До распада Союза граница здесь проходила условно. Достаточно было перейти мост через горную реку, чтобы попасть из Грузии в Абхазию. Теперь по реке Ингури на 82 километра протянулась линия противостояния, а по разные стороны границы — 24-километровая зона безопасности.
Больше десяти лет прошло, как закончилась война, которую абхазы называют отечественной. Но дома в приграничных районах остаются разрушенными, а сады зарастают мхом. Мирной жизнь в этих районах Абхазии (Апсны) можно назвать лишь условно: продолжается скрытая, партизанская война. Щитом в зоне уже десять лет стоят наши миротворцы. В расположении российского миротворческого контингента побывал корреспондент “МК”.
Каждый четверг на КПП “Ингури”, около абхазо-грузинской границы, собирается “большая четверка”: главы администраций приграничных районов — Гальского (Абхазии) и Зугдидского (Грузии), представители миротворцев и местных служб ООН.
В мокрой беседке мы ждем начала заседания 10 минут, 20… Вдруг нам объявляют: “На заседание четырехсторонней комиссии журналистов не пустят”. Говорят, там нередко кипят нешуточные страсти, абхазская сторона выдвигает грузинской претензии в связи с непрекращающимися диверсиями. Последние нередко, собрав бумаги, демонстративно покидают зал… А журналисты потом все это подробно описывают, сея раздор и панику. И вот, похоже, высокопоставленным персонам стало стыдно. Решили ругаться кулуарно, без свидетелей. После заседания обещают устроить пресс–конференцию, а пока идем на границу.
Мост через реку Ингури — единственное место перехода тяжелой техники между Гальским и Зугдидским районами. С одной стороны его “запирают” миротворцы 201-го поста, с другой — 301-го. После грузино-абхазской войны 1992—1993 гг. желание участвовать в миротворческой деятельности выразили Россия, Казахстан, Киргизия и Таджикистан. Но миротворческая миссия дорогостоящая, и единственная страна, которая направила своих солдат в зону конфликта, — Россия.
На горной реке расположена ГЭС. Граница пролегает как раз между водохранилищем и самой электростанцией. Абхазы уверены, что при первом же удобном случае грузины перекроют им воду, а грузины опасаются, как бы соседи не отключили им рубильник. Мост через Ингури периодически блокирует то абхазская сторона, то грузинская…
По мосту через Ингури разрешено движение только транспорту миротворцев, миссии ООН и другим международным организациям. Всю поклажу одинокие путники, в основном старики и женщины, тащат на своем горбу. На 2–километровом участке — через Ингури — курсирует одна-единственная повозка, которую тащит худющая кляча Цепе.
— Каждый день по 6—7 раз езжу на родину и возвращаюсь обратно, — говорит хозяин Цепе, 70–летний Сакрат Арсея.
В шаткой повозке, крытой коровьими шкурами, мы трясемся в сторону грузинской границы. Выясняю, что Сакрат — менгрел. Родился и жил до военных действий в Абхазии — в Очамчире. Теперь Сакрат — беженец, с большой семьей (у него 4 детей и 13 внуков), обосновался на территории Грузии, в селе Рухи недалеко от Зугдиди.
— Видишь Гали? — показывает мне хлыстом за спину Сакрат. — Там до войны в основном жили грузины-менгрелы. В 93-м им пришлось уехать в Грузию. Я вожу немало старух, у которых остались дома в Гали. Утром они едут через границу работать на свои поля и сады, а вечером возвращаются назад. Каждый из них мечтает вернуться на родину… Есть и “горячие головы”, кто силой предлагает отобрать Гали у Абхазии. Они–то и уходят в партизанские отряды — пополняют ряды “Лесных братьев”.
Занимается Сакрат извозом с восьми утра до четырех часов дня. За проезд по мосту берет 50 копеек, за каждый мешок или тюк — еще столько же. Одна поездка приносит Сакрату от 10 до 13 рублей. За день набегает чуть больше ста. Но многих стариков он возит вообще бесплатно.
Я возвращаюсь в Абхазию. Как раз закончила заседать четырехсторонняя комиссия. Мои коллеги-журналисты негодуют. После переговоров глава администрации Зугдидского района быстренько ретировался, за ним — как сквозь пальцы просочился и глава Гальского района. Поговорить согласились только главный военный наблюдатель миссии ООН Кази Ашфак Ахмед, пакистанец по национальности, и начальник штаба коллективных силам по поддержанию мира генерал–майор Сергей Намоконов.
