Мальчишка сидел на заплеванной лестнице подъезда который день. На него никто не обращал внимания. Ну, сидит и сидит, мало ли чего ему тут надо. Иногда возле него тусовались другие ребята — здешние, живущие в этом же подъезде.
Их родители спускались и поднимались по лестнице, проходили мимо. У взрослых своя жизнь, у детей — своя.
Потом мальчишка — его зовут Игорь — перебрался в подъезд соседнего дома, поближе к своему приятелю Димке. Утром Димкина мать, выходя на работу, увидела на ступеньках свернувшегося калачиком Игоря. Вечером, возвращаясь домой, застала ту же картину.
—Ты чего здесь сидишь? — спросила она.
—Диму жду…
—С утра до вечера?
Игорь буркнул в ответ что-то невнятное…
Восемнадцатилетний Игорь Брукке живет в московском районе Жулебино с мамой, сестрой и бабушкой. Живет — или жил? Даже не знаю, как правильно сказать. Потому что в конце января мама выгнала его из дома. Игорь спал на ступеньках холодных подъездов до тех пор, пока его не заметила Марина Попова, мать Димы. В тот же вечер она допросила с пристрастием своего сына и выяснила, что домой Игоря не пускают.
— Что же он ест? — спросила опешившая Марина.
— Ребята приносят — хлеб, майонез, — ответил Дима. — Кстати, мам, сделай бутерброд, надо ему отнести…
Марина привела Игоря домой, накормила ужином. Рассказала о случившемся соседям по лестничной клетке, вместе они обустроили для Игоря ночлег — вынесли в предбанник их четырех квартир матрас, подушки, одеяло…
— Игорь все время твердил, — говорит Марина, — вот завтра меня мама домой пустит. Так повторялось день за днем. Он звонил матери ежедневно, рыдал в трубку, просил прощения за плохое поведение, умолял разрешить вернуться домой…
— Она сказала — иди, поживи своей жизнью, — перебивает ее Игорь. — Я просил: подожди, дай на работу устроиться, я хоть деньги получу, смогу тогда комнату снять! А мама сказала: вот устроишься на работу, тогда домой и вернешься…
Марина дала ему какие-то деньги, он каждый день ездил, искал место. 12 февраля вернулся счастливый: меня берут, завтра выхожу на работу!
Позвонил домой, сообщил матери радостную новость.
— Я передумала, — отрезала она. — Приходи через полгода…
— Хорошо, что дома были мой муж, Дима и еще один его друг, — качает головой Марина. — С Игорем началась настоящая истерика. Он выскочил на лестницу, к окну, пытался разбить его, кричал: я не могу больше жить на этой лестнице, видеть этот подъезд! Мы живем на 14-м этаже, ребята поймали его на подоконнике, втроем еле-еле скрутили, затащили обратно в квартиру. Это была страшная картина… Я всю ночь поила его лошадиными дозами успокоительных, иначе не брало, уговаривала, объясняла, что жизнь только начинается, что все еще изменится…
После этого случая Марина Попова оставила Игоря жить в своей квартире.
— Другого выхода не было — во-первых, было страшно за него, вдруг снова впадет в отчаяние. Во-вторых, в предбаннике, где мы его поначалу поселили, все-таки холодно, мальчик сильно простудился, поднялась температура. К тому моменту, как Игорь попал к нам, он был жутко истощен, кожа да кости. У него вообще много проблем со здоровьем — радикулит, сильнейший сколиоз. Его даже в армию не взяли по состоянию здоровья — сами понимаете, уж если в армию не призывают, значит, действительно дело плохо…
Конечно, другой выход у Марины был — просто взять и выкинуть из головы несчастного парня. Кто он ей? Своих проблем по горло — семья, работа, мать тяжело болеет… К счастью, не всякий человек умеет найти такой нехитрый способ решения проблем.
