Первые 30 лет своей жизни Юлька была вполне счастливым человеком. Родилась и выросла на Сахалине, потом уехала во Владивосток начинать все с нуля — и сделала хорошую карьеру. Руководила отделом продаж на коммерческом предприятии и довольно быстро заработала на квартиру и машину. На будущее она смотрела с уверенностью независимой молодой женщины. С Надей, своей двоюродной сестрой-москвичкой, почти не общалась. Так, перезванивались иногда, в основном по праздникам. По сути почти друг друга не знали. И вдруг около года назад Юлька позвонила. Надя так и застыла с трубкой в руке. Юлька, которая всегда была здоровой, энергичной непоседой, мастером спорта по лыжным гонкам, вдруг сообщила ей, что неизлечимо больна. Последняя стадия туберкулеза легких и позвоночника...
Операцию могли сделать только в Москве, в институте имени Сеченова. Юлька знала: родственники часто отказываются от таких больных, как она, некоторые даже подходить боятся... Голос сестры на другом конце провода казался далеким, но в глубине души она верила, что Надя ее не бросит. А еще — изо всех сил старалась не раскиснуть...
Юля лечила туберкулез легких почти два с половиной года и была уверена, что выздоровела. Если бы не случайная путевка в подмосковный санаторий, так бы и пребывала в этой уверенности, пока не умерла. В санатории ее отправили на полное обследование. На рентгеновском снимке Юлькины легкие выглядели, как лоскутки тонкой ткани, изъеденные молью. А потом обрушился новый удар. Еще один страшный диагноз: безнадежно запущенный туберкулез позвоночника, который на родном Сахалине просто не обнаружили и потому не лечили...
Злая ирония судьбы. Надо же, именно теперь, когда все наконец наладилось, вдруг узнать по телефону, что у твоей сестры последняя стадия двойного туберкулеза...
Надю накрыло мрачными воспоминаниями. Это же просто в голове не укладывается: ведь она сама совсем недавно каким-то чудом вылечилась от рассеянного склероза. Болезни, которая считается неизлечимой. Врачи обещали ей месяца два, не больше, но она выжила! Два года не могла ходить, но потом смертельный недуг вдруг начал отступать. Ни один доктор так и не смог объяснить, что произошло. А она вернулась к нормальной жизни, более того, возглавила солидный бизнес...
— Давай встретимся около белого забора, там еще написано “Музей Достоевского”, — предложила Надя. — Ты эту надпись сразу увидишь, так в народе институт Сеченова называют.
Навещать Юлю мы отправились вместе.
Старинный особняк около Театра Советской Армии. Распахнутая настежь калитка, открытые двери в огромный холл с мраморными колоннами. Все завалено каким-то хламом, как в военное время, когда особняки превращали в госпитали. Ни гардероба, ни дежурного. Первая же комната направо — палата лежачих больных. Высоченные потолки, но воздуха не хватает. Нечем дышать: все человеческие запахи смешались в спертый комок. Внутри — коек пятнадцать, не меньше. Даже в проходе койки. Родственники ночуют кто на стульях, кто на полу — места для спальных приспособлений не предусмотрены.
Взгляды пациентов прикованы к телевизору. Правда, тем, кто рядом с окном, экрана совсем не видно.
Юлька не любит телевизор. Да и чего там смотреть: сериал на сериале. Бразильские, русские — какая разница... Уже полгода она лежит в этой палате. Стопка книжек около подушки, мобильник в чехле, привешенный к “подъемнику” (чтобы можно было подтянуться руками, не напрягая ног). А в качестве полок для одежды Юля удачно приспособила спинки от старых железных кроватей, списанных в утиль.
Медсестра принесла пачку свежего белья. Вместо пододеяльника — какая-то жуткая рванина. Другой (относительно нормальный) нашли с трудом.
— Тут же все за деньги, — поясняет Юлька. — Судно вынести, например, 200 рублей стоит.
— А если не дашь, что же, так и останется навсегда?
— Да нет, унесут, конечно, в какой-то момент, но ругаться будут...
— А если шоколадку дать?
— Ой, что ты! Даже рот не откроется такое предложить.
Юлька улыбнулась.
— Ничего, меня хоть не выписывают пока. А вон видишь — женщина, ну, на четвертой от меня койке. Ее завтра домой отправляют, а она не то что ходить — она сидеть не может. Муж ее сейчас потихоньку пытается посадить, готовит к предстоящему переезду на машине...
— Почему же ее не оперируют?
— С кровью что-то не так. Нельзя, в общем, ее оперировать. Ну и держать вроде как не хотят. Койки же в дефиците... А еще у нас платные люксы есть. За 350 долларов в месяц могут поселить в двухместную палату. За 500 — в одноместную. Кстати, все они заняты. Некоторым больным родственники сбрасываются и оплачивают такие удобства — в основном когда точно известно, что скоро выпишут. А в моем случае — и разориться можно. Мне иногда кажется, что я здесь навсегда... Помню, когда увидела свой рентгеновский снимок год назад, чуть в обморок не упала, а я ведь не из слабонервных. Мои легкие напоминали паутину, они почти истлели. Кто бы мог подумать, что параллельно тогда уже крошились позвонки! А я-то думала, обычный остеохондроз: подумаешь, побаливала спина, для бывших спортсменов обычное дело...
Увы, врачи обнаружили страшный диагноз слишком поздно. Когда Юлька иной раз начинала выть от боли, едва пошевелившись...
