На них, раскрыв рот, смотрела вся страна. Журналисты-международники, ведущие легендарной “Международной панорамы”. Время идет, и они уходят... Умер Владимир Цветов, не так давно похоронили классика советской журналистики Бовина.
Всеволод Овчинников, знаменитый японист, оказался в обойме телеведущих “Международной панорамы” в 78-м. Но до этого был уже известен всему миру. На счету журналиста — ставшая бестселлером книга “Ветка сакуры” о Японии, знакомство с руководителями нескольких стран. Да и советские партаппаратчики его побаивались...
Всеволод Владимирович — один из немногих, кто в свои 77 лет еще в строю. Продолжает вспоминать о своей жизни в странах Востока и писать. И выглядит просто прекрасно!
— Я вернулся к весу, который у меня был в сорок лет: 79 килограммов. Это главный положительный итог краха советской системы. А в последние годы советской власти я весил под 90! Во многом от того, что ездил на черной “Волге”. Не поверите — сейчас передвигаюсь на трамваях.
— Наверное, дело не только в черной “Волге”? Ведь международники и зарабатывали немногим меньше министра и спецпайками были обеспечены?..
— Я был небедным человеком. За каждый выпуск “Международной панорамы” мне платили 120 рублей. В “Правде” — 450 в месяц, да еще двадцатку за комментарий в программе “Время”. Один раз в месяц ездил на улицу Грановского, где отоваривался дефицитными сардельками, колбасами. Но только и всего. Я не пользовался своими связями, чтобы купить, например, мебель...
— Неужели ничего не покупали по блату?
— Да... честно говоря, было однажды, мне есть в чем покаяться... Расскажу вам такой случай. В Министерстве торговли проходил устный журнал, и меня частенько приглашали выступать. Как раз в это время дочка вышла замуж, и мы затеяли ремонт в квартире. Захотели купить унитаз чешский и умывальник-тюльпан. И я обратился к своим друзьям в Минторг с просьбой о помощи. Пришлось ехать за унитазом и умывальником на склад аж в Одинцово...
Продавщицы узнавали. Помнится, прохожу недалеко от “Правды” и смотрю: продают арбузы. Подошел, попросил завесить один. И вдруг продавщица из соседнего ларька кричит своей товарке: “Зин, ты видишь, кто у тебя стоит?! Это же с телевидения, ну этот, как его, “В мире животных” ведет...” Меня перепутали с Дроздовым, но все равно было очень приятно: мне завесили отменный арбуз. А вообще-то я был бессребреником.
— С вашей зарплатой быть бессребреником несложно, да к тому же гонорары за “Ветку сакуры”, которая издавалась во многих странах, наверное, обеспечили безбедную старость?
— Мои западные коллеги воображают, что если я автор “Ветки сакуры”, которая разошлась тиражом в 5 миллионов экземпляров, у меня, конечно, вилла в Монте-Карло, яхта... Они правы, так и должно быть. Ведь минимальный гонорар при максимальных налогах — 1 доллар с книжки. А мне платили 2 копейки. За свое произведение я получил 100 тысяч брежневских рублей. Тогда только “Волга” стоила 16 тысяч. Я был уверен, что старость будет безбедной. Но во время реформ Гайдара эта сумма превратилась в 43 доллара...
— Правда, что впервые за границей вы оказались благодаря Константину Симонову?
— Отчасти. В 1953 году я работал в “Правде” как журналист, пишущий о Китае, уже пару лет. Тогда из этой страны вернулся Константин Симонов. Он выступал на редколлегии с рассказами о традициях Китая. После выступления докладчик показал руководству какие-то глиняные комочки. Все трогали их, изучали, но никто не мог понять: что же это такое? Главный редактор Ильичев вызвал меня: “Вы знаете, что это?” “Конечно, знаю, — ответил я. — Это тухлые яйца. Китайцы обмазывают их глиной из кунжута и держат полгода”. — “А вы можете это съесть?” “Конечно, могу”, — нахально заявил я. Хотя никогда в жизни до этого не видел этих яиц, а уж тем более не ел. На глазах у всей редколлегии и Симонова отковырнул глину, разбил яйцо — жуткий запах застоявшейся мочи, зеленый белок, черный желток, — и я все это проглотил. Все раскрыли глаза, а Симонов сказал: “Ну вот, теперь я убедился, что у вас есть настоящий специалист по Китаю”. Ильичев тут же вызвал начальника отдела кадров и велел: “Оформляйте на Овчинникова загранпаспорт — он готов к постоянной работе в Китае”. Вот так в 27 лет меня откомандировали в Китай, а ведь тогда журналиста моложе 40 лет не посылали на постоянную работу за границу...
