1920-е. Коридор редакции увешан пеленками
Он позвонил в редакцию накануне 11 декабря, дня рождения “МК”. “Здравствуйте! Я когда-то работал в вашей газете...” Мы поинтересовались: когда же? Может, общих знакомых вспомним?
И ахнули. Какие тут могут быть общие знакомые! Лев Гурвич работал в нашей газете, когда она еще называлась “Юношеская правда” (переименовали ее в “Московский комсомолец” в 1929 году).
Несмотря на свои 93 года, семнадцать из которых он провел в заключении, Лев Менделевич довольно бодр. На его столе — пишущая машинка без чехла. Рядом стопка рукописей. Гурвич — автор 15 книг.
— В 1922 году на одном из верхних этажей жилого дома на углу Большой Дмитровки и Глинищевского переулка размещался Московский комитет комсомола. Две небольшие комнатки занимал отдел печати, одновременно являвшийся редакцией “Юношеской правды”. Меня, юнца неполных шестнадцати лет, направили работать замзавотделом печати — каково звучит-то! — улыбается Лев Менделевич. — Я ведал распространением и распределением: до начала НЭПа газета не продавалась, а распределялась по ячейкам. Моему непосредственному начальнику — завотделом печати и редактору “Юношеской правды”, начинающему поэту Александру Жарову — едва стукнуло восемнадцать. Главной моей обязанностью было доставать бумагу. Хотя видок у меня был еще тот: старенькая рубашка, брюки с бахромой. В целях экономии подметок летом ходил босой, единственные сандалии носил в полотняном портфеле и надевал их только перед входом в Бумтрест.
— Кого вы еще помните из тех, кто работал в “Юношеской правде”?
— На литературной странице опубликовал свои первые рассказы Михаил Шолохов, печатался Лазарь Лагин, будущий автор “Старика Хоттабыча”. Пользовались успехом статьи Лопатина об истории Москвы. Одно время в газете работал талантливейший Николай Кочкуров, которого читатели знают как Артема Веселого. Его роман “Россия, кровью умытая” переиздается и в наши дни. Кочкуров погиб, став жертвой сталинских репрессий. Жаров ушел на учебу — и редактором стал Илья Лин, прежде работавший в “Окнах РосТА”. А вообще в нашей маленькой редакции каждый готов был и заметку написать, и клише отнести в типографию — словом, сделать все, что было нужно в тот момент. Все были на “ты”, никакого чинопочитания. Спорили яростно, но честно, по-дружески, без обид. Постоянной типографии тогда у газеты не было, пара номеров даже была отпечатана (причем синей краской) в типографии таганской тюрьмы.
До введения НЭПа “Юношеская правда” больше напоминала официальные бюллетени, состоящие из длинных статей. Под влиянием выступления Бухарина, который советовал издавать “советского Пинкертона”, стали выпускать приложения — приключенческие серии. В каждом номере запестрели веселые карикатуры, рисунки и заставки молодого художника Николая Дутова. Однажды Коля здорово выручил меня: шарж, на котором он изобразил меня, буквально по уши заваленного газетами и книгами, послужил мне удостоверением личности. Я попал в облаву на Тверской (дело довольно обычное в начале двадцатых), а документы как на грех забыл. Тут свет фонаря упал мне на лицо. Начальник вгляделся: “Эй, это тебя сегодня пропечатали в “Юношеской правде”? Пропустите, ребята, это свой!”
— Лев Менделевич, дело молодое... Романы в редакции случались?
— Работали мы как проклятые, спали по три-четыре часа в сутки, но на любовь время, конечно, находили. Сам я на девушек еще не смотрел, хотя потом в 20 лет женился... А первым женатиком среди нас стал Борис Трейвас, секретарь горкома, по своей природе — настоящий газетчик, приносивший самые актуальные темы. Его избранница, Маруся Селиверстова, потрясла нас своими абсолютно белокурыми от природы волосами. Позже Бориса расстреляли, Марусе дали 8 лет. У них было трое детей. Маруся выжила, но после заключения одного ребенка так и не сумела отыскать... Следующим женился Васильковский — на сотруднице редакции, сестре Бориса Трейваса. Васильковский стал одним из редакторов “Юношеской правды”. Расстрелян. Жена репрессирована... Еще помню француза Бюра, за которого вышла наша газетчица Оля Гуляева. Потом Бюр уехал во Францию. И Олю я потерял из виду.
Все жили в этом же здании — и коридор был увешан пеленками. Никто не знал, какие испытания нас ожидают. Мы были молоды и счастливы...
