От слова “шедевр” всегда дурно пахнет. Оно как будто засижено мухами. Но снимок японца Тошио Сакаи по-другому не назовешь. 17 июня 1967 года, в самый разгар сезона дождей, корреспондент агентства “United Press” отправился на один из укрепленных пунктов американских войск во вьетнамских джунглях. Он отъехал от Сайгона всего километров на 60—70 на северо-восток и оказался в другом мире.
Сам Сакаи потом вспоминал, что заросли вокруг блокпоста были противоестественно тихими. Не было слышно пения птиц. Или даже каких-то обычных шорохов. В воздухе буквально была разлита опасность, и его сердце просто бешено билось в ожидании чего-то ужасного. Атака Вьетконга поэтому, хоть и началась формально неожиданно, на самом деле всем, кто был на блокпосту, давно казалась неизбежной. “АК-47” “закрякали” со всех сторон, джунгли оказались нашпигованы пулями. “Джи-ай” отвечали наугад, спрятавшись за мешки с песком. Перестрелка закончилась сразу, в один момент, как и началась. Наступила тишина. Где-то через час после этого американские солдаты вдруг начали засыпать. Прямо под проливным ливнем они залезали на мешки, которые только что служили им укрытием, и отключались. Этот момент и запечатлел Сакаи, назвав снимок “Вьетнам — сны о лучших временах”.
Фотография Тошио Сакаи в 1968 году была удостоена Пулитцеровской премии — высшей ежегодной награды в США в области журналистики. И можно сказать, что именно этот снимок стал рубежным. До него в Америке публиковались фото о чужой войне, где воюют хорошие и плохие аборигены. Они тоже получали премии. На одном — солдат Южного Вьетнама вытаскивает из норы вьетконговца. Вьетконговец грязен и жалок. Южанин сердит и опрятен. Называлась картинка: “Вьетнам — преступление и наказание”. Потом были фотографии переплывающих реку женщин и детей — “Вьетнам — путь спасения”. Ясно, что спасение было на южном берегу.
Снимки были отличные. Но главное — они отражали настроение американского общества. Поэтому и получили премию. Победа работы Сакаи означала, что настроения изменились. Еще не пришло время знаменитых фотообличений Эдуарда Адамса (шеф сайгонской полиции на улице выстрелом в голову казнит пойманного диверсанта) или Ника Ута (обожженная напалмом маленькая девочка бежит по дороге, а за ней догорает деревня). Это потом они потрясут мир и войдут в классику фотожурналистики. Это потом они станут окончательным приговором вьетнамской войне. А снимок Сакаи — это самый момент перелома: войну уже не поддерживают, но у правительства еще есть время на миллион глупостей.
Конечно, сейчас, через 25 лет, очень легко делать выводы, рассматривая глянцевый альбом. Он был человек, который понял, что происходит, прямо тогда, в 1968 году. Мало того, он понял и меру собственной ответственности.
Президент Линдон Джонсон стал главой государства случайно. Он наследовал убитому Джону Кеннеди. Многие уверены, что он состоял в заговоре “патриотов”, готовивших далласскую трагедию. Доказательств этому нет, но логические построения, связывающие Джонсона и убийство, выглядят вполне убедительно.
Впрочем, для нашей заметки это не важно. Джонсон, по сравнению с Кеннеди, относился к старшему поколению американской политики. И был готов — как думал, не в пример бывшему начальнику, — постоять за интересы звездно-полосатого флага.
Генералы попросили для решения ситуации послать в Индокитай не советников, а войска — пожалуйста. Попросили еще войск для окончательной победы — не вопрос. Попросили разрешить бомбить Ханой с огромным гражданским населением — вперед. И публика приветствовала его решимость так же, как нынче в России приветствуют арест олигархов.
Но прошло четыре года, а победа не пришла. Правда, командующий американским контингентом генерал Уэстморленд клятвенно обещал ее добыть. Для этого ему всего-то нужно было еще 300 тысяч солдат.
В начале 1968 года Белый дом оказался расколот. Силовики требовали продолжения банкета. Они говорили о том, что остановиться — это значит предать национальные интересы. Они гарантировали успех. В окружении Джонсона не было особых либералов, но были люди, которые все более жестко говорили, что избранный путь ошибочен. Что необходимо политическое решение. А значит, переговоры. Следовательно, не только не надо посылать войска, но нужно прекратить бомбить Ханой.
По-своему правы были и те, и другие. Сам Джонсон абсолютно не понимал, как огромная американская армия не может одолеть северных вьетнамцев. Это унижало его и подрывало представление о том, как устроен мир. Несколько лет назад он сам дал отмашку на все. Он потребовал решить проблему, но получил только гробы и начало маршей протеста. И теперь решение должен принимать тоже он один. Окончательная победа Джонсону нужна была как воздух. Но червь сомнения уже поселился в его душе. Мемуаристы вспоминают, что в апреле 1968 года в Белом доме была очень взвинченная обстановка. Советники Джонсона устраивали склоки прямо в Овальном кабинете.
12 апреля, в воскресенье, уже после церкви, двух дежурных белодомовских фотографов срочно дернули наверх. Пресс-секретарь дал им 30 секунд, чтобы запечатлеть, как президент работает над своей речью к нации, в которой должен публично ответить на просьбу силовиков. Джонсон писал ее сам. Полностью ее видела только секретарша. И даже его близким сотрудникам не было известно окончательное решение. Стэн Стернс сфотографировал крепкого немолодого человека, очень озабоченного, но, похоже, уже принявшего решение. Он карандашом делает последние поправки в тексте выступления. И, очевидно, именно этим карандашом он допишет последнюю фразу, которая и станет сенсацией.
Вечером Джонсон публично откажет Уэстморленду в переброске новых сил. Он запретит бомбить Ханой. А в самом конце сообщит: “Я хочу сказать, что со мной все в порядке. Мое здоровье в норме. Но я не буду больше баллотироваться в президенты США”.
Возможности президента и у американцев, и в нашей стране — огромны. Цена их ошибок ложится на всех. И очень важно, чтобы глава государства не просто ощущал личную ответственность. Но четко знал, что в случае неудачи, без всякого поиска объективных причин, он должен хотя бы отказаться от искушения все поправить, снова оставаясь на самой вершине. Такое просто невозможно.
Этой осенью уже не Джонсон, а президент Путин “сыграл” на силовиков. Сыграл резко, с неочевидными последствиями. Ошибся он или нет, и если да, то насколько сильно — поймем все мы, и довольно скоро. Путин наверняка почувствует это раньше других. Если ошибка окажется из серии “хуже преступления”, если дух свободы опять покинет нашу страну, то дальше ему одному решать, о чем говорить в обращении к нации в воскресенье после церкви.
