В зимнем Конногвардейском манеже впервые открылась выставка Зураба Церетели. Все красоты Питера рядом. Голова кружится, когда видишь роскошный собор, дворец Марии, памятник ее отцу Николаю I и “Асторию”, где фюрер намеревался устроить банкет по случаю взятия Ленинграда. На площади в четыре тысячи квадратных метров царят картины, эмали, графика, малая скульптура, статуи. И крупноформатные цветные фотографии, чтобы каждый увидел то, что стоит на площадях и улицах городов и стран.
Сколько изваяний заполнило пространство Манежа? Никто не считал, много. По сторонам дворника Лужкова, подметающего Москву, высятся два больших монумента. Справа — давний друг Зураба Высоцкий поет под гитару, поставив ногу на стул. В такой позе увидел его наутро после свадьбы с Мариной хозяин дома, где всю ночь кутили гости и пели грузины, не давая виновнику торжества ударить по струнам. Слева в тоге лауреата и фуфайке зэка предстает Иосиф Бродский. С ним всю ночь проговорил Зураб, встретив в Нью-Йорке изгнанника незадолго до смерти. Поэт в марте 2005 года вернулся в родной город в бронзе.
С Ленинградом-Петербургом художника связывает многое в жизни. Впервые сюда он приехал на практику после первого курса академии. Ночевал в классе консерватории на солдатской койке, рядом с роялем. По учебному заданию копировал картину в Эрмитаже. Влюбился в светловолосую девушку, гулял с ней, держась за руки, в Летнем саду, провожал до подъезда и ждал, когда она выглянет в окно. К незабытому дому, как признался Зураб Константинович на пресс-конференции, с тех пор подходил не раз, но ничего в окне больше не увидел.
В Петербурге его избрали президентом Российской академии художеств. Во дворе художественного института установили памятник Ивану Шувалову работы Церетели. У него есть кабинет в здании знаменитого питерского завода, где отливали Петра для Москвы и все другие памятники последних лет. В цехе завода я увидел конструкцию монумента “Слеза”, готового к отправке в Америку. Увидел Петра на борту трейлера, которому ночью предстоял путь к питерскому Манежу.
…Впереди проехала машина главного инженера завода Хватова, того, кто монтировал в Москве Петра и давал разъяснения Ельцину, когда тот, мрачнее тучи, накрыл набережную с мыслью это дело прекратить. У Манежа статую долго не поднимали, дожидаясь полуночи. У колоннады портика, как оказалось, проходит трасса федерального значения, и понадобилось разрешение госбезопасности, чтобы ее временно закрыть. Бронзовую фигуру осторожно подняли с борта машины. Крановщик с ювелирной точностью поднес ее к колоннаде. И в один час семь минут ночи опустил точно там, где выбрал место Церетели, молча наблюдавший за операцией после бурной схватки с администрацией Манежа. Нашелся радетель, у которого в “служебном туалете” день и ночь течет в ржавых унитазах вода, осыпается штукатурка и чернеет пыль в униженном замечательном здании. Вместо того чтобы перекрыть воду в ржавых толчках, самодур вздумал перекрыть путь Петру. По той причине, что якобы под основанием лестницы портика — песок!
Пришлось творцу так повысить голос, что в притихшем Манеже все услышали, какой густой бас у Зураба Константиновича. “Без Петра выставку не открою!” Хлопнув дверью, рассерженный мастер отправится на чествование питерского друга Жореса Алферова. Администратор ретировался. Пришлось дать расписку, что ответственность за сохранность портика берет на себя Церетели. Так на бумаге остался в архиве Манежа автограф художника.
Войти в Манеж Петру (в три роста) не удалось из-за высоты. Поэтому в мундире со шпагой встречает он всех в портике между братьями Диоскурами и вздыбленными лошадьми.
