“Ботузы матрают хуса, ашоха да лупиха…” — это строчка письма из Советской армии, которое когда-то перехватила цензура. Над явным шифром бились несколько дней, после чего заявились к адресату.
— Не скумаешь, чуз, лемез куропский? — Чекиста на пороге хибары встретил похмельный русский мужик в шапке-ушанке. И перевел послание: — “Солдаты едят плохо, каша да картошка...”
С тех пор к жителям села Новый Ропск, что в Брянской области, претензий со стороны властей не было… Хотя деревенские до сих пор величают себя куропцами и говорят на замысловатом, только им одним ведомом языке лемезе.
— Номера-то у домов по обеим сторонам нечетные… Н-народец, — вглядывается через лобовое стекло водила из ближайшего райцентра. Поворачивается с лукавым прищуром: — Знаешь, как на Брянщине про местного жителя говорят: “Хорош человек… Только из Ропска”. Характер у них… А, сама, чай, поймешь.
А между тем нам навстречу шла баба. Выслушала, взмахнула руками — в каждой по бидону: “Корое говордишь, не скумаю? Хлайте, хлайте до свиргороду”, — понесла околесицу и почесала прочь.
— Валенком прикинулась, мол, по-русски она ни в зуб ногой, обычная штука, — плюнул ей вслед шофер. — Чужаков здесь не привечают. Вон как язык вывернули, чтобы никто не догадался, о чем это они. Поговаривают, что воровская феня. Однако люди сведущие знают, что сначала на этом языке передавали из поколения в поколение свое мастерство шаповалы — те, что валенки делают. Только со временем эта абракадабра в быт у них перешла.
Настоящих мастеров по валенкам в поселке на две тысячи человек нынче насчитывается единицы. Вымирает профессия. Ан даже шофер оказался знаком с одним экземпляром — Николай Ульянович Побожий, есть такой. Правда, сколько мы ни выведывали у деревенских, где дом Побожего, те только жали плечами. “Надо назвать им его сельскую кличку!” — изнемогал мой провожатый. И тут над нами засмеялась удача! Крестьянин, спешащий по заснеженной улице с удочкой на плече, признал-таки в Побожем земляка:
— Николка Граб!
Граб как раз грабил у собственной калитки снег. И совсем не обрадовался досужим расспросам о языке лемезе. Неспроста ведь и “шаповал”, и слово “тайный” имеют в данном диалекте общий корень — “катрушник” и “катрушницкий”. Именно поэтому старик Побожий, удобно устроившись на сугробе в своих валенках, долго не пускал журналиста “до паруты” (то есть в избу).
— Со мной на лемезе говорил баштун, отец, когда обучал валять антюхи, валенки, — начал Николай Ульянович. — С древних времен шаповалы хлаяли по разным деревням и обували почти всех местных жителей за один визит. Придем мы с отцом в паруху и начинаем вовну (шерсть) с мерхли (овцы) чесать. Потом топчем ее руками, чтобы получился материал, из которого валенок можно сшить. Дело долгое, вот и переговариваемся. А чтобы похазники, хозяева-то, слыхтики не грели, судачим по-шаповальскому. Например: “Вовна-то хусая” (шерсть-то плохая). Взъерепенится баба: “О чем, шаповалы, речь ведете?” — “Да мы, мать, тебя за чистоту в доме хвалим”. А сами между собой: “Похазница и дулесу не отгурила” (“Хозяйка и чаю не дала”)… Ой лухтимся (хохочем) над глупой ряхой (женщиной)!
За эти шуточки шаповалов и не любили. Услышав витиеватые словечки у себя во дворе, не каждый пускал странников-мастеров в хату на ночевку.
— Было дело зимой, ходили мы по одной украинской деревне поздно вечером, просились на работу и ночлег. А никто не пускает: “Нам ни гостей, ни валенок не нужно”. Уж думали, околеем на морозе... Потом одна семья в избу пригласила, смаксали мы им антюхи (сделали валенки)… А на следующий день — глядь, и с других домов народ потянулся, с утра понадобились им валенки.
