Лучшее новогоднее лакомство? Конечно, мандарины! Малый праздничный “золотой” ручеек тянется к нам из Марокко и Греции, а поистине полноводный поток — из единственных субтропиков бывшего Союза, Абхазии. Насколько тернист путь продавцов оранжевых плодов, убедилась репортер “МК”, на собственной шкуре испытав все прелести “золотой лихорадки”. Собрав в самом отдаленном районе Абхазии — Гальском — 300 килограммов мандаринов, она провезла их на легковушке через 17 постов ГАИ и, пройдя через горнило таможенного, паспортного и миграционного контроля, сдала на российской стороне оптовикам.
Это только кажется, что собирать мандарины легко. Первые золотистые плоды я укладываю в висящее на шее ведро — словно стеклянные шары. При этом каждый десятый мандарин, присев на стремянку, я — долька за долькой — отправляю в рот.
Работающая со мной рядом жительница Луганска Вера только снисходительно посмеивается. Пока я заполняю один ящик — около ее ряда вырастает их целая гора. Руками–клешнями, не знающими перчаток, она умудряется обобрать мандариновое дерево за считанные минуты. На уборку цитрусовых коренастая украинка приезжает с сестрой уже третий год. Это в Европе — во Франции или в Испании — много состоятельных людей, живущих в городах, готовы платить деньги за то, чтобы пожить на фермах, “побатрачить”, принять участие в сборе урожая, сыроварении… Вера с сестрой на заработанные за сезон “мандариновые” деньги в самостийной Украине живет целый год.
После пяти часов работы я кидаю огненные кругляши, словно резиновые мячики, и не очень огорчаюсь, когда они попадают мимо ведра. Меня уже не удивляет, что за сезон на дереве созревает до 600 плодов, и это при том, что у местных жителей нет денег на дорогие удобрения. Хозяева “подкармливают” деревья остатками чая, который растет тут же — на огороде.
К концу дня стремянка предательски раскачивается, от секатора сводит пальцы, и все чаще вместо оранжевых плодов я стригу воздух. Мандариновый сад нашего хозяина Тамаза Ханагуа мне кажется бескрайним…
Вечером, протянув ноги около хурмы, обвитой виноградной лозой, я не переставая мурлычу себе под нос: “Оранжевое небо, оранжевое солнце, оранжевые люди оранжево поют…” У семьи Ханагуа 152 дерева, из них 145 — мандариновые. Есть еще четыре хурмы и три киви — это для себя. Собранный урожай мандаринов мы завтра повезем через границу — в Адлер. Себе Тамаз оставит золотые плоды только на сок и варенье, а еще — на чачу. Самогон в Абхазии нынче делают не только из винограда, но и из мандаринов, ими же и закусывают…
Около очага, разведенного прямо под навесом, пока варится фасоль, наш хозяин рассказывает о главном достоинстве мандаринового дерева перед остальными цитрусовыми: оно выдерживает мороз до -10° С. А плоды, между прочим, зреют довольно долго — 7—8 месяцев.
— У марокканских или греческих мандаринов шкурка толстая, очистишь их — вах, горох останется! — говорит Тамаз, перебирая собранные нами плоды. — А наши мандарины — с тонкой цедрой и сладкие, потому что растут в благодатном месте — в Апсны, “стране души”, где 220 солнечных дней в году...
Рано утром мы с Тамазом начинаем грузить собранный урожай в его видавшие виды “Жигули”. 250 килограммов высыпаем в багажник, на место снятого заднего сиденья вмещается еще килограммов пятьсот. Задняя часть машины заметно оседает — теперь она едва не касается земли. Увидев разбитую переднюю фару и одну из дверей, прикрученную проволокой, я начинаю сомневаться, что мы доедем до границы… Но Тамаз не унывает. В этом сезоне он — груженный мандаринами — ездил на своей ржавой “копейке” в Адлер уже четыре раза. И весьма успешно…
Дорога из Гали в сторону Сухуми напоминает путь по пустыне Сахара. Редкие машины, мотоциклы и мотороллеры с прицепом, попадающиеся нам по пути, набиты мандаринами. Они для Абхазии — все равно что картошка для России: их много, и они тут повсюду.
Когда мимо нас проносится фура-многотонка с российскими номерами, Тамаз замечает:
— Еще год назад — после заварухи в Кодорском ущелье — российские предприниматели опасались приезжать к нам на машинах за цитрусовыми. А в этом году в поисках дешевых мандаринов твои соотечественники колесят на большегрузных “КамАЗах” по всей Абхазии, умудряются отовариваться даже у нас — в Гальском районе...
