Идея гигантского памятника Никите Михалкову, который шагает по Москве, сначала показалась бредовой шуткой: одна нога на одном берегу Москвы-реки, вторая на другом... Что за намеки? Как снизу-то смотреть на это великолепие? Оказалось, шутки в сторону. Зураб Церетели обдумывает идею всерьез и надолго. А если он обдумывает — значит, скоро к объекту пойдут экскурсии.
Но пока он увлечен иными горизонтами. Недавно открыл памятник Гоголю на вилле Баргези в Риме. Потом в итальянском городе Бари установил скульптуру Святителя Николая. А президент Путин написал письмо жителям Бари, где разъяснил сущность подарка.
В мастерской Церетели стены увешаны картинами. Картины, признаюсь, хороши. Жаль, только висят местами в несколько слоев, не разглядишь. От обилия творчества кружится голова... Помните, чем ребенок отличается от взрослого в “Маленьком принце”? Ребенок скажет: “Какой красивый кирпичный домик с черепичной крышей, увитый плющом...” А взрослый будет лаконичен: “Вот дом на миллион долларов”. У Церетели есть одна маленькая слабость. Он взрослый. Он описывает свои скульптуры в метрах.
— Я давно привыкла к тому, что люди творческие просыпаются после полудня. За последние лет пять вы — единственный, кто назначил интервью на десять утра.
— Я всегда так просыпаюсь. Натура, которую вы видели в мастерской, в полвосьмого уже стояла. На меня особенно хорошо действует солнце, поэтому я очень рано встаю, делаю всякие движения, плюс штанга раза три в сутки. Когда-то я всерьез занимался спортом, боксировал. Сейчас остались только теннис (иногда), штанга.
— Художнику нужна легкая рука, а у вас бокс, штанга...
— А что такого? Когда ты рисуешь, должна быть энергия в руке. А если скульптуру лепишь — тем более. У музыкантов или в балете — там другая пластика, а мне сила нужна, я рабочий человек.
— Сколько времени у вас уходит, чтобы написать картину?
— Иногда работаешь до обеда, иногда вечером, иногда целый день. Если я где-то сижу, разговариваю, рука все равно не останавливается: приходит идея, я ее переношу на бумагу.
— Просто я прикинула: если на каждую картину вы тратили хотя бы по неделе — а у вас 5000 живописных работ — это около ста лет. А ведь еще нужно время на статуи...
— Я не подумал об этом. Само получилось...
— Может возникнуть предположение, что у вас много помощников...
— Нет. Потому что у меня манера — это первое впечатление передать. Не перерисовать, а именно передать свое индивидуальное ощущение. Вот я сяду вас рисовать и буду ваше внутреннее состояние ловить. Буду рисовать... и постепенно буду гипноз делать, чтобы вы любили Зураба.
А если серьезно — я рисую постоянно, даже когда в гостиницах живу. Вот во дворе Московского музея современного искусства, который мы создали, стоит кусок лестницы от Эйфелевой башни. Знаете, как он туда попал?
— Я слышала, будто вы обменяли его на десяток своих картин.
— Директор фонда Эйфеля — серьезный человек, коллекционер живописи. Мне рассказали, что он снял три лестницы с Эйфелевой башни и заменил их на лифты. Две лестницы уже купили, а на последнюю претендовали японцы. Договор уже подписали, но деньги пока не перевели. Я как узнал — тут же сел в самолет и полетел в Париж. В тот день директор был занят и не смог меня принять. Вечером в отеле я взял холст, акриловые краски и стал рисовать вид из окна на Эйфелеву башню. А на следующий день подарил ему. Он обалдел: “Как так! Ваше искусство дорого стоит. И со временем еще дороже будет”. Лестница та оценивалась в 650 тысяч долларов. Я сразу подсчитал и предложил ему: “Давай я тебе десять картин за нее отдам, что хочешь нарисую”. Он согласился. И я недели две из дома не выходил, сидел и рисовал. Наш посол присылал мне круассаны к столу, я толстый такой стал от них! Поправился. Я круассаны очень люблю. А картин даже больше чем надо нарисовал. Одну лишнюю актеру Депардье подарил, он ее дома повесил.
— Известно, что вы проявляете большой интерес к русской живописи за границей. Якобы вы претендовали на “Черный квадрат” Малевича. Но с вас за него запросили три миллиона долларов, а Владимиру Потанину продали за миллион: потому что он покупал не для себя, а для Эрмитажа.
— У меня нет проблем с Малевичем. У меня шесть его работ. Мне интереснее Малевич как реалист. Почему все его помнят по “Квадрату”? Там, конечно, философия интересная — что для него кончилось искусство...
— Так вы хотели иметь эту картину в своей коллекции?
