“У нас нет права на личное мнение в эфире”
У крупнейшей британской телерадиовещательной корпорации Би-би-си — особый статус. Каждая британская семья, имеющая телевизор, ежегодно платит специальный “информационный” налог — 180 фунтов стерлингов (около 270 долларов). Эти деньги идут в бюджет BBC, что делает ее фактически народной компанией...
В Би-би-си разработан целый свод правил о том, как корреспонденты должны вести себя в разных ситуациях. Об этом мы расспросили спецкора ВВС в Москве Николая Горшкова.
— В наших правилах написано: “Журналист Би-би-си в эфире не имеет собственного мнения”. Среди зрителей множество людей, которые не глупее меня, почему они должны слушать мое мнение, не имея возможности высказать своего? Задача репортера — рассказать о том, что он видит, а не оценивать.
Из сборника рекомендаций для работника ВВС (о военных конфликтах): “Важно относиться с уважением к чувствам зрителей. У многих зрителей есть родственники, вовлеченные в конфликт. Избегать подачи материала в том духе, что ведется война против ислама — позиция исламских экстремистов не поддерживается большинством исламистов. Исследовать причины, не подливать масла в огонь. Задача редактора и составителей программы — отказаться от художественных фильмов и программ, которые неприемлемы в свете драматических событий”.
— Кто должен следить за нераспространением секретной информации: сами источники или журналисты?
— В первую очередь сами военные. Но мы должны с ними консультироваться. И при этом обязаны объяснить зрителям правила, по которым в данный момент ведем репортаж, — например, что мы имеем информацию, которую удерживаем по таким-то причинам, и как только они перестанут быть актуальными, эту информацию озвучить.
Мы считаем, что любая сторона — и официальная в том числе — выдает информацию журналистам в своих целях, а значит, к ней нужно относиться скептически. Задача журналиста — пробовать на зуб или, грубо говоря, не верить никому.
— Считается ли в “Би-би-си” возможным показывать в эфире трупы?
— ВВС избегает показывать шокирующие кадры. В таком случае будем показывать только общие планы. Ведь грамотно составленный репортаж, даже без картинок и без употребления ярко окрашенных слов, уже дает представление о том, насколько это “серьезно”, “страшно” или же “чудовищно”.
Есть, например, такое железное правило: мы не должны сообщать о смерти человека, даже если это стопроцентно верная информация, пока власти не известят об этом его семью. Невозможно, чтобы человек узнал о гибели родственника из наших новостей (в том числе поэтому мы не показываем крупным планом убитых). Для этого существуют специалисты, которые знают, как сообщать такие печальные вести.
— Можно ли во время теракта брать интервью у родственников заложников?
— Соблазн велик, но нужно щадить их чувства. Если они сами хотят выступить, это уже другое дело. Бывает, что спецслужбы или полиция (у них тоже есть заинтересованность в пиаре) сами приводят родственников и говорят, что они хотят выступить. Тогда нужно проверить, не оказывалось ли на них давления, насколько они отдают себе отчет в том, что говорят, не начнут ли они истерику в эфире.
Если во время прямого эфира возникают какие-то непредвиденные повороты, то нужно уметь быстро пресечь их и прервать эфир. И это не нарушение свободы слова, это элементарные правила ответственности и приличия.
— Как у вас насчет неразглашения методов контртеррористических операций?
— Это тоже записано в наших правилах. Нужно дать профессионалам возможность сделать свою работу. А вот освещение прессой последствий должно быть непременно. И тут уже не только право, но и обязанность журналиста не давать спуску властям, пока общественность не получит исчерпывающий отчет: что и как было сделано для того, чтобы спасти людей, какие ошибки допущены и что сделано для их исправления.
— По мнению наших властей, западные журналисты, освещая теракт на Дубровке, использовали слишком мягкие эпитеты в адрес террористов...
— Мы почти не используем слово “террорист”. На некоторых чеченских сайтах используются слова “российские оккупанты”, что же нам, тоже употреблять такие определения? Всегда можно найти нейтральные слова: боевики, экстремисты. У ВВС есть свой сложившийся штамп: “захватчики заложников”. Если мы не использовали ругательств, это не значит, что мы оправдывали действия террористов.
Нас, бывает, упрекают в том, что мы не называем вещи своими именами, но свои это имена или нет — пусть разбирается общественность. Например, возьмем Вьетнам. Американцы называли вьетконговцев “бандитами”, а в СССР их называли “партизанами” или “борцами за свободу”, а американцев, которые там были по приглашению законного правительства Вьетнама, — “капиталистическими оккупантами”. Немцы во время Второй мировой войны называли русских партизан бандитами...
— Часто ли в Великобритании власть контролирует прессу?
— В стране есть комиссия по рассмотрению жалоб на СМИ, но у нее очень ограниченные возможности. Она лишь может предложить в настойчивой форме тому СМИ, которое нарушило правила, напечатать объяснение своей позиции. Никак иначе наказать нельзя.
