С самого начала было ясно, что ему неприятны мои вопросы. Иоселиани — блестящий рассказчик, остроумный собеседник, но совершенно не склонен говорить о самом себе. О Сократе с Ксантиппой, о Марко Поло и пещерах Альтамира — это ради бога, тут же будет целая история. Но голые факты собственной биографии ему просто неинтересны. Родился в Тбилиси, в 19 лет поступил на мехмат МГУ, в 31 закончил ВГИК, последние 20 лет проживает во Франции, а больше ничего. Кроме того, Иоселиани никогда не раскрывает свои “творческие планы”. Просто ни один его фильм, начиная с 1968 года, не оставался без международных наград. В советскую эпоху это были “Листопад”, “Жил певчий дрозд”, “Пастораль”, в последние годы — “Фавориты Луны”, “И стал свет”, “Охота на бабочек”, “Разбойники”, “In vino veritas”. Иоселиани — единственный режиссер в мире, который имеет четыре подряд основных приза Венецианского фестиваля, не считая успехов в Канне, Берлине, Сан-Себастьяне.
Мы все-таки поговорили о нем самом, хотя и на бегу. С московской премьеры “Утра понедельника”, своей последней безупречной и тоже премированной работы, Иоселиани спешил на токийскую премьеру…
- Если “Утро понедельника” не понравится кому-то из ваших друзей — Панфилову, или Климову, или Герману…
— Это очень опасно. Я подумаю, что в чем-то промахнулся. Но они вряд ли будут мне говорить…
— Ваш фильм по структуре напоминает старинную музыку, вроде Баха или Вивальди. Вы когда-нибудь занимались музыкой?
— Я играю на скрипке и фортепьяно. Когда-то играл на органе — сейчас уже, наверное, не смогу.
— Вас учили этому в детстве?
— Да, сызмальства и много лет. Моя мама очень заботилась, чтобы я умел делать разные вещи. Вообще в старину полагалось обучать всех детей музыке, акварели, поэзии, языкам... Еще я очень любил радио: был радистом, собирал приемники. Нет, не детекторные — настоящие.
— Французский язык у вас тоже с детства?
— Я его знал вполне прилично лет до семи: жена брата моей бабушки была француженкой, а жили мы все вместе, в одном большом доме. Потом в школе учил немецкий, английский. Французский вспомнил снова лет уже в 25. Стал читать, восстанавливать…
— Сколько колен своих предков вы можете перечислить не задумываясь?
— По какой линии?.. По официальным бумагам прослеживается в пределах 26, ну а я, как все люди, помню в жизни бабушек, дедушек, знаю по фотографиям прадедушек и прабабушек и еще одного прапрадедушку. Знаю, конечно, как они жили, что делали.
— Чем занимались ваши родители?
— Папа был царским офицером, закончил Высшее военное училище в Петербурге, в Первую мировую стал полным кавалером Георгиевского креста. Когда царь отрекся от трона, он не эмигрировал, а снял с себя погоны и начал работать инженером. Мама была очень образованным человеком, но когда папу арестовывали — его много раз арестовывали, — она подрабатывала машинисткой.
— Ваш отец пережил большевистские репрессии?
— Да, он вернулся в 57-м году. В общей сложности отсидел около 30 лет, с перерывами. Его выпускали, потом опять сажали…
— Вы были единственным ребенком в семье?
— Да.
— Вас сильно коснулась война?
— О войне я помню одно: было туго с хлебом, вообще трудно было. Но Тбилиси недалеко от Каспийского моря, и черной икры в городе оказалось невпроворот. Ее ели вместо всего. Я возненавидел ее раз и навсегда, на всю оставшуюся жизнь...
— Ваши ровесники, ставшие режиссерами, всегда что-то снимали про войну. А вы почему нет?
— Мне очень нравится позиция людей, которые, вернувшись из ссылки, из лагерей, стараются об этом не говорить. А война, увиденная ребенком, — это, по-моему, претенциозно. Это не по-настоящему. Лучше уж я буду делать то, что знаю.
— Вы хоть раз в жизни пожалели, что стали режиссером? Был такой момент?
— Нет, угрозы были, а сожалений не было. Хотя я не представлял, что при советской власти это окажется так тяжело. С другой стороны — тяжело-тяжело, а работал я всегда с большим удовольствием.
— Не приходило в голову, что лучше бы было все же закончить мехмат и остаться математиком?
— Нет, ни в коем случае. Я очень любил математику, пока не выяснилось, что она целиком и полностью находится на службе военно-промышленного комплекса. Мне это очень не понравилось.