Справка “МК”. “Упоминания о шаповалах и их удивительном языке можно найти еще в документах XIX века, — говорит краевед Брянской области Александр Кублицкий. — Некий исследователь Николайчик в 1890 году собирал о них материал и писал, что шаповалы пользовались репутацией ловких воришек и обманщиков. Например, работает мастер в избе, а хозяйка сидит над душой. Чтобы отделаться от нее, он может притвориться, что живот сильно болит... И вот шаповал катается по полу, кричит. А когда хозяйка побежит за помощью к соседям, моментально свернет манек (ком овечьей шерсти) фунтов в пять и спрячет так, что все поиски будут напрасны. С этой же целью шаповалы иногда прибегали к варварским способам. Использовали они для катания шерсти инструмент под названием “лук”. Он был похож на охотничий — аршина в два высотой, а натянута на нем была струна, вокруг которой оборачивали шерсть, — при работе издавала бренчанье. Чтобы убрать бабу с глаз долой, шаповал подрезал струну с одного конца, а потом дергал так, чтобы та обрывалась и полоснула хозяйку по лицу до крови. В доме после визита мастеров порой пропадали вещи, драгоценности, а то и скотину уводили”.
— Я больше повкусотни (пятидесяти) лет максал антюхи и ни разу ничего чужого не уяперил! — категорично мотает головой Побожий. — Это одна хусая ряха, дурная женщина, нас как-то в сарай для работы заманила и закаплунила (заперла)… Когда мы освободились, она все заработанные хавби (деньги) вместе с нашими сумками и вовной (шерстью) уклюжила (украла)! Другой раз закончили с отцом работу, а хозяйка вдруг трепез накрыла, засуетилась: “Покушайте, гости дорогие, путь неблизкий”. — “Хлеваем!” — переглянулись мы. Вышли на двор якобы руки помыть, а сами дали деру… И только на расстоянии увидели, что к хате с другой стороны несколько чузов (мужиков) с вилами спешат… Подкузьмила баба!
— Да ты шихта шпинская! — вдруг зашевелил грозными бровями Граб. Не успела я обидеться, что меня обозвали, как шаповал растворил дверь избушки и объяснил: — Девушка хорошая.
В сенях нас встретила хозяйка дома баба Зина. Ее муж вот уже лет десять (“декан кугодов”) как не валяет антюхи: “Мерклю, овцу, никто не держит, вовну не с кого чесать”. Да и работа стала тяжела для старика.
— Раньше куда пешком ни похлаю — манька (комья шерсти) за мною летит, — признается Граб. — Сколько уборки моей ряхе, да только все равно маньку находили и в сморще, и в ашохе (в борще и каше). Это если вам, городским, таракан в тарелку захлает — вы весь суп скицам отгуряете (собакам отдадите).
Однако за шаповала выйти замуж всегда считалось престижным. Их дома на деревне были самыми богатыми.
— Большие антюхи, на мужиков, обычно протаривали (продавали) за декан (червонец), на ряху за повдекана (пятерку), а валенкам для микриненка цена — старомух (три рубля), — раскрывает коммерческие секреты Побожий. — Декан в день я получал. Так что Зина с охотой за меня пошла и по-шаповальски быстро выучилась, чтобы я у нее за спиной всякие разговоры не вел.
Случалось, что шаповал находил себе ламонную ряху (молодицу) в тех деревнях, где промышлял.
— Один ботос (парень) напялил специально для признания бурдасы (штаны), как в городе носят, кроме того, лепсердак (пиджак)... И в таком обличье подходит к шихте. “Хочу яцерить тебя в ряхи, любцаю и лобзаю”, — и тербует ее (“Хочу взять тебя в жены, люблю и желаю целовать”, — молвит ей). А девица его за иностранца приняла: “Ты, — говорит, — наверное, шпион с-под заграницы!” — и пощечину отчукала.
