На лице Шемякина — глубокие шрамы. На плечах — камуфляжная военная форма (его рабочая одежда), на ногах — знаменитые черные сапоги.
Михаил Шемякин — известный русский художник и скульптор, живущий близ Нью-Йорка, доктор искусств нескольких университетов США и Европы.
Сейчас маэстро реализует сразу два грандиозных замысла: это многофигурная композиция “Дети — жертвы пороков взрослых”, предложенная мэром Москвы Лужковым, которую он предполагает установить на Болотной площади. И не менее величественный памятник Петру I в Лондоне.
А в субботу Михаил Шемякин приехал в Россию ставить балет “Щелкунчик” в Мариинском театре.
— Ваш рабочий день — как он складывается?
— Мне сложно объяснить мой режим, потому что работа идет, как говорится, круглосуточно. Даже сны я часто вижу, связанные с моими проектами. А режим у меня таков: до восьми часов утра я работаю, где-то часа четыре сплю, и потом начинается дневное время работы. Но каким-то хитрым путем я умудряюсь и смотреть фильмы, и читать, но это выборочно и все подчинено одной идее. Но иногда — как многие великие музыканты обожали ходить на футбол, так и я смотрю фильмы для того, чтобы отвлечься от дел.
— А что вы читаете перед сном?
— Пушкина. И еще Бродского и Высоцкого: их книги всегда рядом со мной.
— Как вы сами оцениваете свое творчество? Вы довольны?
— Я доволен тем, что существует такое понятие: “шемякинский натюрморт”. Это ограниченное число определенных предметов, определенный цвет, очень скромные вещи, но узнаваемые. Второе — это изобретение техники акварели. И то, что считается “шемякинской фактурой” — сочетание масляной пастели с цветными карандашами: вот эту серию графических листов я веду уже лет 10—15 — это тоже мое изобретение. И, конечно, “Карнавалы Санкт-Петербурга”.
— Художник всегда гол перед жизнью. Жизнь его режет по-живому. Что служит вам защитой?
— Прежде всего — любовь к ней самой. Поэтому, что бы ни происходило в моей жизни, я всегда держу в руках или кисть, или карандаш, или резец. И в тот момент, когда я занимаюсь творческими исследованиями в своем Институте психологии и философии творчества или сижу в своих мастерских, я понимаю, что все остальное — это ерунда по сравнению с тем, чем я занимаюсь в данную минуту. Это и помогает мне выжить и сохранить крупицы оптимизма в моей сложной жизни.
— Почему вы постоянно носите сапоги? Вам в них удобно?
— Да. Да и бить удобно тоже...
— Вы боитесь смерти?
— Как это — бояться смерти?.. Не пристало мужчине бояться смерти. В своем исследовании я пишу с почтительностью образы Госпожи Смерти и, как многие романтики или как люди, верящие в параллельные миры и в будущие, я считаю, что смерть — это определенный необходимый элемент, зачастую прекрасный, для путешествия в иные судьбы, пространство. Поэтому я всегда этим интересовался и знаю, что, как рождение здесь, нам всем предстоит и рождение в иной ипостаси. Я к ней не стремлюсь, но особого страха перед ней не испытываю, а в минуту усталости и подумываю о ее приближении.
— У вас в мастерской — много черепов, муляжей, предметов культа разных религий. Как вы считаете, от них идет негативная аура?
— Как-то в Москве я хотел купить пластинки Утесова и Шульженко. А продавщица чуть ли не рычала и плевалась на всех клиентов. И когда я спросил, есть ли эти диски, рявкнула, что их нет в продаже. Я говорю: “Милая дама, повернитесь и посмотрите, где выставлены на прилавке эти пластинки?” На что она ответила, что за всем ей не уследить, злобно швырнула мне эти диски и сказала: “Вы мне послали отрицательные эмоции”. Вот сейчас, по-моему, весь российский народ помешан на биополях, биопотоках, на том, какой ночной горшок может на него воздействовать в течение нескольких дней или месяцев. А я совершенно спокойно живу среди черепов. Работаю в катакомбах Капуцинского монастыря в Палермо, где высушенные мумии аристократов и монахов развешаны по стенам, и делаю трехтомник “Образ Смерти и образ мумий в фотографии: мужской, женский и детский портрет”. И несмотря на то, что это катакомбы, а я нахожусь там среди пяти тысяч мумий (что многим покажется странным), я себя чувствую иногда уютней среди мумий, чем среди живых людей, которые меня на самом деле пугают.
— Ваш любимый цвет?
— Черный.
— В интервью журналу “Плейбой” вы обошли тему эротики и секса. И все-таки: какое место в вашем творчестве занимают эротика и секс?
— На сегодняшний день эротика очень тесно сомкнулась с откровенной порнографией, поэтому я сознательно стараюсь избегать каких-то эротических сюжетов. Если по молодости что-то и проскальзывало, то это носило довольно гротескный характер, а не слюняво-сентиментальный оттенок. Для меня прежде всего путеводителем в искусстве служит фраза: “Искусство должно быть суровым”.
— Что вас всегда восхищает?
— Красивая женщина.
— Вы часто изображаете крыс. Чем они вас привлекают?
— Крысы — это удивительные существа. И многие художники, писатели обращались в своем творчестве к их изображению. Вспомните хотя бы Грина, его знаменитую повесть, посвященную крысолюдям. И если бы, как выяснили ученые, в их с виду крошечном мозгу определенные гены присутствовали, то, может быть, хозяевами мира были бы они. Так что эти удивительные по интеллекту, с виду довольно странные существа меня интересовали с детских лет. И я никогда не забуду, как после войны мы ночевали с мамой в заброшенном клубе, и я услышал шорохи. Мама сказала: “Не двигайся”. В этой громадной комнате, где на столе лежал офицерский паек, шуровали крысы. И я наблюдал, как они воруют яйца. Внизу лежала крыса, а другая катала яйца со стола и бросала их ей на живот. Те крысы, которые сгруппировались вокруг той крысы, что лежала на спине, тащили ее зубами за хвост в нору. И это наблюдение за крысами, как они, не разбив ни одного яйца, их воровали, меня так потрясло, что я заинтересовался ими.
— Высоцкий на вопрос “Хотите ли быть великим?” — ответил: “Хочу и буду”. Как бы вы ответили на этот вопрос?
— Я бы такого не выдал. Но думаю, и его ответ был своеобразным эпатажем. Я знаю, сколько Володя работал, как он беспощадно относился к себе и своему творчеству, насколько он был внутри скромнейшим человеком. Возможно, он находился на той территории и в той компании, где нужно было так сказать.
— В чем основа замысла памятника жертвам коронаций?
— Мы стоим накануне третьего тысячелетия, и мне кажется, что любой из мыслящих людей искусства должен внести свою лепту. Я много работал над образом Павла I — убиенного императора, много занимался историей Французской революции, Людовиком XVI, которому гибель предсказал Петр I, поэтому он у меня будет участвовать в этом скульптурном ансамбле и держать свое письмо о своих впечатлениях от Франции, где писал: “Жаль эту страну, поскольку думаю, что правители ее могут погибнуть из-за того, что слишком много предаются питию, яствам и любовным утехам”. Это будет композиция из более чем 50 фигур тех королей, с определенной документацией, с большими вольностями скульптора, где одновременно будут представлены изображения казненных королей и, напротив, люди, принимавшие участие в их казни или в интригах, которые привели к их кончине.
— Во что вы верите?
— В победу русского духа.
— Ваше хобби?
— Вся жизнь моя — хобби.