Все эти дни соседи поочередно названивали матери Игоря, стыдили, увещевали, уговаривали. Она ни с кем не хотела говорить, бросала трубку. Евгения Викторовна Брукке — не алкоголичка, пропившая последний разум и способность к человеческим чувствам. Она — вполне респектабельная дама, сотрудник крупного банка. Просто таким образом она воспитывает своего сына. Это мне объяснил участковый инспектор ОВД “Жулебино” Эдуард Шерстнев (сама Евгения Викторовна разговаривать со мной отказалась):
— Она жаловалась — сколько лет ничего не могу с беспутным сыном поделать…
Что же представляет собой “беспутный” Игорь Брукке?
Он тоже не пьяница и не наркоман. Хотя и не ангел, далеко не ангел. Из колледжа его выгнали полтора года назад — за драку.
— У нас “черный” один учился, — рассказывает Игорь, — он ко мне стал приставать, а я чего, просто так стоять буду? Из-за него меня выгнали, что ж я после этого — должен любить “черных”? Ну, я из-за этого и стал скинхедом, на разные акции ездил. Теперь, конечно, понимаю, что это глупость я делал, вот сейчас Димка думает в скины податься, так я его отговариваю… Матери мое поведение не нравилось. Еще она хотела, чтобы я больше денег зарабатывал…
Игорю восемнадцать. По паспорту, по закону он совершеннолетний человек, может обзаводиться семьей, голосовать за Путина... то есть за президента. Фактически же люди взрослеют в разное время. Игорю до истинного совершеннолетия еще плыть и плыть. Наивность, беспомощность, полное непонимание происходящего сквозит в каждом его слове.
— Черные-то разные бывают, — говорю. — Так же, как и русские. Что ж, из-за одного всех ненавидеть?
На его лице отражается напряженная работа мысли, потом оно неожиданно просветляется:
— В общем-то мне что-то такое уже приходило в голову...
Детский сад. Ему бы воспитателя, который водил за руку и все про эту жизнь объяснял...
Он работал то в аптеке, то на складе, то еще где-то. Подолгу ни на одном месте не задерживался.
А в ноябре прошлого года против Игоря было возбуждено уголовное дело. Он и двое его приятелей-скинов избили в электричке “черного” — армянина, отобрали часы и барсетку общей стоимостью в тысячу рублей. Правда, поскольку дело ограничилось несколькими синяками, следователь сказал Игорю, что ему грозит максимум условное наказание…
Да, проблем с ним хватало. И мать решила эти проблемы своеобразно, одним махом — выставив сына из дома.
Как можно выгнать здорового 18-летнего лба?
— Но ведь это же мама, — беспомощно разводит руками Игорь. — Не стану же я драться с ней…
— Однажды мы с ним ждали возле опорного пункта участкового, — рассказывает Марина, — и туда же подошла его мать. Ни слова ему не сказала, даже не поздоровалась, будто незнакомая. Игорь мне говорит — я отойду за угол, покурю. Чего ж, спрашиваю, за угол отходить-то? А он отвечает — мама не знает, что я курю, не хочу ее расстраивать…
Игорь Брукке словно соткан из противоречий. Драки, хулиганство — и слезы в телефонную трубку, мольбы о прощении. Так девочки, накрашенные по образу и подобию работниц портового борделя, вдохновенно матерятся в подворотне, а потом дома ложатся спать, прижимая к себе любимого плюшевого мишку. Этот сложный и противоречивый период называется переходным возрастом. Трудный, невероятно трудный стык детства и взрослой жизни. Непонятно, кто ты, какой ты есть и каким должен быть. Время определять для себя — что такое хорошо и что такое плохо. Время, когда больше всего на свете нужен человек, который поддержит и поможет разобраться в себе и в жизни — такой же сложной и противоречивой, как ты сам. Рядом с Игорем такого человека нет.
Шестнадцатилетняя сестра и старенькая бабушка Игоря пуще огня боятся его матери и никак не могут на нее повлиять. Участковый ОВД “Жулебино” Василенко разыскал телефон его отца, который ушел из семьи восемь лет назад, позвонил, попытался объяснить ситуацию, просил помочь…
— Я ничего не хочу знать об этих детях, они мне не нужны, считайте, что у меня их нет, — ответил тот.