Когда господин Ашфак оценил ситуацию в зоне безопасности как спокойную, я подумала, что ослышалась… По сводкам “Апсныпресс” 12 декабря в селе Чубурхиндж Гальского района был убит скупщик мандаринов. В тот же день около села Гумуриш Ткуарчальского района был обстрелян автомобиль с тремя жителями Сухуми: один убит, двое похищены. 14 и 16 декабря в районе села Лекухона зарегистрированы вооруженные грабежи двух автобусов. 22 декабря в Гальском районе убит глава администрации села Гагида… И это “спокойная ситуация”?
Мандариновый сезон для здешних мест — настоящее бедствие. За дешевыми фруктами в Гали приезжают на легковушках оптовики со всей Абхазии. Они–то и становятся главными объектами охоты “лесных братьев”, проникающих с территории Грузии. Новый министр внутренних дел Грузии дал команду разоружить на своей территории бандитские группировки. В Гали уверены, что скоро все “лесные братья” окажутся в их районе и опять участятся похищения и убийства людей, подрывы на минах, расстрелы автомобилей.
Пресс–конференция продолжается. Но записывать нечего. Главный военный наблюдатель миссии ООН говорит штампованными фразами. На вопрос, хочет ли Грузия видеть у себя миротворцев из ООН, господин Ашфак осторожно отвечает: “Такой дискуссии не ведется”. Оживляется военный наблюдатель, когда речь заходит о наших миротворцах: “О, они прекрасно подготовлены, высокие профессионалы”.
Вывод из этого шоу напрашивается один: четырехсторонние встречи не оказывают особого воздействия на ситуацию в регионе. В Абхазии все надеются только на российских солдат.
— Шайтан! — кричит наш водитель Толик. Нам чудом удается увернуться от несущейся навстречу “Тойоты”. В иномарку набилось не меньше десятка местных жителей. Немой вопрос, действуют ли вообще в Абхазии правила дорожного движения, отпадает сам по себе, когда по дороге нас то и дело начинают обгонять новенькие “девятки” и “Опели”… без номеров.
Я вспоминаю анекдотичный случай, который рассказал нам один из офицеров–миротворцев. Когда ему после окончания выборов депутатов в Государственную думу России срочно понадобилась машина, чтобы отвести урну с бюллетенями из Сухуми в Адлер, городская администрация выделила свой “Мерседес”. На границу позвонили, чтобы машину пропустили вне очереди, а о том, что иномарка будет возвращаться обратно, сказать в суматохе забыли. Когда офицер поздно вечером подъехал к контрольно-пропускному пункту “Псоу”, его задержали. “Мерседес” на посту “пробили” по базе данных и выяснили, что он... числится в розыске. Только после звонка “сверху” нашего миротворца и избирательные бюллетени освободили.
А мимо за полчаса уже в пятый раз проносится белоснежный джип с буквами “UN”.
— Эти “пиндосы” — как бельмо на глазу! — цедит сквозь зубы сидящий рядом абхазский ополченец Арда Кация. — Чем занимаются, никто не знает... Нет у них ни оружия, ни каких-либо особых полномочий.
“Пиндосами” — в переводе с сербскохорватского — “пингвинами” — русские десантники называли в Югославии американцев. В Абхазии это прозвище всех поголовно военных наблюдателей ООН.
Раньше раз в 10 дней наблюдатели ООН совместно с российскими миротворцами патрулировали Кодорское ущелье. При этом за сутки до рейда ооновцы предупреждали о патрулировании… грузинские власти. Так что у диверсионных групп было достаточно времени “подчистить” маршрут следования наблюдателей: убрать, если уже поставили, растяжки, спрятать лишних людей… После того как в июне 2003 года представители ООН в очередной раз попали в засаду, патрулирование Кодор прекратилось.
“Вы видели размещенные на базе представительства ООН огромные бронированные автомобили?” — спрашивали нас чиновники в Гальском районе. “Вы видели ооновские суперхаммеры?” — спрашивали нас местные жители в Сухуми. И все поголовно твердили: “Если бы продать одну из этих бронемашин, то бюджет Абхазии был бы обеспечен года на три…” Реальную помощь — продовольствие, одежду, медикаменты — абхазы получают только от Красного Креста. Абхазы вообще считают, что “пиндосы” занимают в их регионе прогрузинскую позицию. В непризнанной республике их называют не иначе как “наблюдательный пункт НАТО и Грузии”.
Попасть служить “пингвином” в Абхазию непросто. Зато разбогатеть там — элементарно. Апсны — республика, где для жизни требуется совсем немного денег. За год каждый из ооновцев откладывает достаточно кругленькую сумму. Один из “пиндосов”, с кем нам удалось разговориться, приехал в Абхазию с Украины. Майор Горботенко в месяц получает на руки 2 тыс. долларов.