— После поедания тухлых яиц закордонная жизнь показалась раем?
— Как бы не так. В канун моего тридцатилетия меня чуть было не расстреляли. Шел октябрь 1956 года. В ноябре должен был состояться первый после победы революции в Китае партийный съезд. А до этого съезд проходил лет 15 назад, в революционной столице Янани. Я и еще пара человек решили отправиться в этот город. Нас застал сильнейший дождь. Из-за того, что дорогу размыло, машина съехала в пропасть. Насилу выбравшись из авто, мы пошли на поиски людей, чтобы нам рассказали, где мы находимся. Среди ночи добрались до деревни и начали задавать местным жителям подозрительные вопросы: как называется деревня, где железнодорожная станция... Нас приняли за шпионов. Связали. Решили провести митинг, на котором публично расстрелять. Несколько часов мы провели в полусогнутом состоянии. И когда я действительно понял, что нас сейчас расстреляют, сказал: “Я признаюсь, мы действительно шпионы, но если вы нас сейчас расстреляете, то председатель Мао не узнает страшной тайны о планах врага”. Они решили расстрел отложить до утра. А сами доложили о нас руководству Китая... В общем, в течение нескольких часов все разрешилось благополучно.
— Я читала, что вы первым из иностранных журналистов взяли интервью у руководителя КНР Цзян Цзэминя. Как вы с ним познакомились?
— С ним я познакомился еще в 1956 году. Тогда я приехал на первый в Китае автомобильный завод в Чан Чуне. Попросил руководство завода познакомить меня со специалистами предприятия, которые проходили практику в Советском Союзе. Одним из них был молодой инженер-энергетик Цзян Цзэминь. Он четыре месяца стажировался на ЗИЛе, пел в хоре Дворца культуры... Но у меня этот энергетик не вписался в очерк. В 1989 году он стал генеральным секретарем компартии Китая, и я был первым иностранным журналистом, который получил эксклюзивное интервью. Он встретил меня со словами: “Ай-ай-ай, Офучин, как же так? Час со мной беседовал — и даже строчки не написал про меня в своем очерке?..”
— Почему “Офучин”?
— Это имя мне дали сами китайцы. Оно переводится как “министр европейского счастья”.
— После семи лет работы в Китае вы решили поработать в Японии. Почему сменили страну?
— Я пришел в журналистику как китаист. В те годы моя тема была приоритетным направлением, меня печатали больше остальных, и вдруг — бах! У нас с Китаем разлад. Хрущев и Мао Цзедун поссорились, я оказался у разбитого корыта. Представляете, мне удалось убедить начальство, что китайцы и японцы — это одно и то же. И разрез глаз, и цвет кожи, и иероглифы те же самые... Меня командировали в Японию.
Только когда я приехал туда, понял: какой же я большой нахал! Это “две большие разницы”. Китайцы — это немцы Азии. У них превалируют рассудок и логика. А японцы — русские Азии: они живут сердцем, эмоциями, интуицией. Например, китайцы считают, что человеческую личность можно и нужно лепить заново. Конфуцианство, которое заменяет китайцам религию, — призыв к постоянному самосовершенствованию. 5 мая у китайцев празднуют День мальчика. И в каждом доме, где растет мальчик, на дверях вешают фигурки карпа. Карп — символ мужской натуры, он плывет против течения вперед и выше. И человек должен, подобно карпу, плыть против течения, вверх. А японцы в большей степени придерживаются даосизма. Ты должен, как сплавщик на реке, понять ход течения и держаться его. Только иногда отталкиваться от берегов. И когда Толстой в “Войне и мире” описывал поведение Кутузова накануне Бородинской битвы, он был под влиянием даосизма. Не нужно дергаться, нужно просто понимать суть вещей.
— Вы слывете знатным востоковедом. А рис, национальную пищу японцев, сами пробовали выращивать?
— Конечно! Я сразу решил: я не вправе называться востоковедом, если не поработаю на рисовом поле. До сих пор не могу забыть: март месяц, холодина жуткая! А я стою почти по пояс в ледяной грязи, пиявки кусаются... Кстати, я еще и жемчуг выращивал. Нырял с гологрудыми девицами за раковинами. Но из прооперированных мною раковин коммерческую ценность представляли только две. Я из этого жемчуга сделал запонки.
— Мне рассказывали, что в Японии вы сдружились с голливудской звездой Ширли Макклейн. Это правда?