Чиновники-начальники, которые не знают, что портики на песке не стоят, возникают на пути любого монументалиста. Церетели в этом отношении не исключение из правил. Многие, читая в прессе о его презентациях, встречах с президентами и премьерами, думают, что ему все удается легко и просто.
Рукопожатия первых лиц в принципе мало что значат. Ельцин, увидев макет детского парка, возрадовался как ребенок и, будучи тогда первым лицом Москвы, дал команду начать строить наш советский Диснейленд. Став Президентом России, Ельцин распорядился выделить деньги на производство работ. Но его министры направили финансовый поток не в Хорошево—Мневники, а по другому адресу.
Шесть раз встречался Церетели с президентом Клинтоном, презентовал ему в присутствии друга Бориса модель Колумба. Но демократ Билл за два президентских срока не реализовал проект. Потому что его выбрал в мастерской на Тверском бульваре Буш-старший в присутствии Михаила Горбачева. Зурабу казалось тогда, что этот подарок России Америке, подобно статуе Свободы, поднимется над Тихим океаном. Но проиграл выборы республиканец Буш, отрекся от власти Горбачев, и брошенное на произвол судьбы дитя осиротело.
Я видел, как загорелись глаза губернатора Пуэрто-Рико, когда он и его команда увидели модель Колумба в Москве. Вслед за тем поплыли к берегам США корабли с Колумбом. А губернатор, как Буш-старший, проиграл выборы. Его преемник не захотел ссориться с индейцами, не желающими видеть испанского адмирала на своей земле.
Не захотели татары, вернувшиеся после депортации в Крым, видеть Сталина на своей, как они считают, подобно индейцам, земле. Между тем заказ на монумент в память о встрече лидеров трех великих держав поступил от президента Украины Кучмы. Сейчас он дает показания в прокуратуре и ему не до памятника. Увидел я тройку лидеров в гипсе в цехе литейного завода Санкт-Петербурга, в Москве в бронзе нашлось ему пока место во дворе галереи на Пречистенке.
Подобная история приключилась со “Слезой”, монументом в память о погибших в небоскребах-близнецах в Нью-Йорке. Мэр города Нью-Джерси, куда побежали с места катастрофы тысячи американцев, решил установить монумент на том месте, где они спасались 11 сентября. Монумент мэру и его администрации нравился безмерно. Но, пока модель превращалась в монумент, мэр города внезапно умер. Его преемнику, озабоченному предстоявшими выборами, стало не до “Слезы”. Да еще местные безработные художники зароптали, почему не им, а какому-то иностранцу дают возможность проявить себя в их городе.
Точно так роптали московские ваятели, когда в Москве на Поклонной горе вслед за памятником Победе появилась “Трагедия народов”. Тогда запустили в прессу “утку”, что якобы упала цена на квартиры в доме напротив композиции. Ее озвучил в предвыборной борьбе генерал Лебедь, вряд ли видавший в незнакомой ему Москве дом, который выдавался за жертву.
Ну а когда Лужков взялся за Петра, в СМИ, подконтрольных Чубайсу и Березовскому, правившим тогда в Кремле, началась травля художника и — рикошетом — мэра Москвы. Из главного калибра — ТВ, выстрелили в упор, смонтировав туловище Петра с головой Колумба. Мол, пристроил в Москве то, что отвергли американцы. Политтехнологи сколотили “инициативную группу”, которая потребовала провести референдум. Образовали на скорую руку либеральный союз “Молодежная солидарность”. Устраивали шумные демонстрации, куда слетались все главные телеканалы. Отпечатали сотни тысяч открыток, предлагая москвичам посылать их в мэрию, требуя Петра убрать. А сегодня иностранцы, приезжая в Москву, снимаются на фоне парусников российского флота и его основателя.