Соседи написали в ОВД “Жулебино” коллективное письмо с жалобой на действия Евгении Брукке. Участковый Шерстнев пообещал привлечь ее к административной ответственности. Это означает — дело должно решаться в суде, как любое гражданское дело. Сколько времени может длиться судебное разбирательство — одному богу известно. Где должен все это время жить Игорь? И самое главное — что будет потом, после того, как суд, безусловно, вынесет решение о том, что парень имеет право жить по месту прописки? Как встретит его мать? Кстати, сам Игорь не хочет судиться.
— Я очень хотел бы наладить отношения, но не через суд…
Почему? Потому что это же мама…
Между тем мама, узнав о заявлении соседей, приняла контрмеры. Написала и отнесла в отделение заявление о том, что сын украл у нее золотые украшения. По этому заявлению против Игоря Брукке возбуждено уголовное дело.
13 февраля, когда Марина с Игорем пришли в милицию выяснять насчет его возвращения домой, парня задержали, поместили в “обезьянник”. Вечером Марине позвонили из дежурной части — принесите ему поесть! Вместе с другой соседкой Марина собрала снедь, отнесла Игорю.
— В милиции к нам отнеслись хорошо, по-человечески, — говорит Марина, — разрешили передать Игорю лекарства, он же больной совсем был. На другой день его отпустили. Вот только я хотела его устроить к себе на работу, в метрополитен, а теперь, когда он под следствием, его никто туда не возьмет…
Сам Игорь категорически отрицает кражу, говорит, что ничего не брал. Правда ли это? Теперь это будет выяснять следствие. Но мне кажется, не так уж важно, украл ли трудный подросток Брукке эти украшения или нет. Важно то, что посадить его хочет не кто-нибудь, а родная мать.
— Она мне так и сказала, — вздыхает Марина, — делайте, что хотите, а я его все равно посажу и выпишу!
Выписать, конечно, его не выпишут — закон сейчас этого не позволяет. А вот посадить… Выйдет ли Игорь назад — с его-то здоровьем? А если и выйдет — то каким? Сейчас он может стать кем угодно. Может — зверем. Может — нормальным человеком. Сейчас все будет зависеть от людей, с которыми сталкивает его жизнь.
Комментирует юрист службы уполномоченного по правам ребенка в Москве Марина РОДМАН:
— С тем фактом, что не для каждой семьи дети являются абсолютной ценностью, трудно бороться. Но, к несчастью, дети не являются такой ценностью и для государства. Жилищный кодекс, действующий сегодня в России, ярче всего свидетельствует об этом. Собственники жилья — такие, как мать Игоря, — у нас представляют собой абсолютных хозяев, имеющих право не считаться со всеми прочими людьми, прописанными на их площади. С этой точки зрения жилищная приватизация — это уродливое дитя наших реформ, этакая смесь французского с нижегородским. То есть мы позаимствовали ее из опыта капиталистических стран, но не позаботились при этом о соблюдении прав тех, кто живет на данной площади, но не является ее собственником. Они не могут разделить, разменять площадь, на которой прописаны, не могут прописать к себе, скажем, мужа или жену.
Конечно, Игорь имеет право жить по месту прописки. Выгнав его, мать грубо нарушает закон. Но тут проявляется другое несовершенство действующей системы. Конечно, суд вынесет решение о его вселении, но до того пройдет минимум полгода. Где человек должен жить все это время? У нас нет системы социальной защиты людей, оставшихся на улице, нет государственных временных общежитий, квартир на такой случай, как в других странах. Социальные гостиницы, иначе говоря — ночлежки, предназначенные для бомжей, не в счет: я не пожелаю ни Игорю, ни кому другому там оказаться. Кроме того, для того, чтобы отстаивать свои права в суде, человеку необходим адвокат, стоимость которого не по карману многим, а тем более таким, как Игорь. Отсутствие системы бесплатной, государственной правовой помощи — еще одна наша беда.
Служба уполномоченного по правам ребенка в Москве в порядке исключения предоставит такую помощь Игорю — ведь он, несмотря на совершеннолетний возраст, фактически еще ребенок и немногим отличается от социальных сирот. Но что делать остальным? В России есть организации, занимающиеся инвалидами, многодетными семьями, сиротами и пр., но обычным гражданам, попавшим в трудную жизненную ситуацию, обратиться некуда. И эта проблема должна быть решена как можно скорее.