— С кем вы учились во ВГИКе?
— Вокруг меня и курсом старше-младше были Климов, Шепитько, Саша Митта, Эльдар и Георгий Шенгелая, Мераб Гогочашвили — очень хороший режиссер, но он мало снял, поэтому его не знают… “Как зелена была моя долина” — чудный фильм, я его показывал недавно в Италии, все были в восторге.
— Где вы жили тогда в Москве?
— В общежитии, рядом со станцией Лось. Но дело в том, что я тогда уже был женат. Я-то математику бросил, а жена осталась в МГУ на том же факультете. Каждый день из МГУ я ездил во ВГИК и обратно, мотался между общежитиями.
— Когда в режиссуре почувствовали себя уверенно?
— На втором курсе.
— Когда “Листопад” получил в Канне приз за лучший дебют, это что-нибудь изменило?
— Это все изменило. Естественно, в худшую сторону. Вы же знаете, что “Листопад” был запрещен. Он был изрезан, искромсан, а я его спасал. По кусочкам собирал вырезанные эпизоды, ездил в Ригу, там мне их снова склеивали, печатали, я приезжал в Москву, показывал копии чиновникам…
— Как же фильм выпустили на Каннский фестиваль?
— По недосмотру.
— Почему вам не давали снимать кино? Всего три фильма за пятнадцать лет?
— Ну, во-первых, мне давали снимать кино. Может, я сам был слишком ленив или просто искал, что снять…
— У вас нет нереализованных проектов?
— Нет, ни одного. Другое дело, что они не выпускали мои фильмы на экран. Но снимать давали, даже помогали. Вы знаете, ведь цензура, редколлегия Госкино — они были так же раздавлены системой. Это были живые люди, причем они в большинстве терпеть не могли тех, кто им во всем подчинялся и выполнял инструкции. Таких презирали, а тех, кто нарушал правила игры, наоборот, уважали, помогали советом, формулировкой. В то время очень важно было формулировать. Одна милейшая женщина в Госкино только тем и занималась, что говорила: “Туда не ходи, этого не делай, а если зайдешь туда, скажи то”. При этом по должности она была цензором. Мы все варились в одном котле. А припрятывал наши фильмы кто-то совсем другой — там, наверху. Ермаш, общавшийся с Ильичевым или с кем-то подобным…
— Почему вы сегодня снимаете гораздо чаще, чем прежде?
— Тороплюсь, наверное. Накопилось. И потом, прежде, в те времена, приходилось не только придумывать, “что бы сделать”, но еще и “как пронести”. Двойная работа — два разных сценария: один для себя, другой — для руководства. “Для руководства” нельзя было ошибиться: все “как положено”, но чтобы вошли все сцены, которые тебе нужно на самом деле. Требовалось во всем соответствовать “букве”, но при этом никем не контролировалось, как на площадке ты приведешь в норму то, что на бумаге специально для них изуродовал.
— После “Пасторали” 1975 года, получившей приз ФИПРЕССИ на Берлинском фестивале, вы не работали более пяти лет…
— Ну, ее они сразу положили на полку. Мало того, мне было сказано: “Все, хватит, ваш номер больше не пройдет”. Ермаш заявил мне в лицо: “До сегодняшнего дня мы терпели, но больше не будем иметь с вами дела. Кино вы снимать не будете. Вы всегда водили нас за нос”.
— На что вы жили, пока не уехали за границу?
— Ездил по киноклубам. Была чудесная система и хорошая аудитория — Академгородок под Новосибирском, Рязань, Ярославль, Киев. Нам за это немножко платили. Кроме того, тех, кто что-то понимал в ремесле, время от времени приглашали быть консультантами. Я был консультантом на Казахской киностудии. Нет, в люди никого не вывел. Они мне давали в работу совсем безнадежные вещи…
— Как вам удалось уехать?
— Вообще я был невыездной, даже в Болгарию не пускали. Впервые попал за границу в 1979 году. Мной тогда занялись Федерико Феллини и Тонино Гуэрра, которые посмотрели какие-то мои картины и решили помочь. “Чинечитта” предложила заказ. Но итальянское кино в то время уже кончалось, умирало, и я поехал во Францию. Довольно долго не мог никуда приткнуться: не очень хорошо понимал их систему. Но потом появился продюсер, и я начал снимать. Делал что-то короткометражное, документальное, ничем не брезговал — работал, как в последний раз. Потом вышли “Фавориты Луны”.
— Почему вас не заставляли вернуться сюда, как обошлось без международного скандала?