Гали в Абхазии — что Чикаго 20–х в Америке. В районе, граничащем с Грузией, вооруженные столкновения — обычное дело.
— Люди в этом районе пропадают постоянно, — рассказывает Тамаз. — Только недавно в селе Чубурхиндж попал в засаду, был ограблен и убит 28–летний парень. Из угнанной машины скупщика мандаринов пропали 85 тысяч долларов. Бандиты скрылись на территории Грузии.
За разговорами мы не заметили, как подъехали к посту ГАИ. Раздается свисток, и мы берем вправо… В окне передней дверцы незамедлительно показывается волосатая рука. Тамаз делает ответный жест… Я вижу, как две десятки с ловкостью фокусника перекочевывают в клешню постового, и мы тотчас трогаемся с места.
Илор, Тамыш, Дранда… Стационарные посты ГАИ мелькают, будто в калейдоскопе, и везде единая такса — 20 рублей.
Проехав полпути от Гали до Сухуми, Тамаз лишается двухсот рублей. Ему приходится давать на лапу еще и “передвижным” гаишникам, которые прячутся за каждым выступом скалы. При этом мой водитель и мысли не допускает, что можно не заплатить:
— Сотрудники ГАИ тут же устроят доскональную проверку технического состояния автомобиля. А если учесть, что моя машина частично “безглазая”, а вес цитрусового груза значительно превышает предельно допустимую для легкового автомобиля норму…
В общем, взятка в 20 рублей — это взаимовыгодный компромисс между водителем груженной мандаринами машины и сотрудником милиции. К взяткам на дорогах Абхазии все привыкли и о поборах чаще говорят с иронией, нежели с возмущением. Только за один цитрусовый сезон — несколько месяцев “золотой лихорадки” — рядовым милиционерам удается отложить деньги на новенький автомобиль.
От Сухуми до Псоу мы проехали еще 9 постов, нас остановили еще 13 раз. Убытки в общей сложности составили 480 рублей, еще 500 Тамаз израсходовал на бензин. А впереди уже маячил контрольно–пропускной пост Псоу… От последней мандариновой плантации Абхазии до российской границы — считанные километры, но климат здесь резко меняется, и в районе Сочи мандарины уже не вызревают.
Останавливаемся в приграничном поселке Гечрипш, где расположен самый большой в Абхазии рынок цитрусовых. К нам подскакивает неприметный человек в пятнистой куртке. После непонятных мне реплик и жестов Тамаз качает головой и, только отъехав, объясняет:
— Чтобы пересечь на груженной мандаринами машине границу, нужно отстоять в очереди 6—7 часов. Но достаточно заплатить этому “жуку” тысячу рублей, и он пропустит нас с машиной без очереди — по встречной полосе...
Тамаз из года в год продает мандарины оптовикам на абхазской стороне.
— В Адлере — своя мафия, — машет он в сторону российской границы. — Сунешься — последнего лишишься…
Мы сворачиваем на рынок, где с трудом находим местечко в ряду выстроенных машин. Как только мы открываем багажник, нас с тачками и тележками обступают перекупщики–челноки.
Тамаз отдает свои мандарины по 10 рублей за килограмм: на юге темнеет рано, и ему засветло — с деньгами — нужно вернуться домой.
Рядом с нами торгуют цитрусами с “Газели” супруги из Очамчирского района. Плоды у них — не в пример нашим — все как на подбор ярко-оранжевого цвета.
— Они у них “мытые”, — шепчет мне мой напарник. — У вас в России мало кто знает, но в Абхазии ни для кого не секрет, что недобросовестные продавцы, чтобы убрать с цедры непрезентабельный темный налет, опускают мандарины в раствор с отбеливателем...
Прогулявшись по огромному, мокрому после дождя полю, я делаю вывод: отборные мандарины можно купить на абхазской стороне по 11—13 рублей, плоды среднего размера — за 8—10, а мелкие — и вовсе по 3—5. Поразило меня и повсеместное отсутствие весов.
— А зачем они нам?! — удивляется в свою очередь бойкий продавец Гиви. — Взвешивать — только время терять. Я точно знаю, сколько килограммов плодов помещается в пакет, в ящик, в челночную клетчатую сумку…
С разношерстной толпой возвращаюсь к машине своего напарника Тамаза. Багажник у него за три часа торговли полностью опустел, заметно уменьшилось и количество плодов в салоне машины.