Свадьбы в Ропске всегда проводили в церкви, только с недавних пор службы в местном храме стал вести новый священник. Как услыхал отец Владимир, что прихожане его Бога в молитвах “ахвесом” обзывают, так начался между ним и шаповалами антагонизм. К тому же духовный сан на лемезе тоже принижен: “попа” равняют с “кочетом”!
— Он перед самым сморчиком (носом) дверью хлопнул, — жалуется баба Зина, волнительно перебирая тыквенные семечки. — “Ваш лемез, — говордит, — от беса пришел. Порчу из вас надо выбивать. Советую посещать экзорцизм,” — говордит. Только где ж это видано, чтобы кочет православных в храм не пущал?!
— Во время его молитв шпинские люди в обморок хлопаются! От духоты, — яростно вступает Побожий. — Наша старинная пятиугольная церковь ему не по вкусу пришлась, мол, старообрядческая постройка. Закаплунил он ее на замок, а всю церковную утварь — иконы и свечи — в соседний дом быта перенес. Я лично тридцать лет назад в этом здании вовну чесал… Нечистое это место!
Нынче из шаповалов в Ропске не изменили своему делу только два мастера: несомненно, это Деуненок и Цвир. Но 70-летний Деуненок зазнался и не стал общаться с журналистом “МК”. “Пусть катрушницкое дело похлает со мной в могилу”, — гордо заявил он, весь черный от копоти после раздувания печки. А вот шаповала Сергея Цвирова я застукала за валянием... И вовсе не дурака.
— А, прихлаяли шкредьку (дедушку) навестить... — С этими словами Цвир впустил меня в сарайчик, где кроме столика также имелась настоящая русская печка. Дед открыл заслонку, его щеки некоторое время надувались и снова сдувались, при этом он, не кашляя, глотал дым... — Дуляснык в степне... — торжественно познакомил он меня с “огнем в печи”. Только тут я заметила, что на ней стоит огромный чугунный котелок. — Новая мода этой зимой прихлаяла — антюхи (валенки) в черный цвет красить.
В котел старик кладет четыре чайные ложки специальной черной как уголь краски. Помещение запоняет едкий смолянистый дым — а до вытяжки Цвир за 74 года жизни не додумался.
— Сейчас протарить антюхи можно за старомух по-новому — 300 кербулей. Все же прибавка к пенсии... Антюхи надо довести до кипения...
Когда антюхи начинают кипеть, нюхать этот процесс тяжело. “Поэтому шаповалы долго не живут”, — говорит дед Сергей и голыми руками достает из бурлящей жидкости огромные валенки.
— Этот едкий дым растворяет легкие, — объясняет он. — Но мало антюх смаксать (сделать), его еще надо протарить (продать). А кто на рынке хусый враг шаповала? Знамо дело, скиц.
— Собака? — удивляюсь я. — Неужто валенки грызут?
— Да нет... — Шаповал аж за бока взялся от смеха. — Скиц — это и собака, и милиционер. Стоим мы, бывало, с куропцами на шусте (рынке), тут по цепочке весть летит: “Бальбечка (друг), скиц хлает!” Пояперим все свои антюхи и ухлевываем (хватаем валенки и убегаем). В советское время тарить ведь было нельзя — нас гоняли. А сейчас скицы свою долю тербуют!
На полу валяются деревянные ноги разных размеров. Шаповал прикинул на глаз и “обул” пару из них в антюхи: “Прилаживаем колодку”. Потом поднял с пола гнилое бревнышко и начал выбивать из валенка душу — та проявлялась в виде черного пара: “Это чтобы антюх по колодке сел”.
Справка “МК”. Среди шаповалов ходит легенда, что еще в начале прошлого века они решили язык свой узаконить и написали письмо царю-батюшке. А для пущей выразительности — все слова в нем были, конечно, шаповальские. Так что никто при дворе смысла послания не уловил.