— Да. Почему бы и нет. Но она все равно уже в Эрмитаже. Зато у меня есть другой... квадрат.
— На какие еще полотна вы положили глаз?
— На все работы русских художников-авангардистов. На все, что было запрещено тогдашней властью и вывезено за рубеж. Я уже очень многое забрал обратно: 300 работ из Германии, 12 — из Израиля, 95 полотен из Америки. Моя главная задача — вернуть в Россию наши шедевры и ценности. Поэтому я музей и создал. Это позор, что у нас до сих пор не было музея современного искусства. Если я вам покажу, какие работы мне принесли, пока мы тут чай пили, — вы умрете. (Оказалось, речь идет о полотнах Кандинского, Родченко, Гончаровой, Машкова. — Авт.)
— Давно тянутся споры вокруг вашей хрустальной часовни. Однако в ближайшем будущем она все-таки появится возле Кремля. Хотя, казалось бы, там ее и ставить-то некуда. Вы все пространство уже заполнили...
— Ну почему? Ее построят точно там, где она стояла раньше, — на ее историческом месте. Туда на Новый год сейчас ставят кремлевскую елку. Думаю, где-то в декабре мы часовню откроем. Все титановые конструкции уже готовы, стекло готово процентов на 80.
— Когда-то вы дружили с Косыгиным и с Высоцким, теперь — с Лужковым и с Кобзоном... Почему говорят, что ваш главный талант — умение дружить?
— Я люблю людей, гостей, красивый стол. Можно сказать, что принимать гостей — мое хобби. Правда, сам я сейчас почти ничего не кушаю. Вот видите: молоко и бананы, диета такая. А вообще-то я люблю вкусно поесть... Попробуйте, какие помидоры — из Грузии. В Грузии сейчас сложностей много, поэтому денег на химикаты не хватает. Так что угощайтесь, все чистое...
— Что за анекдотическая история вышла с вашим гражданством? (Шестого июня стало известно, что президент Путин подписал Указ о предоставлении российского гражданства президенту Академии художеств, известному скульптору Зурабу Церетели. Журналисты тут же кинулись выяснять подробности и через пару часов получили комментарий изумленных сотрудников офиса Церетели. Оказалось, что у Зураба Константиновича российский паспорт имеется с незапамятных времен... — Авт.)
— Я отвечу так: я благодарю президента. Это большая честь, что специально был написан указ о моем гражданстве. Так, по указу, я стал гражданином России. Там ведь интересная формулировка: “за заслуги перед Россией”. Это для меня такая награда... Больше не бывает.
— Разве раньше вы были гражданином какой-то другой страны?
— Все. Можно я точку поставлю? Спасибо всем, кто сделал этой истории такой большой реклама. Даже у Сальвадора Дали не было такой.
— С первым Президентом России Ельциным вы были хорошо знакомы...
— Безусловно. Борис Николаевич, когда еще в горкоме работал, отдыхал в Пицунде и увидел там мою работу — я ведь оформлял тот дом отдыха. И он захотел побывать у меня в мастерской в Тбилиси. А когда я жил на Тверском бульваре в полуподвале, ко мне приезжал президент Горбачев и президент Буш. По инициативе Буша они пришли ко мне в мастерскую, чтобы выбрать монумент Колумба. Я ведь тогда конкурс выиграл. Это был редкий случай, когда победили сразу две мои скульптуры: одна должна была стоять в Европе, а другая — в Америке. В итоге мне позвонили и сказали, что президенты хотят лично решить — какую из двух скульптур ставить в Америке. Буш приехал и сам ее выбрал...
— Для Михаила Сергеевича Горбачева вы и жилые интерьеры создавали.
— Да, меня пригласили оформить его дачу в Абхазии. Интереснейший дом получился. Потому что мы открыли карьер под Кутаиси, где добывали уникальный розовый камень. Из него я сделал облицовку, балясины большие. Вокруг дома много зелени. Я сделал там панно из эмали, бассейн из шамота — как пузырь, и витраж сделал, а напротив повесил хрустальную люстру — 21 метр в длину. Но Горбачев не успел там пожить. Жалко, красивый дом.
— А как с Путиным складываются отношения? Он вас вдохновляет?
— Мы с ним знакомы. И его образ мне очень нравится, в нем много мудрости. Думаю, скоро я постараюсь воплотить его в скульптуре.
— Судьба одного из ваших Колумбов определена — он установлен в Севилье. А что со вторым? Ведь от него по очереди отказались несколько городов Америки.
