... - Тарасова крепко берет меня под руку и решительно ведет мимо охраны в запретную зону. Дежурный алчно смотрит вслед, но молчит. Надежно прижатая к тренерскому боку, я чувствую себя по меньшей мере новой американской звездой Сашей Коэн...
ТАТ — это уже фирменный знак для болельщиков. “ТАТ и Леша — forever!” — это плакат, который можно увидеть на любом турнире, даже если любимца Ягудина там нет. Она-то, Тарасова, есть.
Она — как взрыв на макаронной фабрике. Взорвав себя на тренерском поприще больше тридцати лет назад, разметала идеи по всему миру. Бурей опутала танцем и одиночников, и пары. Всю жизнь доказывает, что дочь за отца отвечает. Хотя сама и считает, что великому Анатолию Тарасову даже в подметки не годится. Элитная женщина. Может с холодной улыбкой дать отлуп самым ретивым — мурашки по коже. Может обаять собеседника так, что последний будет слушать, открыв рот. Закрыв, удивится, что так и не спросил, чего хотел. Живет шальной жизнью, любит учеников шальной любовью. А может, это как раз и нормально?
— Вот с того момента, что у вас в американском доме кто-то опять лежит на полу в коридоре, пожалуйста, поподробней...
— Во-первых, не в коридоре, а в проходной комнате. Во-вторых, не прямо уж на полу, а все-таки на матраце. Ну и наконец — мой новый ученик Андрюша Грязев, который выступает в юниорах. В прошлом году был семнадцатым на чемпионате мира, а в этом выиграл два этапа серии “Гран-при” и готовится к финалу.
— Это уже ваш фирменный стиль — держать ученика поближе. То Леша Ягудин ночевал у друзей на кухне, то...
— Никогда Леша не ночевал у друзей — только у меня, около рояля мужа, Владимира Всеволодовича Крайнева, на диване. А что делать? У нас бывают сборы в Новогорске, но Новогорск уже в таком состоянии... Я начинала работать тридцать пять лет тому назад, так там с тех пор ничего не менялось и ремонт не делался.
— Андрюша на вашем полу — это заявка? Нагано — олимпийский чемпион Кулик, Солт-Лейк-Сити — олимпийский чемпион Ягудин, вы уже привыкли к тому, что у вас одиночники выигрывают?
— Нет, к этому привыкнуть невозможно. Я просто хотела взять 16-летнего мальчика и довести его до ума. А как уж там получится...
— Хотели в пику частым упрекам, что берете достаточно сложившихся мастеров?
— Какие пики? Никому и ни на что я отвечать не собираюсь. Мне просто интересно. Грязев попросился сам — не катался уже несколько месяцев, бросил занятия. Позвонил, я согласилась, он приехал. А с кем, кстати, он еще может жить? А потом — ему и рано одному пока жить. Ну из семьи же не выгоняют? Это в общем-то хорошо, такая жизнь, хотя и несколько, конечно, советские замашки — жить в многонаселенной квартире (еще постоянно живут сегодня у Тарасовой две танцевальные пары и тренер Майя Усова). Но мы к этому привыкшие, нас не утомляет.
— А характер если будет проявлять?
— Ну и что же, пусть проявляет. Мне очень не нравится, когда они его не проявляют. Не думаю, что от меня спортсмены научились плохому. Они не бездельничают на льду, не бездельничают и дома. Следят за чистотой, пылесосят, моют посуду. Не из-под палки, а потому что надо. Каждый сам себе стирает, это понятно. Мы вообще не считаемся — что кому надо делать, но убираются они. Андрюшка всегда чистит плиту. “Сына, — я ему говорю, — пора...” Теперь даже и не говорю, он ее чистит до блеска. За неделю моей готовки она становится невменяемой. Когда у девчонок есть время — они тоже готовят, но в основном я. Все с утра, например, едят кашу...
— На молоке или на воде?
— Кто с чем: кто на молоке, кто на воде, кто с медом, кто с мясом, кто с сосиской, кто с соевым соусом — кто как любит. У меня мама любила сладенькую кашу, а папа любил ее посолить, но в любом случае весь дом с утра ест кашу. Обязательно суп — или два супа: один вегетарианский, для девочек, и мясной. Это естественный быт. Пока мы делаем дело — мы так живем. Жертвуя своей жизнью. Но это и есть жизнь. Это не жертва. Мы просто так живем.
— У вас нет необходимости в личном пространстве, где никто не дышит?
— А кто мне его может предложить? Жить в Америке очень дорого, а деньги они пока не заработали. Для того чтобы позволить себе что-то, надо заработать. Считайте сами: тренер по общефизической подготовке — 2 тысячи в месяц. Его приезды на соревнования — еще несколько тысяч. Психолог, костюмы, музыкальные программы — все это делают другие специалисты, им тоже надо платить. Например, только на покупку дисков в прошлом году я потратила пять тысяч долларов. На одном из них обнаружилась и знаменитая теперь “Зима”.