По Кодорскому ущелью мы едем, зависая над пропастью. Внизу в каньоне бирюзовой лентой вьется река. В советские времена по Военно-Сухумской дороге, связывающей Абхазию с Карачаево–Черкесией, проходил знаменитый туристический маршрут. Теперь в селах ущелья полная разруха. По обочинам дорог мы видим виноградники с высохшими гроздьями, осыпавшуюся хурму. Урожай в садах собирать некому.
Около площадки с минеральным источником — ни души… В большом селе Лата, насчитывающем 900 дворов, сейчас остался один местный житель. И тот живет в самом крайнем доме — недалеко от 106-го наблюдательного поста, где несут службу российские миротворцы.
На высокогорном посту, отрезанные от внешнего мира, служат по контракту два десятка наших солдат. В усиленном взводе — в основном ребята с юга России. Один раз в неделю БТР ездит в Гудауту за продуктами и почтой. Пост регулярно обстреливают, растяжки ставят даже в 500 метрах от казармы. Но ребята рассказывают об этом как о чем–то обыденном, неинтересном. Гораздо приятнее, если вечером на несколько часов включают дизель. Тогда не занятым в наряде можно посмотреть телевизор! А иной раз на пост забредет абхазский охотник, принесет кабанчика, да взводный пекарь порадует медовым тортом с каштановым вареньем…
— Присутствие грузинских партизан мы чувствуем постоянно, — говорит начальник поста Евгений Мулин. — Часто, патрулируя территорию, видим людей в камуфляже. Присмотримся — уже одна лиственница кругом… Мы контролируем только дорогу, а склоны за рекой Кодор практически не видим. По горным тропинкам можно пройти только до середины ноября, потом ложится снег. Банда Гелаева в октябре 2001-го как раз выбрала для прорыва время, когда дороги в горах еще были проходимы. 500 боевиков прошли в 15 километрах от поста. После двухнедельной блокады гелаевцы повернул назад. Этот сценарий может повториться и сейчас.
В нескольких километрах выше по ущелью находится крайний наблюдательный пост российских миротворческих сил — 107-й. Дальше дороги нет — мины и взорванный мост. Решись грузинские или чеченские боевики перейти границу, до 107-го поста они доберутся пешим ходом за полчаса, до 106-го — за час. Наши миротворцы стоят на единственной проходимой в зимнее время дороге. Вертушки почти не “ходят” по ущелью, опасаются переносных зенитно-ракетных комплексов боевиков.
В 4,5 километра от 106-го поста находится пост абхазской армии, где проходят службу солдаты-срочники.
— Стрелковое оружие у них есть, а патронов едва хватит на пару выстрелов — как раз, чтобы мы услышали, — говорят нам контрактники.
Абхазам на пост привозят много картошки, чистить которую никто не хочет. Восточный менталитет… Нередко они приходят к нашим миротворцам, чтобы обменять картоху на консервы.
В Грузии, чья 20-тысячная армия на данный момент выглядит не боеспособнее неофициальных формирований Абхазии, любят иронизировать по поводу армии соседей… На что премьер–министр Абхазии Рауль Хаджимба в одном из интервью ответил: “Армия у нас одета и обута не хуже, чем грузинская. А еще я могу привести множество примеров, когда грузинские военные продают нам натовское обмундирование, которое сами получают от американцев для своих спецподразделений”.
Вооруженные силы абхазов устроены по “швейцарскому” образцу: оружие и военная амуниция резервиста находятся у него дома. Будучи в гостях у знакомого абхаза Расима, мы видели приготовленный “неприкосновенный запас”: свитер, шерстяные носки, теплое одеяло, консервы и два карабина, висящих на гвозде в кладовке. После частичной мобилизации абхазская армия будет насчитывать до 25 тысяч штыков, артиллерию, ВВС, войска ПВО и даже небольшие ВМФ.
— Редкий поезд дойдет до середины Абхазии, — шутят наши миротворцы, погружаясь в вагоны. На путях рядом с разрушенным вокзалом в Очамчире стоит видавший виды состав. На перроне — тюки с матрацами, ящики с мандаринами, мешки с эвкалиптовыми вениками, клетки с курами… “Ротация батальона…” — философски замечает стоящий рядом майор Юрий Петренко. Каждые девять месяцев миротворцы меняют место дислокации.
Рядом с вокзалом — крошечный рынок. Женщины, закутанные в черные платки, торгуют семечками, сигаретами, кукурузными хлопьями.