Юля крепко держит руку Нади, непрерывно смотрит ей в глаза, как будто просит: “Ну вытащи меня, ну пожалуйста, я так хочу жить!”
— Знаешь, нам очень непросто было привыкнуть друг к другу, — рассказывала потом Надя, когда мы шли к метро. — Юлька всегда любила все по-своему рулить, тяжело ей было привыкнуть к новой роли, к зависимости от кого-то. Но постепенно мы притерлись, сблизились.
В мае Юлькина мама взяла месячный отпуск и прилетела в Москву, чтобы ухаживать за дочкой после операции. Как вдруг выяснилось, что операцию отменяют. Доктор пробормотал какие-то невразумительные объяснения: мол, недельку придется подождать, пациентка еще не готова, и все в таком духе. А через недельку тоже ничего не произошло. Надя не могла забросить свою работу. Уезжала в офис к девяти утра, домой иногда возвращалась в час ночи, а то и позже. Но как только удавалось вырваться, неслась в больницу. Она знала, как ждала ее бедная Юлька...
Ее мама с ужасом считала дни до отъезда (продлить отпуск она не могла — ее бы попросту уволили), понимая, что дочка останется совсем одна.
— Раньше мы хоть на выходные забирали сестру домой, — рассказывала Надя. — Ведь до августа она еще могла ходить. Потом — все. Юлька стала лежачей больной...
С момента, как Юлю определили в больницу, прошло полгода. Операцию переносили семь раз. Случалось, просто снимали со стола. “Переносим в третий раз”, — говорил на консилиуме врач. А у Юльки наворачивались слезы, она срывалась: “Извините, но операция переносится уже не третий раз!..” Все замолкали, консилиум расходился. А Юлька рыдала от боли, от бессилия. Надя уже готова была наброситься на врача, чуть ли не трясла его за плечи: “Ну когда же, когда?!” Он отводил глаза. Молчал.
— Знаешь, может, доктор просто боится делать операцию?.. — призналась как-то Надя.
Потом догадка подтвердилась. Оказалось, что даже здесь — в этом единственном в своем роде туберкулезном институте раньше такой операции никогда не делали.
— А что эта операция даст — Юлька сможет вылечиться?
— Она, по крайней мере, снова сможет ходить...
Однажды утром Надя узнала, что операцию не делают, потому что нет крови для переливания. И Юльку наконец поставили перед фактом.
— Ну что, давай 150 рублей! — улыбается медсестра.
— Зачем?
— За кровью для твоей операции человека пошлем.
Юлька дала 150 рублей, но крови ей не привезли.
— Может, деньги-то вернете?
— Извини, но это невозможно. Человек же ездил, тратил время, на казенном траспорте, между прочим, а то, что крови не было, это уж не наша вина...
Потом за кровью стали отправлять Надю. Мол, твоя сестра — ты и езди. И Надя за неделю полностью освоила географию всех донорских пунктов Москвы. Кровь сдавали ее друзья, знакомые... В пунктах приема только спрашивали: “А операция-то когда? Мы же должны кровь специально подготовить”.
Надя с остекленевшим взглядом беспомощно бормотала: “Не знаю...”
Иногда незнакомый человек вдруг в секунду становится родным.
Юлька — миловидная, в очках. Стройная, с красивыми ногами. Кажется, сейчас встанет и побежит. Ступни погружены в тазик с водой. Она слегка шевелит пальцами, почти их не чувствуя. Только ощущая приятную чистоту. И все думает: менять белье сейчас или подождать до утра? Ужасно не хочется поворачиваться, это так больно. Хотя ее все время чем-то колют, и измученные нервы ненадолго успокаиваются...
Накануне операции она не спала всю ночь. Изводилась от мысли, что опять все отменят. Опять что-нибудь случится, не хватит крови или заболеет хирург. Но еще не рассвело, когда Юльку увезли в операционную. Через восемь часов все закончилось. Надя все это время была в больнице и даже говорить не могла. Сидела, сжав кулаки. Она думала о том, что только Бог мог спасти ее саму, когда она умирала, и всем сердцем надеялась, что он не оставит теперь и ее двоюродную родную сестру.
“Ну что ж вы девочку так запустили?..” — после операции врач с недовольством посмотрел на Надю, когда Юльку, еще не очнувшуюся от наркоза, увезли в реанимацию. Та не нашлась что ответить. А хирург в целом остался доволен своей работой — на самом деле совершенно уникальной. Юльку разрезали с трех сторон, вместо рассыпавшихся позвонков вставили новенькие, отрезали пол-легкого. Лежать ей теперь можно только на спине. Она совершенно беспомощна, но по-прежнему хочет контролировать ситуацию, хочет постоянного внимания близких, особенно Нади. И та спит около ее кровати на банкетке, подложив под голову ноутбук в качестве подушки...
Для лежачих пациентов “Музея Достоевского” расстояние в один этаж почти непреодолимо. Лифтерам платят мало, и работают они в неделю раза три. В остальные дни каталки с беспомощными телами по полчаса ждут, пока кто-нибудь не найдет наконец “дежурного” обладателя ключа от лифта, чтобы доставить больных на второй этаж для очередного обследования...
Но, несмотря ни на что, Юлька отважная и держится молодцом. Ей хочется верить в чудо, хотя в легких вода, и почти невозможно дышать. Даже слушать такое дыхание тяжело. Ее мучают боли и страшные мысли. Но самая страшная — уже позади. Ведь еще немного, и спасти ее было бы уже невозможно...
