия не остановится на дагестанско-чеченской границе ("МК" первым предсказал возможный вариант развития событий на Северном Кавказе). Да и сами военные второй раз предать себя уже бы не позволили. Было совершенно ясно, что после Дагестана армия не остановится и пойдет дальше добивать хаттабов и бенладенов, расплодившихся в Грозном. Запущенная военная машина набирала обороты. И никто уже не мог, да и не хотел ее останавливать... Пошел и страшный счет потерь российских ребят, брошенных в омут чеченской войны. n n n Когда мы познакомились с Игорем, было раннее-раннее, невыспавшееся зимнее утро. Под ногами хрустел снег, резкий морозный воздух коробил ноздри, а контраст ярких фонарных ламп и ночной мглы резал опухшие после вчерашних проводов глаза. Я подошел к нему, услышав, как он спрашивает у прохожего дорогу к военкомату. — В Чечню? — Да. Ты тоже? Ну тогда давай знакомиться, что ли, земеля, — он протянул руку. — Игорь. Всю дорогу, пока нас на "Газели" везли из московского военкомата в часть, Игорь без умолку тараторил, рассказывая о своей жизни, то и дело доставая из внутреннего кармана куртки фотографию дочери и поочередно показывая ее то мне, то водителю, то сопровождавшему нас офицеру: "Смотри, майор, это моя дочка!" В небольшой сумке, которая была у него с собой, помимо всевозможного солдатского добра оказалось еще и несколько чекушек, которые он одну за одной, к нашей всеобщей радости, извлекал на свет божий, постоянно приговаривая при этом: "Ну что, пехота, выпьем?" В полку наши дороги разошлись, мы попали в разные подразделения, и до самого прибытия в Чечню я Игоря не видел. В следующий раз нам с ним довелось встретиться под Алхан-Юртом, куда наши подразделения были в спешном порядке переброшены на помощь вэвэшникам, заблокировавшим в селении боевиков. Тогда мы сутки просидели под дождем в болоте, без еды, без воды, продрогшие до костей, проклиная все и вся на свете. Единственной нашей пищей был неприхотливый боярышник, в изобилии росший на этом болоте, и мы паслись, как лоси, губами обрывая сладкие промороженные ягоды с веток, чувствуя, как заполняется сосущая пустота в желудке. Мы с Игорем лежали тогда в двух соседних ямках, которые между собой громко именовали позициями, и, чтобы забить голод, без перерыва смолили вонючую "Приму". И он, как и по дороге в часть, постоянно тараторил — в тему и не в тему, опять показывал фотографию дочки, материл войну, "чехов" и комбата, засунувшего нас в эту задницу. А потом как-то внезапно начался обстрел, мы сначала ничего не поняли, думали, свои дурака валяют, и, стоя в полный рост, орали им, чтобы они прекратили, пока никого не ранило. Но обстрел усилился, начали рваться мины, мы попадали, и я уже кричал Игорю, чтобы он отходил, а он, отстреливаясь, кричал мне в ответ, чтобы отходил я. И когда мы вышли из-под огня и добрались до своих, нас вдруг разобрал смех. Мы сидели, привалившись спиной к плетеной изгороди, положив автоматы на колени, пили из бидона воду, сплевывая хрустевших на зубах мальков рыб, а смех прорывался сквозь глотки, и мы никак не могли успокоиться — ржали как безумные. И в тот момент не было для меня человека ближе и понятнее, чем Игорь. n n n Он погиб десятого марта в горах под Шаро-Аргуном. Его взвод тогда попал в засаду, их расстреливали с трех сторон из крупнокалиберных пулеметов. Один из пулеметов бил из-за кладбища, и Игорь, прячась за могилами, подобрался к нему на пятнадцать метров и уже размахнулся, чтобы кинуть гранату, но не успел — пуля калибром четырнадцать миллиметров пробила ему грудь, разорвала легкое и вышла уже из спины. Выпавшая из рук граната скатилась ему под ноги, и Игорь, уже мертвый, падая, накрыл ее своим телом. Его не могли вытащить двое суток, и то злополучное место у Шаро-Аргуна в разговорах солдат уже делилось на "до Игоря" и "после Игоря". Потом его тело все-таки вытащили — привязав за ногу солдатский ремень и ползком волоча вниз по склону. Домой в Москву Игорек поехал в холодном "цинке"...
