Здесь вы умрете незаметно. Возможно, это произойдет быстро, а может быть — долго и мучительно. Вы будете просить о помощи, но никто не придет. Будете ждать таблеток, но вам ответят: “На всех не напасешься!”. Здесь, в городской клинической больнице №33 им. Остроумова, вы будете гнить в собственных испражнениях, но вам не поменяют белье. Если у вас нет денег и вы не можете “дать на лапу” всему больничному персоналу — от санитара до завотделением.
Но все поменяется, когда они поймут, что вы вот-вот умрете. Вам начнут вводить специальные препараты, чтобы еще какое-то время удержать на этом свете. А медсестра наберет номер телефона, который все здесь знают наизусть, и скажет: “Центр донорства? Есть для вас свежий, приезжайте”. За несколько секунд до смерти вы превратитесь в источник дохода. Ведь у вас есть не только одна жизнь, но и много органов...
Корреспондент “МК” провел свое расследование и выяснил, как работает этот страшный конвейер.
Две диктофонные записи от 1 августа 2003 года.
ГКБ №33, отделение неврологии.
Пациент Александр Иванович, 58 лет:
— Как я попал сюда? Дома стало плохо, все болело, моча не держалась. Вызвали “неотложку”. В приемном отделении четыре часа ждал, а там и сесть негде. Думал, скорей бы прилечь, а они ничего не делают. В этой палате уже три недели. Сначала и здесь недержание было, теперь полегчало. Белье? За все время ни разу не меняли. Я спрашивал, почему, отвечают: “Не положено”. Так и лежал, пока подо мной не высохло.
Пациентка 45-й палаты отделения неврологии Нина Георгиевна:
— Я в 50-й палате сначала лежала. Там все в бессознательном состоянии, ходили под себя. А бабуля одна делала все свои дела прямо в проходе между кроватями... Просто ужас, что здесь творится! Сюда берут всех, кого только можно. И в белой горячке, и в маразме. Ночью, представляете, лежу в той палате, заходит мужик. Пациент. Шатается. Штаны расстегнуты, все причиндалы висят, и идет к лежачим. Я кое-как встала и вытолкала его...
Отделение неврологии считается “тяжелым”. Сюда привозят людей с инсультами, нарушениями мозговой деятельности и т.д. Подавляющее большинство пациентов — пожилые люди. Чаще всего — с низким уровнем доходов. А значит, неприбыльные. Поэтому им не меняют белье, за ними не убирают — стоит ли пачкаться за зарплату? По словам медсестры и санитарки этого же отделения, здесь не хватает ни лекарств, ни шприцев. Даже больничные утки — страшный дефицит. Но есть установка больничного начальства — не говорить ни больным, ни родственникам о “мелких недостатках”.
— А что значит “не говорить”? — удивляется медсестра. — Не лечить совсем, что ли?
Бывает и так. В конце месяца больной может и не получить очередной порции таблеток. Потому что — “кончились”. По словам медсестер, летом закрыли бактериологическую лабораторию — все ушли в отпуск. То есть пациенту уже не сделают необходимый анализ, скажем, на чувствительность к антибиотикам. Не возьмут кровь или мазок. А значит, не смогут выяснить, какая у больного инфекция и чем ее лечить. А подхватить инфекцию здесь, в медучреждении, можно так же легко, как отравиться больничной пищей.
Из беседы с медсестрой отделения нейрореанимации Юлией Ворошилиной.
— К нам устроилась одна женщина на работу — инфекционист. После того как она поставила диагноз “отравление едой с больничной кухни”, ее “ушли” с должности. Сейчас она работает в реанимации. Тогда едой отравились 8 человек. Как-то привезли заразного больного с первичным менингитом к нам в нейрореанимацию. Отделение не закрыли даже на полчаса, чтобы помыть, а сотрудников начали проверять только спустя неделю. В общей реанимации лежали двое с холерой — никто об этом не знал. Во всяком случае, от СЭС и Департамента здравоохранения этот факт скрыли, чтобы не закрывать больницу.