— Самое тяжелое в мандариновом процессе — не уход за капризными растениями, даже не сбор урожая, а граница, — говорит отоварившаяся у моего хозяина челночница Марина.
Разговорившись, выясняем, что молодая женщина приехала на заработки в цитрусовый сезон из Днепропетровска. Купив на абхазской стороне 50 килограммов мандаринов, она тащит их на коляске через границу и перепродает их на российской стороне. За день Марина успевает сделать 6—7 ходок.
Я решаюсь до конца пройти “мандариновую тропу” и прошу Марину взять меня в компаньонки.
— А что! Грузись, Москва! Проведу тебя по “оранжевому” коридору — узнаешь, почему его еще называют “соленым”…
Рядом с Марининой сумкой на тележку плюхается мой 50–килограммовый баул с мандаринами. Я прощаюсь с Тамазом, и вьючными животными, толкая в чавкающей грязи коляску, мы тащимся в сторону границы.
Абхазский участок границы — это обычный автомобильный мост через реку Псоу. Перед мостом — свернувшаяся змеей километровая очередь.
— Ничего не пей! — кричит мне на ходу Марина. — Из колясочной толпы потом часа три–четыре не выберешься…
Нас тут же подхватывает мандариновая река, мы несемся, спотыкаясь о чьи–то тачки, наступая на чьи–то ноги… А через пять минут вдруг спотыкаемся и замираем в окружении тюков и мешков.
— Разве это жизнь?.. — говорит, снимая платок, наша соседка справа Рита Гизба. Детская коляска у нее доверху засыпана мандаринами. — Мне 72 года, я после операции еле ползу, спотыкаюсь, падаю, встаю и иду… Как жить?! Один лаваш, лук и орехи с мужем едим. Извините, плакать хочу…
Вокруг нас в очереди на таможенный досмотр стоят с тележками и тачками в основном старики. Торговля мандаринами для них — единственное средство к существованию. Пенсия в Абхазии — 60 рублей, а цены — такие же, как в России.
— Вот я 25 лет инженером в шахте работал, — говорит стоящий рядом с нами Дженал. — А брат мой — 20 лет агрономом был. А сейчас таскаем это… Муки и унижения терпим.
Начинает накрапывать дождь, и старики достают из сумок полиэтиленовую пленку.
— Мне говорят: ты чего, бабка, пришла сюда?! — обращается ко мне пожилая женщина, трогая за рукав. — А у меня дома старик парализованный, а сын два года назад пропал в горах… Мне плюют в лицо — я поворачиваюсь и иду дальше… На вырученные копейки — только муку, сахар и лекарства покупаю.
Через час, под моросящим дождем, окоченевшими пальцами бабушка Рита снимает носки и надевает их, как перчатки… Затягивая на себе телогрейку, она тихо говорит: “Сама слягу — кто старика кормить будет?!”
Впереди, в метрах пятидесяти от нас, начинают скандалить. Два горца не поделили место в очереди. Осыпая друг друга проклятиями, они хватаются за ножи… Разнимать молодежь спешит уважаемый аксакал, а наш сосед Дженал, качая головой, говорит:
— Что с нами жизнь сделала… За мандарины готовы убить друг друга!
В чавкающей грязи за два часа мы проходим с гружеными телегами не более двухсот метров. А к заветному окошку паспортного контроля, промокнув до нитки, мы добираемся спустя еще час.
— Быстро, быстро на весы! — кричит охрипшим голосом таможенник.
Мы с Мариной вдвоем еле–еле стягиваем с телеги неподъемную сумку.
— Пятьдесят! — чиркает закорючку на бумаге постовой, не дожидаясь взвешивания, и уже кричит следующему: — На весы!
При вывозе мандаринов за каждый килограмм нужно заплатить в казну Абхазии 1 руб. 80 копеек. Фрукты — главная доходная часть республиканского бюджета.
Марина спешит к кассе внести таможенную пошлину, а по дороге шепчет мне: “То, что не успевают взвешивать, — нам только плюс. На самом деле в сумку входит 62 килограмма, я проверяла не раз…”
С каждого тюка мы отдаем по 90 рублей и вновь оказываемся в толпе мешочников — в коридоре, отгороженном высокой стеной из рабицы. Узкий перешеек тянется с добрый километр — от таможенного поста Абхазии до таможенного поста России. Его называют “дорогой жизни”, “оранжевым”, а еще — “соленым”, потому что здесь было пролито немало пота и слез. Через горнило ежедневно туда и обратно, проклиная все на свете, проходит до 20 тысяч человек. Идут, обвешанные сумками и мешками, таща за собой тачки, тележки, детские коляски, доверху набитые мандаринами — ходовым товаром на российском новогоднем рынке...