— А я всякий раз возвращался. Вы не понимаете, они тут были счастливы, что избавились от Андрея Тарковского и от меня. Мы им не нужны были здесь, и если бы Андрей вернулся вовремя, его бы снова выпустили. Это точно. Но он не вернулся по каким-то личным мотивам, а я приехал и отчислил “Совэкспортфильму” пятьдесят процентов гонорара за “Фавориты Луны”. Меня тут же пустили еще раз. Им больше всего не хотелось, чтобы я тут работал, чтобы они за это отвечали. Я снял следующий фильм и снова приехал, снова отдал гонорар. А в третий раз уже была перестройка.
— Как вы там устраивались в бытовом плане, где жили?
— Сначала по друзьям. Еще во времена Московских кинофестивалей у меня появилась масса приятелей: Жак Тати, Паскаль Обье, Луи Маль (классики французской режиссуры — К.Т.)… Когда я туда приехал, они меня приютили. Когда начал работать, поселился в “Ситэ Д’эзар” — такой городок искусств, можно очень недорого снять мастерскую и жить. Провел там три года, потом студии-заказчики стали оплачивать мне квартиру. Сейчас я снимаю на Фобур-Монмартр, хотя это очень дорого. Надо выкупить, будет спокойней.
— В Голливуд вас никогда не переманивали?
— Я никогда не соглашался, Голливуд терпеть не могу. А они поначалу хотели: им нужен был кто-нибудь с ореолом диссидента, чтобы наработать политический капитал.
— Вообще вы диссидент по натуре. Не хотели быть использованным в этом качестве?
— Ну, это другая профессия. Это занятие политикой, в которой я не специалист. Еще это нарциссизм. В-третьих, все они постоянно метались из стороны в сторону. Нет, Даниэль был моим приятелем, Синявский тоже, Володя Войнович — просто мой друг. Но он не диссидент, а просто встал СССР поперек горла.
— Вы сами бывали в Америке?
— Да, конечно. Ужасно. Страна очень похожа на Советский Союз. Объедающийся народ, страдающий дикой, болезненной наивностью. В общем, большой детский сад.
— Французское население вам по духу ближе?
— Вы думаете, население может быть близко по духу?.. Что московское, что тбилисское — везде есть приятели и друзья, и это не население, а близкие тебе люди. Мы встречаемся, сидим, выпиваем.
— У вас стабильный круг друзей?
— Стабильный, но многих уже нет. С новыми людьми трудно: нет общих воспоминаний, не о чем говорить.
— В компьютерные игры не играете?
— Да ну что вы… У меня даже телевизора нет. На компьютере я делаю одно: монтирую свои фильмы. Пишу до сих пор от руки.
— Сколько пачек выкуриваете в день?
— Не считаю. Две или три.
— В какое время дня вы принимаете первую рюмку амонтильядо?
— С утра. Ну, не проснувшись, а когда выйду…
— Что вы делаете, когда не работаете? Сидите в кафе?
— Еду в Тбилиси. Живу там, пока не созреет какой-нибудь новый план. Это может быть месяц, может быть год.
— Грузинам понравилось “Утро понедельника”?
— Кто его знает? Разве разберешь моих соотечественников? По отзывам вроде понравилось.
— Кстати, в ваших фильмах женщина в лучшем случае — друг человека. Во всех остальных случаях она враг. Вы правда убеждены, что нас создали из вашего ребра для постельных утех либо хозяйственных забот?
— Нет, женщина все-таки по природе своей — рыцарь. Она — защитник слабых, кормилец, управляющий… Это серьезная вещь. К женщинам я отношусь с величайшим уважением, особенно в наше время. Они взяли на себя такой груз… В России до сих пор “коня на скаку останавливают”, еще и выносят все мужские безобразия; во Франции тоже тяжело. Право голосовать женщины получили там только в начале 60-х годов, и до сих пор при равной работе зарплата на одну треть меньше. С другой стороны, эмансипация принесла свои плоды, и сегодня француженки очень хорошо выглядят. Мужчины стали побаиваться женщин, что очень приятно.
— Ваша семья навещает вас во Франции?
— Да, конечно. Жена постоянно со мной. Дочь работала художником на последней картине. Вообще она художник-иллюстратор, издает детские книги, у нее в Грузии своя фирма. Она работала со мной и прежде — в “Разбойниках”, даже снималась там.
— Сколько у вас внуков?
— Двое, уже большие. Один стал архитектором, другой что-то делает на телевидении. Старший играл у меня в “In vino veritas”, младший — сейчас, в “Утре понедельника”.
— Где вы будете встречать Новый год?
— Дома, в Тбилиси.