— Я пытался составить шаповальский словарик, — говорит краевед Александр Кублицкий. — Еще десять лет назад мастера с кулаками отстаивали свою тайну, потому что валенки пользовались спросом. Всего я записал около 350 разных слов. Вообще, в Брянской области было несколько носителей тайных языков. Еще до войны по деревням ходили слепцы-лирники, которые играли на инструменте, а между собой перекидывались неведомыми словами. В архивах отмечены и странствующие книгопродавцы-офени с их офенским языком. Свой словарь есть и у старообрядцев. Краеведы считают, что возникновение “конспиративных” языков связано с вечной борьбой нашего народа за свободу. Что касается лингвистической стороны, то специалисты отмечали, что грамматика у новоропских шаповалов русская, а вот звуковой строй схож с северо-белорусской фонетикой.
— Мы с другими шаповалами гардеману покерим (самогону выпьем) и начинаем бусать (гулять), — признается дед Сергей. — А закаплунят в вытрезвитель, тут Митька Соболь всех посылает “к интонтой шихте” (аналог известному “к такой-то матери”. — Авт.). Деуненок отбивается и кричит: “Похлаяли на шкребень, шмураки!” (“Пошли на ..., дураки!”) — делится старик премудростями шаповальского мата.
Сам Цвир недавно попал в неприятную историю... на границе. Дело в том, что Новый Ропск расположился рядом с Украиной и Белоруссией. В честь “трехграничья” в брянском лесу еще при советской власти заложили камень “Дружбы народов”. Тогда это было место паломничества молодежи из этих республик. И вот дед Сергей вознамерился вспомнить свою молодость и поклониться ее памятнику. Только на полянку вышел, а на него молодцы в камуфляже набросились, начали руки крутить...
— “Мананатея на псуль!” — кричу. Такое крепкое выраженьице — не знаю, что означает. Но звучит забористо! Они: “Ты, дед, с какой стороны пришел — с украинской или белорусской?” Другое теперь время... Чтобы камень увидеть — таможню надо проходить...
Не только это тяготит старика в отношениях с молодым поколением. Некому ему передать мастерство, которое он унаследовал от отца и деда...
— Ламонным (молодым) антюхи не нужны... Им все у-нер-ситеты отгуряй (подавай) — не выговоришь. Эх, как тоска въяперит... — Дед мнет в черных грубых руках шапку-ушанку. — Забывают ремесло йорых чузов (стариков), забывают то, чем Русь куропская жила...
Уходит в небытие и таинственный, как Древняя Русь, язык шаповалов.
Краткий словарь шаповалов
Невооруженным глазом видно, что некоторые слова имеют русские корни. Сами жители удивительного села считают, что живут они не в Ропске, а в Куропске. Просто прибавляют для конспирации к названию “ку-” или другую бутафорскую приставку (“кусотня”, “кузавтра”, “кудень”, “свиргород”). В некоторых словах для путаницы переставлены местами буквы или добавлена лишняя (“говордить”, “тербует”, “кербуль” — “рубль”, “ласома” — “солома”). Или буквы заменены (“ночь” — “морчь”, “сковдин” — “один”, “сморщ” — “борщ”, “дурак” — “шмурак”). Видно, что с русской смекалкой и фантазией придуман тайный словарь. Отдельные выражения апеллируют к абстрактному мышлению, зрительным образам: “чай” — “дулес”, возможно, образовано от просторечного выражения “дуть чаи” (также “рога” — “растопырки”, “ноги” — “ходырки”, “понимает” — “скумает”, “протаривать” — “продавать”, “скалы” — “зубы”, “скрипуха” — “кровать”). Но есть и такие слова, происхождение которых будет трудно определить даже лингвисту: “рыба” — “псалка”, “был” (от “быть”) — “корнив”, “рюмка” — “лащевка”, “красть” — “клюжить”, “камень” — “питрус”, “корова” — “алыда”. По словам краеведов, в некоторых местах словарь перекликается с офенским и лирницким наречиями.