— Он до сих пор лежит в Пуэрто-Рико, уже несколько лет. Я сейчас все-таки хочу туда поехать и поднять его. До этого ему было предназначено другое место, вы наверняка знаете эту историю... Придумали всякую чушь, а американцы поверили. Якобы это — особый стратегический металл, который мы отлили и за границей будем продавать по кусочкам. Американцы — они, как дети, всему верят. И монумент ставить не захотели.
— Неужто настолько наивные?
— Да, еще какие! Даже Ельцин пытался вмешаться. Я же оформлял российское посольство в Вашингтоне, так Борис Николаевич провел там презентацию, пригласил Клинтона и подарил ему модель памятника Колумбу. Когда Клинтон сюда приезжал, ему снова дарили модель. Но они все-таки испугались — слишком много шума вокруг поднялось.
— Иосифа Кобзона в Америке причислили к русской мафии. Вам что-либо похожее не грозит?
— Нет, наши пока не додумались. И потом, у меня перед Америкой есть большая заслуга: я сделал для фонда Кеннеди-Шрайвер символ Олимпиады для больных детей. Перед университетом изящных искусств в Брукпорте поставил Прометея. А еще в Америке перед зданием ООН стоит моя скульптура “Добро побеждает зло”...
— Да, я видела: у вас тут во дворе их почему-то очень много. Штук тридцать маленьких копий насчитала.
— Вообще-то их было 161 — по количеству государств в ООН. Все копии номерные. Первый номер — в Москве, второй — в кабинете Рузвельта в Вашингтоне. Третий — у Буша, четвертый — у Рейгана, пятый — у Тэтчер. Посмотрите: там ведь Георгий Победоносец не просто змея сокрушает, там настоящие “Першинги”, СС-20 вместо дракона. В Грузии, когда я начал делать эту скульптуру, мне в мастерскую на гору везли ракеты на огромных военных машинах. Горожане испугались: что за маневры начались? А американцы даже перед самым открытием монумента никак не решались мне эти “Першинги” выдать. Только в последний момент дали. И то — внутри все выскребли, одну болванку оставили. А наши, наоборот, с начинкой отдали, все внутренности на месте.
— К 300-летию Питера велись на редкость масштабные восстановительные работы. Но вас почему-то к ним не подключали...
— Почему не подключали? Я могу проект показать. Когда Путин еще работал у Собчака, он установил камень на месте будущего парка 300-летия Санкт-Петербурга. Я и главный архитектор города Олег Харченко разработали генплан, провели там грандиозные строительные работы. Многое я уже сделал, но все пока в Москве стоит — четыре фонтана, скульптура “Сила справедливости”, сто двадцать фонарей. Но потом я остановился, потому что ни договора нет, ни про деньги ничего не слышно.
Параллельно я привел в порядок питерскую Академию художеств — 45 тысяч квадратных метров фасада, 25 тысяч — кровли. Там 80 лет не было ремонта! А я же руковожу Российской академией, я ее президент. Восстановил пятиметровый крест на часовне и девятиметровую Минерву, которая погибла во время пожара. Во внутреннем дворике поставил скульптуру Шувалова. Сделал ремонт помещений — туалеты, коридоры... Все, кроме одного — хранилища. Я хотел его отремонтировать, создать нормальный климат, влажность. Но хранилище мне сделать не дали — начали писать анонимки, подняли шум... Интрига, интрига...
— Да, неблагодарные горожане обвинили вас в том, что вы вывезли из Питера художественные ценности и не хотите их возвращать.
— Да, Москва забрал картины, Церетели забрал! Это что? Я им пытался объяснить, но до них не доходило. Ведь этот музей и так на мне числится, на Академии. Разве Россия не может увидеть эти шедевры? Я все за свой счет отреставрировал. Это ведь мои средства! Мой труд! Я вернул к жизни полотна XVII—XIX веков, повесил в Москве, чтобы москвичи тоже могли посмотреть. Потом хотел отправить их по всей стране, чтобы люди увидели...
Вы бы знали, в каком состоянии они находились! Картины у них портятся, хранятся неправильно. И главное, я задал им вопрос: когда вы отправляете холсты за границу, что вы получаете обратно — копию или оригинал? Никто не смог ответить. Потому что на глаз, без экспертизы это определить нельзя, нужен химический анализ. Я этот вопрос оставляю открытым.
— Так где в результате картины? Вы их вернули?
— Нет. Это была моя задача, и я ее выполнил. Как сказал, так и сделал — закончил ремонт в московском музее и повесил там работы. Вот и все. Я знаю, что говорю и что делаю. И не обращаю внимания на активность неграмотных людей и прессы.
— Расскажите про внуков. Я слышала, они уже помогают вам в делах.
