считает Владимир КОТЫХОВ, побывавший на главной балетной премьере сезона, спектакле французского хореографа Ролана Пети “Собор Парижской Богоматери”.
С успехом поставив полтора года назад в главном театре страны “Пиковую даму”, Пети пообещал вновь вернуться в Большой и поставить что-нибудь оригинальное на сюжет из русской классической литературы. Свое обещание маэстро выполнил наполовину, в Большой вернулся, но ничего оригинального не создал, а возобновил “Собор Парижской Богоматери” 1965 года рождения на музыку Мориса Жарра.
И эта музыка, и сам балет сегодня воспринимаются сквозь зевоту. Ни одной запоминающейся темы, ни единого проблеска чувств. Все холодно, расчетливо и скучно. Костюмы Ива Сен-Лорана, наверное, впечатляли в шестидесятые, когда кутюрье утверждал свое маленькое трапециевидное платьице, но сегодня — эта трапеция вызывает недоумение. Какое это имеет отношение к теме, к цыганке Эсмеральде, к тем страстям, что кипят в “Соборе Парижской Богоматери” Виктора Гюго? Никакого. К подиуму — да, а к театру — нет. И цвета здесь так сочно бьют в глаз — зеленый, красный, желтый, фиолетовый, — словно это не парижское простонародье заполнило площадь перед собором, а первомайская демонстрация на Красной площади.
Среди исполнителей главных партий лишь один Ян Годовский (Клод Фролло) оставляет яркое впечатление. Танцовщик, подобно черной молнии, прочерчивает сцену, а его стремительный танец кипит холодом и страстью. Чего не скажешь о Николае Цискаридзе (Квазимодо) и Светлане Лунькиной (Эсмеральда). Цискаридзе так размалевал лицо черной краской, что напоминал трубочиста, а не страдающего уродца Квазимодо. Отсутствие внутреннего драматизма и темперамента танцовщик заменил всевозможными мордульками и гримасами, а острый танцевальный рисунок у него выглядел формально и искусственно. Светлана Лунькина предстала элегантной, красивой прима-балериной Большого, никогда ничего не слышавшей ни об Эсмеральде, ни о том, что есть страсть и страстность. Какая цыганка? Милая дама на великосветском приеме. Что до кордебалета, то он просто потряс своей несобранностью. Кто вправо, кто влево, у одного нога поднята на тридцать градусов, у другого на шестьдесят, у третьего на девяносто.
Не обошлось и без анекдота, эффектно разрядившего премьерную скуку. Это произошло в финале. На сцене — казнь Эсмеральды. Веревка туго перехватывает шею героини, Эсмеральда натуралистично бьется в конвульсиях, в это же мгновение, почти синхронно, Квазимодо, мстя за гибель любимой, душит Клода Фролло. А с галерки кто-то жизнерадостно выкрикивает: “Вот это дело!”