Но даже “неприбыльный” больной может принести пользу. Ведь за каждого пациента платит страховая компания. Немного, конечно, но все-таки. Поэтому в отделении, рассчитанном на восемь человек, могут лежать двенадцать, а то и двадцать. Количество персонала при этом не увеличивается. Не хватает палат и коек — лежат в коридорах. Неврологический больной попадает в хирургию или в реанимацию. По той же причине — коек нет. В чужом отделении эти пациенты никому не нужны. Ими никто и не занимается. А “закрывают” больницу (то есть сообщают “скорой”, что мест нет), только когда забиты уже все возможные “пустоты”.
День в “тяжелом” отделении по стандартам ОМС (обязательного медицинского страхования) стоит дороже, чем в “легком”. Так появляются “транзитные” койки и “путешествующие” больные — те, что кочуют по “непрофильным” отделениям. Надо ли объяснять, что “сердечнику” вряд ли помогут в хирургии или нейрореанимации? Но такой пациент — это во-первых, деньги, во-вторых, приятная глазу статистика.
Из беседы с медсестрой Юлией Ворошилиной.
— Смертность в нашем отделении, по статистике, намного ниже той, что была при старом заведующем. Потому что мы “разбавляем” показатели за счет “непрофильных” больных, на которых нет коек в неврологии. Их специально сначала к нам привозят — чтобы они вошли в статистику. Такого больного могут привезти, минуя приемное отделение, чтобы не увидели непосвященные. И тогда он по лесенке к нам поднимается пешком. Был случай, когда больная бабушка сидела час перед дверью отделения реанимации — ждала, пока уйдут посторонние и ее пропустят.
Люди, не располагающие нужной суммой в долларовом исчислении, для больничного персонала не представляют интереса. Ухаживать за ними нет смысла. Кто-то умудряется вырваться из этого ада. Им еще повезло. И они хорошо это понимают.
Многим повезло меньше.
Восемнадцатилетний Иван Буров попал в 33-ю больницу в тяжелом состоянии после аварии. Парень на полном ходу упал с мотоцикла.
— Сначала у Бурова подозревали пневмоторекс, — говорит Юлия Ворошилина. — Хирурги ждали рентген, но его долго не было. Тогда решили резать. Происходило это так: в грудной клетке между оболочкой легкого и легким сделали отверстие, поставили дренаж и начали отсасывать воздух. Когда это сделали, пришел рентген. Оказалось, никакого пневмоторекса не было. А на повторном рентгене выяснилось, что во время врачебных манипуляций парню порвали легкое. После этого он был уже не жилец. Но с родственников все равно тянули деньги, сколько могли, до конца.
Из беседы с мужем пациентки 33-й больницы Владиславом Морозом.
— За каждое телодвижение персонала приходится раскошеливаться. Пришлось отдельно заплатить анестезиологу, хирургу, за осмотр, за операцию. Дежурный врач, который нас принимал, также попросил денег.
Из письма в редакцию.
“Моей маме поставили диагноз “рак молочной железы”. Это была первая стадия заболевания, когда еще можно было оперировать. В 33-й больнице, в 4-м корпусе (онкология) маме сделали операцию — отняли грудь. Перед операцией ей пришлось в деталях ознакомиться с “прайс-листом” — какой врач сколько берет. Разумеется, самые дорогие услуги были у завотделением. Операция у нее стоила от 500 долларов. Заместители подешевле, потом обычные врачи. Мы собрали деньги, маме сделали операцию и направили на курс химиотерапии. Завотделением химиотерапии Геннадия Варлана мама просто боготворила. Каждый раз, возвращаясь с очередного курса химиотерапии (а она прошла три курса после операции), только и повторяла, какой он умница и молодец. Но через некоторое время мама позвонила Нине — тоже пациентке Варлана. Трубку взял муж и сказал, что Нина умерла. А незадолго до этого г-н Варлан, видя, что женщина умирает, предложил родным варианты спасения. Либо лекарство за 2000 долларов — и 80—90% вероятности, что оно поможет, либо ряд лекарств за 400—800 долларов. Здесь “процент попадания” был меньше — 40—60. Родственники Нины влезли в большие долги, а женщина все равно умерла.