— О, кстати, где Леша всегда наковыривал так много снега, чтобы эффектно бросить в воздух?
— Ага, не заметили, значит. Он же притормаживал специально, срезая ребром слой льда. От конечка снег летит, как от снегоуборочной машины. Он в ручку-то это и набирал, а потом выбрасывал... Знаете, мне многие говорили, что пленка с записью этой программы лежит дома и ее просматривают, когда хотят поднять настроение. Кто-то слушает Шопена, кто-то — смотрит “Зиму”.
— А кто-нибудь когда-нибудь говорил вам: вы сломали мне жизнь?
— Я думаю, что имеет право сказать мне, что я сломала ему жизнь, только Владимир Крайнев. (Муж Татьяны Тарасовой, известный музыкант, народный артист, профессор. В Ганновере преподает в консерватории. — Авт.) Остальным я жизнь давала. Я не разрушитель. По натуре созидатель. Знаете, как приятно было на днях... Я одной знакомой из ИСУ сказала: “Ну теперь до следующей Олимпиады работаю, а дальше буду думать, как уйти на пенсию”. Она говорит: “Ты не должна уходить, ты — Леонардо да Винчи...” Я заплакала. Потому что не часто хвалят, я не избалована.
— Готова поспорить...
— Народная любовь — это правда. Меня очень любят. И в фигурном мире я не обижена.
— Зато журналистов вы часто шпыняете — там написали не так и здесь не так...
— Это не от журналистов, это идет от тренеров. Вот Леша боролся с Женей Плющенко, так питерская пресса всегда тон такой задавала — обидели нашего мальчика.
— Скажите честно, комплекс Плющенко все-таки был? Психолог Загайнов утверждал, что был и у вас, и у Ягудина.
— Я не знаю, почему Рудольф Максимович считает, что у меня он присутствовал. Ему, может быть, виднее, но я о себе с ним не говорила, только о Леше. Это, может, у Загайнова присутствовал комплекс тренера Мишина. Они оба из Питера.
— Насколько допускаете третье лицо в отношения с учениками? Он все же третий лишний или “третьим будешь”?
— Вы знаете, я не боюсь потерять близость. Потому что, если ее недостаточно, она может потеряться. Но я работаю для своего спортсмена каждый день и буду делать все для его профессии, даже в ущерб себе. Потому что в общественном мнении третий — это в ущерб себе и вообще в ущерб. Ведь приходится терпеть этого третьего. Но если нужно терпеть... И если нужно пользоваться каким-то другим источником знаний, то нужно.
— Но чужая рука может и завести куда не надо...
— Это нелегко — пригласить новую руку, это может только сильный человек сделать. Уверенный в своем деле. Но делается это во благо. Не только человека, но и фигурного катания целиком. Если бы я сама не ставила и не придумывала программы и мне нужно было бы пригласить хореографа — Бежара, Григоровича или Моисеева, то, думаю, я бы умолила их помочь.
— Вы любите в себе поковыряться, обиды полелеять?
— На обиженных воду возят, как-то не хочется, чтобы на мне уже воду возили. Вообще-то я обиды прощаю. По нашей христианской религии так положено. Конечно, меня обижали. Но у меня есть семья, профессия, мама, муж, сестра, друзья, чего мне обижаться-то? У меня есть успехи — не украденные, не купленные... Я же отношусь все же к счастливым людям, понимаете?
— Счастливые тоже бывает плачут...
— Мне всегда папа говорил: ищи дерьмо в себе, — это формулировка, с которой я живу всю жизнь. Когда что-то случается, я смотрю, что я не сделала. У меня есть площадка тридцать на шестьдесят. И сколько бы вреда мне ни делали, я все равно буду на этой площадке доказывать свое понимание фигурного катания. Меня могут как угодно называть. У журналистов несколько лет была в ходу фраза: “Ягудин находится под опекой...” У всех есть тренеры, а он — под опекой. Как-то это мелко, но если так надо — потешить кому-то свое самолюбие, пусть... Я все равно буду стараться выигрывать Олимпиады.
— У вас же папин характер, а Анатолий Владимирович однажды сказал мне, что обид не прощает...
— Папа — самый большой учитель. Каждое слово у него золотым было. Большой талант, настоящий — мы и в подметки ему не годимся. Способности, трудолюбие фантастическое... Во мне больше мягкости, чем в папе. Я прощаю, но... Люди от слабости хотят обижать друг друга. И обижают в основном те, кто из себя ничего не представляет. И нужно вывести эту формулу и понимать их убогость и ущербность. Вот и все. Я здесь работаю, меня со льда никто не выгонит. Никто. Я не руковожу, не сижу, не хожу от одного к другому, моя работа видна, как и любая другая тренерская. Поэтому я независимый человек.