Маргарет Тэтчер, например, была известна своей нелюбовью к ВВС. Нас обвиняли и в антипатриотизме во время Фолклендской войны именно из-за того, что мы объективно показывали и действия аргентинцев, и действия британцев. Правительству хотелось, чтобы аргентинцы в наших репортажах были плохими, а наши — хорошими. Но это противоречит нашим правилам об объективности и беспристрастности.
В британском парламенте неоднократно бывали попытки ввести какие-то жесткие ограничивающие правила для журналистов. Но вся британская пресса сопротивляется этому, доказывая, что саморегулирование — это наилучший способ работы прессы. Иначе — что останется от свободы слова?
“Крупные планы убитых — под запретом”
У немецкой телекомпании ZDF своего “писаного” кодекса поведения нет. Но некие негласные правила все же существуют. О них нам рассказала журналистка Анна Геллинек.
— Мы не показываем крупным планом убитых и раненых. Я иногда ужасаюсь, глядя новости на российских каналах, что убитых показывают во всех ракурсах. У нас такими вещами занимаются только коммерческие каналы, но не общественно-политические...
Если представить себе, как бы мы освещали такой теракт, как в Москве, то, я думаю, что у нас интервью с террористами не прошло бы даже в записи... Насчет неразглашения тайн спецопераций, то тут, мне кажется, все проще: если органы не будут давать такой информации, то мы и не сможем ее узнать, а значит, и не сможем предать огласке. Но если в ходе спецоперации или после нее были допущены какие-то промахи, то абсолютное право журналистов — обсуждать это.
Вообще же я думаю, что законами о СМИ в таких случаях ничего не изменить, в них просто невозможно проговорить все возможные ситуации. В любом случае такого рода законы должно писать не государство, а журналистское сообщество...
Что меня удивило в российских репортерах — они употребляли по отношению к террористам совершенно невозможные в новостной передаче слова. У нас принято освещать конфликты со стороны, а ваши журналисты часто считают себя участниками конфликта.
“Мы называем террористов террористами”
Взрывы на израильской земле гремят каждый месяц. Пресс-атташе посольства Израиля в Москве Ярон Гамбург объяснил “МК”, что, в отличие от европейских коллег, местные журналисты не избегают слова “террорист”.
— У нас есть законы, которые оговаривают деятельность прессы, но чаще используются неформальные соглашения. Один из таких неформальных институтов — Совет главных редакторов. Когда в этом есть необходимость, совет собирается и решает конкретные вопросы и проблемы.
Например, знаменитая операция Энтебе 4 июля 1976 года — освобождение заложников на борту самолета “Эр Франс”, летевшего рейсом Париж—Тель-Авив, который угнали в Уганду. Тогда израильский спецназ высадился в Уганде и провел операцию по освобождению заложников, в результате все террористы были убиты, но погибло и несколько заложников. Эта история продолжалась несколько дней. Тогда премьер Рабин встретился с Советом главных редакторов и обратился с просьбой не публиковать информацию, связанную с подготовкой спецоперации. И на протяжении нескольких дней ни в одной газете, ни на одном канале не было утечек!
В среде наших журналистов был принят кодекс профессиональной этики, разработанный Советом редакторов и Союзом журналистов по инициативе частных газет и каналов. Там детально оговорены принципы освещения различных ситуаций, не только терактов и военных действий, но и, например, судебных процессов.
Один из принципов касается родственников пострадавших: нельзя показывать (тем более во время похорон) крупным планом их лица, нельзя снимать такие вещи без разрешения семей... Если погиб солдат, его имя не будет названо ни в одной передаче, пока представитель Армии обороны Израиля не известит об этом семью погибшего.
Мы не видим проблемы в том, чтобы называть террориста террористом. Если человек не согласен с этим определением, то он может обратиться в суд. Конечно, называть всех палестинцев террористами нельзя — но если известна национальность конкретного преступника, который совершил теракт, то нет смысла об этом умалчивать.
Сразу после теракта наши журналисты, как и журналисты всего мира, стремятся как можно скорее рассказать о том, как все происходило. Естественно, могут быть ограничения на такую информацию. Но если в ходе спецоперации были допущены ошибки, то очень трудно избежать огласки.
Известный случай: в 84-м году автобус, везший 25 пассажиров из Тель-Авива в Ашкелон, был захвачен арабскими террористами, которые потребовали ехать в сектор Газа. Недалеко от Газы была проведена операция по освобождению заложников, один из них погиб. Все четверо террористов были уничтожены. Потом в прессу просочилась информация о том, что двоих террористов убили не в ходе операции, а уже после того, как они были обезврежены, — то есть, что называется, “без суда и следствия”. СМИ раскрутили эту ситуацию, несмотря на запрет военной цензуры, в результате история получила широкую огласку в обществе. Результатом стала отставка главы Службы безопасности...