Мама прошла последнюю химиотерапию, и ей оставалась еще пара курсов. Но каждый раз, когда она приезжала на осмотр к Варлану, он оттягивал очередной курс под разными предлогами: “Вот у вас заживет кожное раздражение вокруг шва, тогда и придете”. Я думаю, причина этому была только одна — мы не могли заплатить. А потом мама сильно простудилась, у нее началась пневмония. Потом плеврит. После долгих мытарств с привлечением знакомых, имеющих отношение к медицине, нам наконец открыли глаза. Выяснилось, что мама умирает, что плеврит — метастатический, а “кожное раздражение вокруг шва” — на самом деле метастазы в кожу. Мама снова попала в 33-ю больницу, уже в терапевтическое отделение. Нам сказали, что из плевры нужно откачать воду и ввести туда “химию”, а делать это должен врач, лечивший маму, — все тот же Варлан. Пока она, задыхаясь, лежала в терапии, он пару раз приходил ее осматривать. Но переводить маму в “свое” отделение категорически отказался. Тут уже подключилась я и решила выяснить, в чем дело. Варлан заявил мне, что ему “все было ясно еще полгода назад”, а маме он ничего не говорил “из этических соображений”. Тогда я спросила, можно ли как-то попытаться спасти маму. В ответ он назвал мне те же лекарства и те же цены. Две тысячи долларов за 90-процентную вероятность спасения, 800 долларов — за 40%. И мы оба знали, что спасти маму уже нельзя”.
— Если видно, что родные могут заплатить за больного, то их заставят платить обязательно, — говорит Юлия Ворошилина. — Больше всего платят заведующему, врачи даже не видят этих денег, только догадываются, сколько. Это очень большие деньги — от 100 долларов в день плюс за лекарства. Или покупай свои. Часто врачи просят лекарства, которые больному вообще не нужны. Таких больных у нас много. Они могут лежать и по два месяца, и больше, причем обычно прогноз — “безнадежен”.
В 33-й больнице так принято. Врач будет знать, что спасти больного уже нельзя. И все равно попросит денег. Пациент — это губка с долларами. Ее надо выжать до последней капли.
Еще одна диктофонная запись.
Собеседники: медсестра отделения неврологии Марина, живет в Коломне, санитарка отделения неврологии Елена, живет во Владимирской области (имена изменены).
Елена:
— По документам у нас полный штат сестер. Хотя все знают, что персонала не хватает катастрофически. Но никто ничего не видит, все мраком покрыто, в бухгалтерии ни на какие вопросы не отвечают. Конкретно никто не знает даже, сколько у нас ставок санитарских, к кому ни обратись — все пинают друг к дружке. В нашем отделении должна быть еще одна санитарка, но ее нет. А у нас лежачие больные. Родственники не могут за ними ухаживать, а многие просто не хотят. А как я одна могу сорок постелей перестелить? Это сутки надо потратить.
Марина:
— Конечно, хотелось бы премий, но говорят, что финансов нет. Мы ведь даже халаты и костюмы за свой счет покупаем. А в некоторых отделениях халаты продает старшая сестра — и обязывают только у нее покупать. В других больницах зарплата больше и постоянно платят и страховые, и премии, и матпомощь. Здесь — ничего.
Медсестры и санитарки Остроумовской больницы — низшее звено “коммерциализированного” предприятия. В сущности, дешевая рабсила. Для администрации медучреждения — неизбежные расходы. Но эти расходы сведены до минимума. Если в отделении положено работать двум медсестрам, то здесь по-быстрому “переиграют” положение — и возьмут одну сестру на два отделения. Она будет заменять четырех, а получать в лучшем случае за двоих.