— Когда я приехал в Японию, отдал дочку в частную школу с изучением японского и английского языков. За обучение я платил половину стоимости “Жигулей” в год. В школе учились дети довольно богатых родителей. Моя дочь подружилась со своей соседкой по парте. С ее мамой мы как-то встретились на родительском собрании. Оказалось — Ширли Макклейн. Она спросила меня: “Моя дочь так подружилась с вашей! Кстати, а где вы встречаете Рождество? Не хотите приехать к нам на Гавайи?..” Интересно, но накануне Рождества мы действительно получили оплаченные билеты в оба конца. Самое страшное было объяснить дочери, почему поездка невозможна. Ведь разрешение на выезд в третью страну можно было получить только от спецкомиссии ЦК. А это почти нереально.
— Почему вы согласились стать ведущим “Международной панорамы”? Известности захотелось?
— Для меня учавствовать в панораме было большой честью. Ведущими были лучшие журналисты страны — Бовин, Кондрашев, Герасимов. Последний был пресс-секретарем Горбачева, потом послом в Португалии. Он-то и был любимчиком Митковой. Почему? Уж и не знаю. Мы с Бовиным частенько шутили по этому поводу. Но самое парадоксальное, во что наотрез отказываются верить западные коллеги, — за 13 лет работы никто никогда не цензурировал мои тексты. Спасала “фирма”: все думали, раз человек — политический обозреватель “Правды”, то уж лишнего не сболтнет.
— Но вы ведь еще делали комментарии к сюжетам программы “Время”. Я слышала, такие тексты нужно было нести на сверку к самому председателю Гостелерадио СССР, суровому Лапину. Даже он вас не цензурировал?
— Я действительно приходил с текстами к Лапину. Тот сперва вертел перед носом исписанные листы, а после с важным видом спрашивал: “Ну, Всеволод, здесь тебя учить нечему. Ты лучше расскажи мне — какая есть веревочка у гейши в кимоно, чтобы, если за нее дернуть, кимоно сразу бы распахнулось?..” Я с удовольствием открывал сей секрет — на этом цензура заканчивалась.
— Почему же вам так доверяли?
— Я пришел в журналистику как востоковед и имел этот капитал при себе, умножал его. Начальство с первых лет моей работы не решалось давать мне указания, опасаясь попасть впросак. Мое кредо – знание сути.
— За что вас выгнали из программы?
— Да, меня действительно после 13 лет работы в “Международной панораме” выгнали. Однажды я пригласил на передачу первого представителя новой России, который отправился в Китай, — Владимира Лукина. Он был председателем Комиссии по иностранным делам от Верховного Совета. Смысл его высказывания в программе был таков: “У нас коммунистов прогнали, а у них коммунисты остались. Но мы соседние страны, нам нужно дружить. Поэтому будем и с коммунистами разговаривать”. Я поддакнул. В МИДе это вызвало резкое недовольство. Дескать, зачем нужно было рекламировать этот визит в тоталитарную страну, кто такой Овчинников? Он 40 лет проработал в “Правде” и ни разу не покаялся! Тогда было очень модно каяться в коммунистическом прошлом. Но эта газета — моя альма-матер, и я не собирался ее поносить.
— Так вы остались без средств к существованию. Из передачи выгнали — и из “Правды” тоже попросили уйти?
— Не совсем так. За 4 месяца до ГКЧП мне пришлось уйти на пенсию. Было принято решение: всем, кому за 65 лет, уходить за штат “Правды”. У издания были финансовые трудности. Но я же продолжал вести “Панораму”. А уж когда меня и с эфира сняли, то мне просто не на что было жить.
— Кто же пришел к вам на помощь?
— Китайцы. Они пригласили поработать в Пекине. Изо дня в день я правил корявые переводы сотрудников с китайского на русский. В Китае, довольно дешевой стране, мы с женой жили на 250 долларов в месяц. Умудрялись покупать внукам подарки. На работу и с работы отвозил микроавтобус.
— Сколько продолжалась “китайская ссылка”?
— Четыре года. Однажды я приехал в Москву в отпуск. И встретился с замом главного редактора “Российской газеты” Леонидом Кравченко. Он предложил мне писать о Китае. Но я ему резко ответил: “Знаешь что, если вы хотите, чтобы я лил грязь на реформы в Китае, то я этого делать не буду. Не занимался этим в советские годы — и теперь не собираюсь”. Кравченко предложил мне писать то, что я думаю. Так что в свои 77 я еще при деле...