— С пачки сигарет я имею 2 рубля прибыли, за день если заработаю рублей 30 — уже счастье, — делится с нами местная жительница Гули. — Холодильники мы давно используем как тумбочки. Выращиваем кукурузу, фасоль. Этим и живем. У меня, слава богу, есть корова. Учителям мы сами скидываемся на зарплату, иначе кто пойдет наших детей учить?.. Чтобы кардиограмму снять, надо 30 рублей отдать. А где заработать? А еще мы спокойно не спим, боимся, что через горы придут грузины… Если ваши солдаты уйдут, здесь опять начнется бойня.
— Вы обязательно напишите, что мы хотим быть с Россией, что, кроме рублей, у нас нет другой валюты и, кроме российских паспортов, других документов нет, — говорит мне, теребя за рукав, Нелли Джинджолия.
Но и в Сухуми жизнь не лучше, чем в глубинке. Рядом с зеркальными витринами магазинов — дома в руинах и подпалинах. В многоэтажке только три квартиры жилые (на балконах сушатся детские ползунки), остальные окна вокруг зияют пустыми глазницами…
— У меня сосед работает сапожником, получает 300 рублей, — рассказывает 70–летняя Калерия Ивановна. — Вы не представляете, как живут ветераны войны. У них пенсия от 120 до 180 рублей, ее не хватает даже на коммунальные услуги… Если бы Красный Крест не подкармливал неимущих обедами, старики давно бы ноги протянули. Хорошо еще раз в три месяца выдают гуманитарную помощь: 10 кг муки, 2 бутылки подсолнечного масла, пачку фасоли, свечи, жестяные крышки для консервирования.
У самой Калерии Ивановны военная пенсия 1700 рублей, которую получать надо ездить в Адлер. Выстоять очередь на границе — сродни подвигу. Последний раз на пенсионерке порвали в давке куртку… До военных действий в Абхазии она работала медсестрой в военном санатории. 15 лет как схоронила мужа, два сына — военные, служат в дальних гарнизонах. Живет пенсионерка на последнем этаже девятиэтажки. Ни лифт, ни отопление не работают. В квартире горит одна лампочка в 40 ватт.
— Телеграмма о смерти брата пришла с Украины через два месяца после того, как его схоронили. Почта у нас практически не работает.
До начала военных действий квартиру в Сухуми, Гаграх или Пицунде можно было поменять без всякой доплаты на равноценную квартиру в Москве. “Теперь за один квадратный метр столичного жилья в Абхазии можно купить целый квартал”, — шутят местные жители. А газеты пестрят объявлениями: “Продаю однокомнатную квартиру с довоенным ордером и мебелью. 3 тыс. долларов”, “Продаю двухэтажный дом на побережье. 6 тыс. долларов”, “Сдаю бесплатно дом в Гудауте…”.
Мы попали в Абхазию, когда в сухумских кафе и ресторанах шел сезон хаша. Мастера по старинным рецептам готовили популярное в зимний период блюдо — суп из субпродуктов. Восточный суп принято есть рано утром, с горячим лавашем и рюмкой чачи. Порция хаша в частных прибрежных кафешках стоит от 30 до 50 руб. Литровый кувшин со знаменитым абхазским вином “Лыхны” и “Анакопия” — 70—80 рублей.
В знаменитое сухумское кафе “У Акопа” напротив пристани мы пришли не столько чтобы выпить самый вкусный на побережье кофе, сколько поговорить с аксакалами.
— Чтобы мы мирно с Грузией жили, она должна признать суверенитет Апсны, — говорит нам уважаемый Мераб Хикуба. — 700 лет абхазы и грузины имели самостоятельные государства, только в 31-м году Сталин ввел Абхазию в состав Грузии в качестве автономии.
Жалости и сочувствия к Шеварднадзе абхазы не испытывают, считают, что именно он виноват в развязывании войны, в которой погибло 4% мужского населения Абхазии. “Знаешь, как у нас его зовут до сих пор? — спрашивает меня Мераб. — Не Эдуардом Амвросиевичем, а Эдуардом Бомбосбросьевичем. А молодое поколение грузинских политиков не несет груза вины за ту войну”.
В Абхазии надеются на мирный исход переговоров. Верят, что в новом сезоне к ним приедут туристы. Пытаются найти хорошее в любой мелочи. Например, в последние два года стали возвращаться евреи. “Хорошая примета, — смеются местные. — Значит, быть миру”.
По узкому прибрежному шоссе юркий “пазик” везет нас в аэропорт. Наш шофер Аслан напевает: “Синие горы родной стороны... О, Абхазия!” Эту же песню пел, правя повозкой с Цепе, менгрел Сакрат. В Абхазии он прожил 60 лет…