— Один медбрат проработал месяц в операционной, — говорит Юлия Ворошилина. — Не на одном столе анестезистом, как положено, а на четырех одновременно. Работал каждый день и еще 12 ночей — практически через ночь. Плюс подрабатывал в нейрореанимации. Получил 6 тысяч рублей.
Если у больного обнаруживается ВИЧ-инфекция, медсестрам должны доплачивать за риск. В 33-й нашли способ сэкономить копейку и на этом. Для начала было заявлено: “Не хватает пробирок”. Поэтому анализы берутся не у всех, а выборочно. Если реакция все-таки положительная, штамп о наличии у больного вируса СПИД аккуратно вырезают из бланка анализов. Само собой, медсестра прекрасно понимает, что означает бланк “с дырой”. Но дыра не является основанием для выплаты денег.
— От безысходности многие начинают пить, — говорит Юлия. — Случается, срывают зло на больных. В приемном отделении бывает и воровство у пациентов — если больной без сознания. Часто все личные вещи, которые “скорая” не описала, оседают в карманах сотрудников. Случаются и избиения бомжей.
Бесплатно в Остроумовской больнице не будут осматривать даже “своих”. Экономия доходит до абсурда: медсестры и санитарки в медучреждении не получают страховых медицинских полисов. На руки выдают плохо сделанную ксерокопию карточки медстрахования. И то — чтобы “не возникали”.
Стройная система зарабатывания денег отработана до мелочей. Те, кто не вписывается в “бизнес-план”, остаются на обочине — покалеченные, больные и никому не нужные. Поэтому здесь постоянно меняются кадры. Выживают сильнейшие. Которые смогут вырвать свой кусок у пациента или его родных. Которые не будут жаловаться на отсутствие шприцев и медикаментов. Которые не подойдут к умирающему, потому что “их много, а я одна”. Которые в нужный момент не растеряются и вызовут бригаду из Центра донорства.
Из блокнота отделения нейрореанимации:
15.06.03. Халинев Д.А., 38 л., и/б 12525 — вызов
23.07.03. неизв. мужчина, около 45 лет, и/б 23750 — вызов
29.07.03. неизв. женщина, и/б 24223 — вызов (забор)
29.07.03. Симеонов В.Н., и/б 23715 — вызов (забор)
13.08.03. Сходцев А.А., и/б 26131 — вызов (забор)
15.08.03. неизв. мужч., около 45 лет, и/б 26485 — вызов (забор)
15.08.03. неизв. мужч., около 18 лет, и/б 26556 — вызов (забор)
Это — черный список отделения. Перечень тех, кто принес больнице деньги посмертно. У этих людей были вырезаны почки. Первая колонка таблицы — даты смерти. Вторая — фамилия, если она известна. Третья строка — номер истории болезни. А последняя — оценка по больничной шкале. Если только “вызов”, значит, труп по какой-то причине “не подошел”. Если есть словечко “забор”, значит, пациент умер не зря. Труп оказался полезным, у него забрали почки и заплатили за это деньги.
Диктофонная запись.
Медсестра отделения нейрореанимации ГКБ №33 Юлия Ворошилина:
— Когда больной нестабильный, у него падает давление, дышит за него дыхательный аппарат, ему вливают дофамин — препарат, поддерживающий давление. Доза увеличивается до больших размеров и достаточно долго вливается. Человек уже не приходит в сознание, и врачи проверяют наличие рефлексов. Держать такой полутруп долго мы не можем — койко-мест мало. Когда становится ясно, что мозг отмирает, вызываем бригаду из Центра донорства. Мы их зовем “органиками”. Иногда “органики” звонят сами — есть ли кто-нибудь “новый”? И если подходящий есть, бригада Центра донорства приезжает на забор. Сначала они смотрят больного — если почки нормально функционируют (а они должны нормально функционировать, поскольку мы давление поддерживаем на нужном уровне), “органики” берут анализы на СПИД, на гепатит, на РВ.
— Пациент еще живой в это время?
