Сотрудники мужской колонии Екатеринбурга убеждены: если заключенный плачет, то эти слезы обязательно крокодильи. Но сие не значит, что обитатель исправительного учреждения врет, имитируя раскаяние… Да просто общаться с живым крокодилом куда приятней, чем с иным соседом по нарам! И тайский аллигатор Умка, который вот уже шесть лет обитает в местной “комнате релаксации заключенных”, сам поведал об этом репортеру “МК”.
Хочу описать один день из жизни Дмитрия Соловьева. Может, кто-то скажет: зачем? Мало ли таких Соловьевых. Тем более по русским колониям... Только сам Дмитрий посмеялся бы такому сомневающемуся в лицо! И я объясню почему...
Итак, за мной захлопнулась дверь тюрьмы (а именно мужской ИК-2 Екатеринбурга). Во внутреннем дворике, за стеной с колючей проволокой, в полной тишине странными траекториями шлялись мужики. С запавшими обветренными щеками, одетые в черные телогрейки. А местная женщина, пресс-секретарь, мне и говорит:
— Раз уж и вы сюда попали, то первым делом снимите с себя стресс. А мы подскажем вам как...
Никаких достопримечательностей на двери, кроме таблички “Отделение релаксации заключенных”, не было. Но при входе мое лицо обдало жаром... Ведь главный пункт любой релаксации — если не человеческое тепло, то хотя бы искусственное...
— Круглосуточный подогрев — 28 градусов, — отрапортовал из-под сени растения с гибким стволом и листьями-опахалами худенький паренек с лейкой. Это и был Дмитрий Соловьев. — Лучшая температура для того, чтобы растения и всякое живое существо начали цвести и пахнуть, — заключенный повел рукой окрест своих владений.
Пахло в них, надо заметить, зверски. По бокам комнатки, на грядках с земляным грунтом, раскинулся зимний садик. Посреди этого парка — фонтан. А из угла чивикает... птица с хохолком! И, странное дело, нет ни одного стула. Мол, наслаждайтесь, но знайте свое место — а оно не столь отдаленное. За прополкой грядок кверху задом замерли еще двое зэков. Но их мы, пожалуй, опустим. В смысле, в повествование не включим.
— С утра — подъем. Потом перекличка. Одни к станку, другие снег разгребают, а меня сразу в садик направили, как только попал сюда год назад. Чтоб с природой общался. Цветы поливал... — путано объясняет Дмитрий. — Или вот, за черепахами...
Чтобы увидеть хоть одну тортилу, нам приходится лезть на бортик странного архитектурного сооружения. Это хоть и фонтан, но извергается он как-то слабовато, тоненькими ручейками. Черепахи же разместились в верхней чаше всего этого строения. “Ее за глаза называют “тарелка черепашьего супа”, — Дмитрий искусно хватает рептилию за панцирь, под которым лениво барахтаются серые лапки.
— Это матка, самая плодовитая черепаха, — любовно поглаживает ее Соловьев. — Регулярно несет яйца. Так что за шесть лет существования комнаты две черепахи нагуляли целую стаю потомков — больше десятка пришлось в зоопарк сбагрить! Когда выводятся младенцы, за тортилу приходят порадоваться все заключенные.
Тем временем животное в немом ужасе заглотило палец зэка, пожевало да и выплюнуло... Но тот все равно предложил симпатичной рептилии капустный листик.
— Че-ре-паш-ка, — по-детски протягивает Дмитрий, — смешная...
— Вы, наверное, тут не голодаете? Черепахи с вами капусткой делятся?
— Ну, нет... Не положено... — смущается Соловьев.
И вновь возвращается к делам — включает в розетку какой-то шнур... Вода в бассейне мигом начинает бурлить и плясать. Колония — она и есть колония: даже по бортику фонтана проложена высокая решетка. Неужто чтобы зэки не купались?
Тут за стальными прутьями — под водой, на зеленом, в чешуйчатых плитках, дне — зажегся желтый огонек. И вперился в меня. А Соловьев берет такую двухметровую оглоблю и начинает помешивать воду в бассейне, будто это огромный котел. Неровный пол подается, и с полуметровой глубины на поверхность показывается голова лох-несского чудища... Ну, думаю, сожрет!
— Смотрите, как Умка заинтересовалась, а все потому, что перед ней новое лицо... Только не надо так с фотоаппаратом через перила нагибаться. Она однажды чуть объектив камеры у местных журналистов не заглотила. Короче, знакомьтесь: тайский аллигатор! — и чтобы успокоить животное, Соловьев осторожно чешет своим багром по продолговатой голове, предположительно там, где у животных обычно торчат уши.
В ответ Умка издает полурык-полумурлыканье и пускает из носа пузыри. Где у крокодила заканчивается нос и начинается рот, мне как дилетанту в зоологии, конечно, не разобрать. Ну, в общем, пузыри имели место.
— Мне культура поведения этого создания уже ясна, как стекло, — продолжает заключенный. — Когда оно злится, то издает короткое урчание, а потом замирает. Может быть, даже готовится к прыжку... Когда Умку шесть лет назад передали в колонию, по словам очевидцев, она составляла в длину меньше метра. До нас девочка жила в аквариуме одного екатеринбургского бара. Но хозяева как узнали, что у нас есть такая комната, сразу дали пресмыкающемуся срок. Чтобы развлекал нас вместо цирка.
Ограду для аллигатора поначалу построили в два раза меньше, чем сейчас. Заключенные любили подолгу сидеть у решетки и вести с Умой беседу по всем понятиям: “Только крокодил однажды взбунтовался и как прыгнул! — чуть шапку с собеседника зубами не сорвал!” Другой раз пришли, а аллигатор грядки топчет — из загона за ночь выбрался! Сейчас Ума величиной со среднего человека — метр и 70 сантиметров. Вместе с ней расширился и фонтан — заключенные лично перекладывали плитку и переставляли бортики.
— Утром и вечером мы для Умы устраиваем джакузи — подогреваем воду. Если не считать расход электроэнергии, то крокодил крайне экономное существо: главное — раз в неделю закидывать ему в глотку рыбешку. Но не меньше пяти килограммов...
Будто услышав про кормежку, ящер забил по воде хвостом, а на поверхность воды неожиданно для всех выплыл комок отходов жизнедеятельности. Насвинячив, хитрое животное заработало лапами и забилось под мостик — в кишку мини-водохранилища.
Соловьев ойкнул и с извинениями притащил ведро, а также сачок: “Ловись, рыбка, большая и маленькая”... Испражнение юлило и не хотело ловиться, а Дмитрий из-за этого краснел перед журналистом.
Вразвалочку пришкандыбали четверо заключенных. Молча, с каменными лицами, окружили бассейн, и Ума показала из убежища голливудскую улыбку. Потом долго строила глазки собравшимся.
— На зоне никому нельзя проявлять свои чувства. Даже если накатят... Это потом может против тебя обернуться, — шепчет Дмитрий. — Но некоторые приходят и все-таки отводят душу... Чисто по-человечески с Умой разговаривают. “Как водичка? — интересуются. — Не надоело ли за решеткой?”... Она ведь, получается, в том же положении, что и мы. В бассейне при колонии — это ей не на свободе где-то в речке барахтаться. Поставь зверя и человека в одни условия — и между ними, можно сказать, пропадут всякие различия... И тогда они друг друга поймут. Вот я оступился, украл... А она моим прошлым не интересуется, не бередит. Даже ест из моих рук... И я себя... кому-то нужным ощущаю...
Крокодилья голова покачивалась на волнах вверх-вниз — она-то все понимала и все прощала Дмитрию Соловьеву.