— Ученые говорят, что стресс снимается хорошо бананом и шоколадом. Никогда не видела вас с бананом. А в состоянии стресса — почти всегда.
— Плохо умею снимать стресс. Вообще мне нужно пойти в парикмахерскую, нужно, чтобы мной кто-нибудь занялся, не я всеми, а кто-то — мной. Еще лучше сделать массаж, еще один день отлежаться в постели. Вообще не вставать и есть в этой постели. И есть желательно то, что любишь, а не то, что надо. Желательно картошечку с капусткой — и тут же прямо и заснуть. Проснуться и... опять это делать.
— А “Растительную жизнь” на дачу не хочется пригласить?
— У меня дача была на Николиной Горе, но ее подожгли, и она сгорела. И больше ее нет. Хотя я очень хочу, чтобы у меня была здесь дача. Пока отдыхаю у папы с мамой на даче. И лучший сон — в маминой постели. С сестрой люблю бывать, с друзьями в Жуковке, с Вовой... И еще в Барвихе — это отдых с лечением. Я обожаю там бывать, благодарна всем врачам, так я там обласкана. Нужно каждый год себя латать. Это тоже, кстати, папа приучал. И это все тоже нужно для профессии. Ты же не латаешь себя, когда тебе нужно в театр сходить или к друзьям. Тебе нужно быть здоровой — потому что вставать в семь утра, ложиться в двенадцать, за это время высыпаться и быть в хорошем настроении...
— “На тренировках я кричу, Татьяна тоже может приложить”, — это Ягудин. Будете опровергать? Вы и в молодости, говорят, всех чехвостили...
— Я другая была в молодости. Ведь чем больше информации, тем мы мудрее. А пока человек живет, он должен учиться. Вот я стараюсь учиться. Приложить? Леша непростой, он умнейший человек, и образование хорошее, и умеет много, и с английским как с русским, и талантлив безмерно...
— С талантливыми-то как раз и тяжелее.
— А кто сказал, что должно быть легко? Но вот, кстати, мата не слышала от него. Может сказать, но не мне, где-нибудь в углу площадки. Никогда. Я даже сама поражена. Хотя... один раз было. Но один раз прощается. Кулаком может вдарить куда-нибудь, когда не получается, они все могут, для того чтобы адреналин выбросить. ...Ох, и дует здесь, что-то я выпендрилась сегодня со своей накидкой.
— Зато красота неземная.
— Да, только я-то на земле, вернее, на льду. Я не должна так делать, нужно думать о последствиях.
— “Нужны ли политику мозги? — Иногда, остальное зависит от обаяния”, — это, исходя, видимо, из личного опыта, сказал политик, спортсмен, актер Шварценеггер. Спортсмену — нужны? Часто говорят, что у спортсменов все в ноги ушло.
— По-всякому бывает. Нужны, безусловно. Они же не машины, чтобы тупо задания выполнять. Анализировать свой тренировочный процесс без мозгов не получается, потом мы это легко отличим на льду. Все личные качества вылезают на лед. Тупость и ограниченность тоже видны.
— Вы на людях позволяете себе высказывания на грани фола, бывают безжалостны и ученики. Ругаете их?
— Я даю полное право делать то, что они считают нужным. Им нужно давать возможность развиваться, и они должны иметь свою точку зрения. И уметь высказать эту точку зрения — даже придумывать себе пресс-конференцию. Это часть работы. Как же они будут придумывать, если они дураки? Ну, вы подержите диктофон три минуты да и уйдете. И напишете: он стал первым, все, до свидания. Что касается ответов спортсменов — они более свободны, чем тренеры, и органичней. Они могут не думая сказать, а вам, кстати, это на руку, а иногда сказать — потому что хочется. Мы-то уже, как бы поточнее сформулировать... на нас висит груз наших лет. Мы говорим, но все-таки иногда можем и слукавить. А они дети. Они все хорошие и непосредственные, пока их взрослые не научили лукавить.
— Судейская грязь начинается с тренерской — это вы мне вчера, не лукавя, сказали. А вы тоже из тренерской, когда сами рубанули правду-матку, — корите себя?
— Нет, иногда думаю: зря я это говорила, нужно было помолчать. На все воля Божья, но все равно каждый раз доказываешь свою профессию. Ты ошибаешься в тренировке или ты ошибаешься, выйдя с вами на разговор, совершенно не готовой, не знающей, что сказать... И в том, и в другом случае я собой бываю очень недовольна. А меня это беспокоит, когда я бываю собой недовольна. Это мне хуже, чем меня кто-нибудь обругает. Но не предаст, конечно. Предательство — это другое.