— Да, живой, его еще удерживают на этом свете за счет лекарств в больших дозах. Если он достаточно молодой, после травмы, без инфекций, тогда подходит. В определенный момент, когда они считают нужным, пациента отключают от лекарств, и начинается забор органов. “Органики” все делают сами, своими препаратами, сотрудники больницы только смотрят. То есть от нас требуется только оповещение, помещение и оформление трупа. “Органики” вскрывают полость живота, забирают почки. Смотрят, какие почки на вид — важно, чтобы не было новообразований и ушибов. Все это упаковывают, то, что остается, зашивают. Составляют акт о заборе почек — делается это с разрешения главврача либо дежурного администратора. Кто-то из них и завотделением должны подписать этот акт. Органы увозят. На следующий день или через несколько дней привозят деньги.
— Каким образом проходят эти деньги?
— Наличкой, без всяких касс. Врач получает 500 рублей за один труп, то есть за один забор органов, и 500 рублей получает сестра за месяц. Сколько получают завотделением и администрация больницы, я не знаю, но это, разумеется, совсем другие деньги.
— Знают ли родственники умершего о том, что у него вырезали почки?
— Конечно, нет. Родственникам вообще ничего не говорят. После забора органов труп везут в морг. Потом, даже если будет вскрытие, патологоанатом не будет фиксировать наличие или отсутствие почек. А если труп отправляют в судебный морг (например, на судмедэкспертизу) — то везут вместе с актом, что почки забрали. И они тоже не описывают, что почек не было.
— Почему?
— Потому что акт есть, что тело уже вскрывали и забрали только почки. А раз есть акт, то все нормально. А присутствовали эти почки при вскрытии или не присутствовали — какая разница? В редких случаях родственники узнают, но в больнице стараются все это скрыть. Кому нужны лишние проблемы?
— Куда увозят органы?
— Не могу сказать. Но в последний раз “органики” говорили, что уже стоит самолет и ждет эти почки...
Из статьи №47 “Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан”: “Органы и (или) ткани человека не могут быть предметом купли, продажи и коммерческих сделок”.
Из статьи №15 Закона РФ “О трансплантации органов и (или) тканей человека”: “Продажа органов и (или) тканей человека недопустима. Учреждению здравоохранения, которому разрешено проводить операции по забору и заготовке органов и (или) тканей у трупа, запрещается осуществлять их продажу”.
Нарушают ли законы врачи и администрация 33-й больницы? Нарушает ли закон бригада Центра донорства?
Так или иначе, схема “товар—деньги—товар” работает без сбоев. Есть продавец, и есть покупатель.
Не исключено, что “органики” тут же продают “свежие” почки. Или вы думаете, что 500 рублей за каждый “забор” врачу плюс 500 рублей за месяц санитарке плюс деньги завотделением и представителю администрации “органики” платят из своего кармана?
Всего-то три месяца назад был громкий скандал, связанный с Центром донорства. Группа милиционеров ворвалась в операционную больницы №20, где “органики” подготовили к операции изъятия почки 53-летнего А.Орехова с закрытой черепно-мозговой травмой. Руки пациента были связаны за головой, брюшная полость смазана йодопироном, рядом находился открытый набор хирургических инструментов, но у пациента прощупывался пульс. Во время обыска были изъяты незаполненные, но уже подписанные бланки о смерти. Тогда правоохранительные органы обвинили врачей Центра донорства в попытке убийства пациента с целью забора органов. Основанием для обвинения стал тот факт, что пациент в момент задержания “органиков” был “не вполне мертв”. Стоило ли устраивать такое шоу? Ведь на самом деле это — общепринятая практика.
О клятве Гиппократа у нас теперь помнят, кажется, только больные. Врачи давно ее переписали. Новая редакция звучит коротко и правдиво. “Если ты можешь заработать деньги на лечении больного — лечи. Если нет — дай ему умереть”.
P.S. Пересадка почки. Официально большинство операций производится бесплатно. Для граждан СНГ и тех, кто хочет ускорить очередь, — 25 тыс. долларов. В год в России проводится около 100—200 пересадок. За границей такая операция стоит 120 тыс. долларов.