— Да. Старший, Василий, — директор музея современного искусства. Он сначала учился здесь, потом в Америке. Когда я устанавливал “Добро побеждает зло”, он еще был маленький, и мы дали ему перерезать ленточку. Он уже тогда немного знал английский, Перес де Куэльяр его увидел, поговорил с ним и предложил: “Оставляйте вашего внука в нашей школе, мы будем его бесплатно учить, потому что вы такой подарок нам сделали”. И я его оставил, он там учился. Когда мы встречались с госсекретарем США Беккером и с президентом Клинтоном, Василий для меня переводил. А они удивлялись: откуда он так хорошо знает английский. Потом я туда и младшего внука Зураба отправил. Ему сейчас шестнадцать лет, он еще учится. Но уже делает такие скульптуры — я обалдел! Недавно “Скрипача” сделал, я его забрал и отлил здесь...
— Ваша жизнь сильно изменилась, когда вы потеряли супругу?
— Весь акцент перешел на работу. Стараюсь, чтобы мозги были заняты только делом. Время, конечно, берет свое. Но все равно это очень большая потеря. Мы вместе всю жизнь прожили — сорок четыре года. Я еще институт не закончил, когда мы с ней встретились...
— Говорят, через жену вы познакомились с Шарлем де Голлем.
— Да, она была из рода Андрониковых — это очень древняя и трагическая фамилия. Тетя моей супруги — тетя Лиля — жила в Санкт-Петербурге. Когда на улицах появились чернорубашечники, они переехали в Москву, а оттуда через Тбилиси и Турцию — в Европу. У моей супруги не было родных, кроме тети Лили, ее маму и папу расстреляли в 37-м году. И однажды тетя Лиля пригласила нас к себе во Францию, погостить. Мы обошли все инстанции, чтобы получить разрешение на выезд. Но в итоге меня пустили, а жену — нет. Помню, стоит в аэропорту ее родня с цветами... И тут выхожу я, один... До сих пор вспоминаю выражение их лиц! Правда, потом они меня полюбили. Андроников познакомил нас с Шарлем де Голлем. На всю жизнь я запомнил стойку де Голля: он ноги не носками врозь держал, а чуть-чуть носками внутрь, косолапил слегка. Сейчас вот делаю его скульптуру для площади де Голля в Москве — как только поймал эту позу, сразу же появился характер, образ.
— Известно, что ваша жена в свое время получила огромное наследство из-за границы, значительную часть которого вы якобы передали государству. И это дало вам право официально быть богатым человеком в СССР...
— Я до сих пор не могу сказать, что я богатый. Я богат своим искусством. Я много работаю, получаю гонорары. Но когда я их получаю — всегда быстро трачу.
— Так наследство было или нет? Почему о нем уже в энциклопедиях пишут?
— Нет, какое наследство! Это миф. Я ничего такого не читал.
— А на что гонорары тратите?
— Я люблю людей. Гостей люблю. Машины немножко люблю. Мне приятно, знаете, удовольствие дать человеку. Жалко времени не остается на то, чтобы я влюбился.
— Возможно такое, что вы еще раз женитесь?
— Боюсь, если мы еще долго будем интервью делать, то придется женится...
— А как вы относитесь к утверждению, что художник должен быть бедным и голодным?
— Было время, когда я тоже был бедным. Ведь когда-то я приехал в Москву в тапочках-сандалиях с женой, с ребенком и с фанерным чемоданчиком, не имея за душой ни копейки. А до этого я жил на чердаке, радостно писал диплом “Песнь о Тбилиси”... И вдруг выездной президиум Академии СССР во главе с Серовым увидел мой диплом. А я тогда немножко находился под влиянием импрессионистов. Серов увидел мою работу и сказал: не советский это живопись. И меня сняли с диплома. Это трагедия была! Я не знал что делать — в чердаке живу, за карикатуры в “Крокодиле” платят копейки, я должен жениться скоро, у невесты ни мама, ни папа. Я в долгах, а меня выгоняют. И тут как раз скульптор Алик Ратиани зашел ко мне... Я посмотрел, дал ему в руки теннисную ракетку и попросил позировать. Две недели ни он, ни я не выходили наружу. Студенты нам приносили черный хлеб и бычки в томате. Так я за две недели успел написать его портрет. Председатель экзаменационной комиссии академик Чубинашвили поставил мне пять с плюсом. Как же меня хвалили! Когда мне дали слово, я только руками развел, не знал что сказать — а зал весь смеялся и аплодировал, все же знали, как я рисовал свой диплом.
Парадокс судьбы: теперь меня избрали президентом академии, и я сижу в том самом кабинете, где сидел Серов, человек, который меня выгнал. Свою дипломную работу я недавно выкупил. А ту, которую сняли, так до сих пор и не нашел! Вот жду — может, мне ее кто-нибудь принесет... Там подписи нет — незаконченная работа. Но я все равно жду...