— Но вот вы взяли американскую девочку, которая могла уже выиграть даже и прошедшую Олимпиаду. И многие тоже считают это предательством.
— Ну если вы смотрите Спилберга, вы что испытываете? Счастье, что вам удалось это посмотреть, правильно? Раньше это было бы вообще невозможно — кто-нибудь привез бы, мы в щелку смотрели... Так же, как мы читали книги, — это для всех. Талант, он для всех. Моисеев создал свой балет, свое понимание хореографии, а вот ирландский балет, созданный из его же артистов, — вон сколько лет работает. Вот какое наследие он оставляет. Это его талант для всех.
— У Моисеева трех ступенек с флагом и гимном нет. А нам куда свой патриотизм девать?
— У него нет трех ступенек. Ну и что? Три ступеньки — это пятнадцать минут в году. А дальше? Куда девать тех, кто любит, кто смотрит, кто приходит? Тех, кто живет этим? Ведь понятно, что Саша такой талант, что она может наше дело продвинуть. Ну и как такой девочке отказать: я тебя не буду тренировать, потому что ты американка! У тебя только половина нашей крови... Это что такое, почему? А когда нас американцы принимали и ни за что давали Кулику лед? А когда нам с Лешей давали еще и жилье, и лед, и свет, и заливки? Все это огромных денег стоит. А мы им — ничего? Это мы не помним? Как они нам подготовили двух олимпийских чемпионов и не только двух? Москвина тоже работала в Америке. И с одними, и с другими. И Мишин не в Новогорске сидит, а в Испании работает, в Италии, в Швейцарии по три месяца сидят. Так мы не должны сказать спасибо? А мы вот такие, русские, — нам всем дай, и все могут быть свободны!
— Подождите, Татьяна Анатольевна...
— Так нельзя — это они нас развивают. Они дают нам работу, лед, жилье... За то, что я работаю с Ягудиным, мне дома платят меньше двухсот долларов в месяц. Почему я в 55 лет, вся больная, должна работать за такие деньги? А некоторые тренеры получают еще меньше. За счет того, что мы работаем с иностранцами, у нас есть какие-то деньги и на своих спортсменов. И за это мы не можем тренировать девочку? Это несправедливо. Я беру талант и рощу его. И люблю. Каким бы он ни был — канадским, американским, еврейским, французским, русским.
— И все же, несмотря на такую планетарность подхода к фигурному катанию, вас это мучает?
— Да. Раньше, лет двадцать назад, я бы, наверное, была на родине на уровне диссидентов. Но это время, мне кажется, уже прошло. Если не прошло, то это плохо, потому что я намерена работать для всех. Это не означает, что я игнорирую российских спортсменов. Это неправда! И сочинять все время про меня кривду — несправедливо. Про то, что мы с Ягудиным в одиночку выиграли Олимпийские игры, что, все стараются забыть? И мне противно читать про себя всякие сплетни. Я уважаю талант как таковой. Он может появиться в любом государстве. И если меня просят соприкоснуться с этим талантом, и я это делаю, то не понимаю, чем обижаю нашу страну? Я всегда встаю, когда поднимают российский флаг, и имею к этим победам самое непосредственное отношение.
— Вы взяли Коэн, у вас же — Ягудин, Грязев, танцоры, консультируете китайцев — значит, рваное тренерское сердце еще на четыре года?
— Мне от этого было сначала очень тяжело. И сейчас еще тяжело. Я бы хотела быть более свободной. Я хотела иметь возможность думать, что я туда могу поехать, с этим пообщаться... А получилось, что я опять в этом жизненном коридоре. И седьмая дверь только открыта — выходного дня. Остальное все по расписанию. Я не знаю, правильно это или нет, но это уже есть. И это нельзя обмануть. Вся семья Коэн не просто так ведь переехала — из Калифорнии ко мне. Вообще, ужас, я как это представлю, на мне сразу такой груз ответственности, который сбросить я не могу. Понимаете, сняться и переехать, я была в шоке. Саша пересекла всю Америку вместе с семьей — мама, папа, сестра, собака и кошка. Папа летает в Калифорнию на работу.
Саша же — необыкновенная, потрясающая, трепетная, это свойственно талантам. К счастью, никто в группе меня к ней не ревнует. Обидеть Сашу вообще, мне кажется, невозможно — эти широко распахнутые глаза... Хотя, конечно, найдутся желающие плюнуть и в эти глаза.
— Недавно я услышала такую фразу: самое трудное в жизни — сделать умное лицо. Согласны?
— Да, потому что или оно есть, или его нет. Вот и все. Надо по возможности на добро отвечать добром и на любовь — любовью. Я думаю, что это — мое направление в жизни. А остальное все уже проще. И не так важно.