— Нигде в мире больше нет такой границы, — говорит нам идущий рядом Анзор. — Вы посмотрите: тысячи людей каждый день перевозят из одного государства в другое мандарины.
На российской стороне нас снова ждет таможенный, пограничный и паспортный контроль…
— Теперь еще и около “эколога” застрянем, — говорит Марина, показывая на мордоворота, создавшего “пробку” из сотен человек у самого выхода за металлические ограждения поста.
Молодой человек, стоящий около стенда с редкими растениями, бойко взимает с проходящих “экологический сбор”. С одних требует 10 рублей, с других — 20… Огромная стопка купюр еле вмещается в его руках. Когда я интересуюсь, от чего зависит варьируемая сумма, он, на секунду замешкавшись, объясняет: “От провозимого веса…” Однако весами на российской стороне и не пахнет. И вдруг — откуда ни возьмись — в руках у “природоохранителя” появляются квитанции. Челноки берут их с превеликим удивлением…
— Пограничный пост — это модель маленького государства, — философски замечает Марина. — Здесь свои надзирающие органы, крупные бизнесмены, рэкет...
Мы спускаемся на площадку ниже линии досмотра, которую именуют “ямой”. Здесь тусуются “тачкисты”. За небольшую плату молодые ребята предлагают доставить ваши мандарины к рынку, до которого надо пилить еще пару километров.
Мы тянем свою телегу сами. По дороге к нам то и дело подскакивают перекупщики.
— Отвали! — грубит очередному зазывале моя напарница. — За 16 рублей сам тащи мандарины с той стороны! — И уже мне, вполголоса, объясняет: — С оптовиками нужно говорить жестко. Не успеешь оглянуться, как твои сумки вытряхнут в фуру, а тебе всучат жалкие копейки… Видишь, бабки на выходе с поста объединяются группами: у них нередко товар отбирают силой, платя по 15 рублей за килограмм...
На подходе к Казачьему рынку машины перекупщиков стоят уже плотной стеной. Оптовики живут прямо в автомобилях, и это несмотря на то, что столбик термометра и в субтропиках опускается зимой ниже нуля. Продавцы и покупатели мандаринов знают: товар на рынке нельзя оставлять без присмотра ни на минуту.
Потолкавшись на “Казачке” час, мы сдаем свои мандарины по 18 рублей за килограмм. Чистая прибыль, за вычетом таможенной пошлины и “экологического сбора”, составила 300 рублей на брата. Мне сумма кажется мизерной, а Марина довольна. Потирая руки, она замечает:
— Это вы в России свою жизнь мерите тысячами да долларами, а мы — рублями…
Мой “мандариновый рейд” подошел к концу, а Марина с вырученной суммой вновь собирается идти через границу — на абхазскую сторону. Даром что смеркается... В сезон контрольно–пропускной пост работает круглосуточно: Россия собирает все возможные деньги.
Абхазия ныне практически ничего не производит. Республика живет в условиях экономической блокады, ее курорты — Сухуми, Гагра, Пицунда, Новый Афон, Гудаута — пусты. Продукты в “страну души” не поставляются — их привозят те, кто вывозит сельхозпродукты за пределы республики. Практически все вырученные от реализации сельхозпродуктов деньги абхазские торговцы оставляют на российской стороне. Назад — на тачках и машинах — везут хлеб, муку, сахар, газовые баллоны, мыло, свечи, комбикорм для животных… Все самое необходимое для жизни. И такую жизнь в Абхазии давно окрестили “тачечной”.
Мандариновый поток из Абхазии протянется до середины января. За период “желтой лихорадки” из республики вывезут на тачках и автомобилях более 20 тысяч тонн цитрусовых. Начиная с февраля из Апсны — “страны души” — начнут вывозить еще один фирменный абхазский продукт — петрушку. Ее выращивают в субтропиках круглый год в открытом грунте. А в начале марта придет время мимозы…
В занесенной снегом Москве вместо елки у меня стоял букет из мандариновых веток. Желтые шарики светились, как елочные украшения.