Зачем ворошу прошлое? Да потому что многие люди в Петербурге до недавних дней верили тому, что им показывали в Москве телевизионные мистификаторы, что писали в газетах оплаченные перья. Любой проект, который предлагал Церетели для “второй столицы” с порога отклонялся. Ему не мешали, когда он ремонтировал тысячи квадратных метров кровли, восстанавливал крест, низвергнутый в безбожное время с крыши академии.
Но памятник Ивану Шувалову заперли в стенах двора. Статую Бродского, которая могла бы стать украшением любой центральной улицы города, не допустили ко второму туру конкурса. Теперь все могут оценить талант художника и предвзятость экспертов, решивших вместо статуи водрузить стелу со стихами поэта.
Когда в Москве открылась первая персональная выставка Церетели, те, кто предрекал ей провал, застали толпы народа у Нового Манежа. А те, кто пришел на вернисаж, увидели не только членов правительства Москвы и Валентину Ивановну Матвиенко, курировавшую тогда в правительстве России культуру, увидели завораживающие цветом картины и убедились, что все, что писали о художнике, мягко говоря, выдумки.
В минувшую среду Валентина Ивановна на правах губернатора Северной Пальмиры расцеловалась с Зурабом Константиновичем в Манеже. Вернисаж прошел с триумфом. Книгу отзывов заполнили восклицательные знаки в конце фраз. На следующий день после вернисажа залы посетили две тысячи человек, в выходной — пять тысяч. Оказалось, тот, о котором говорили с ухмылкой, на самом деле большой художник, способный заполнить шедеврами любой зал, будь то питерский, будь то московский Манеж, где, к слову сказать, пока что Церетели не предложили выставиться.
Ошибаются те, кто в отчетах с выставки называют Церетели скульптором. Да, две его статуи вошли в пятерку самых высоких и больших на земле. Обелиск Победы на Поклонной горе поднялся на 141,8 метра. У московского Петра рост 93 метра. Десятки малых и больших изваяний в бронзе заполнили первый ярус Манежа. Но еще больше на выставке картин, пейзажей, натюрмортов, эмалей, рисунков. Не нашлось места коврам, мозаикам, которыми он прославился и получил за них Ленинскую премию. Представляясь, Церетели называет себя художником. Он считает, что художник должен, как творец, уметь все — рисовать, ваять, владеть живописью, расписывать не только холсты, но и стены, инсталлировать. Никогда питерский Манеж не видел столько ярких картин, разноцветных эмалей, столько цветов, подсолнухов, сцен народной жизни. Почему так много всего? “Дело аппетита” — так ответил после вернисажа злобствующий обозреватель газеты, содержащейся на деньги лондонского изгнанника. Потому что талантлив, отвечу я, потому что много энергии и сил в теле этого титана современного искусства.
Он не устает повторять, что приверженец искусства для искусства. И не считает, как ему внушали в академии, что искусство принадлежит народу. Но все дело в том, что именно искусство для искусства народ считает своим. Это подтверждают толпы на выставках в залах Москвы и Петербурга.
Подобной продуктивностью, умением творить в любом материале, любой технике отличались Пикассо и Шагал. В их мастерских молодому художнику посчастливилось побывать в Париже, откуда он вернулся на родину свободным художником, порвавшим узы социалистического реализма.
Неутомимость, новые памятники и вернисажи возбуждают зависть многих собратьев по кисти и резцу. Приводят в неистовство обслуживающих их искусствоведов, захвативших кафедры главных газет. На этих кафедрах не признают реализм, поклоняются “концептуальному” и “актуальному”, которое одно выдается за “современное искусство”. Оно действительно политически необходимо для тех, кто рвется к власти, к не ограниченной нормами свободе, в стремлении все радикально перестроить: заменить романы комиксами, живопись — глумливыми инсталляциями, умение рисовать — придумками из подручных материалов, а социальные завоевания — всеобщим эквивалентом, то есть деньгами.
Парадокс, общаясь постоянно с первыми лицами России и мира, художник не вдохновляется в живописи их образами. Так было в прошлом. Так и сейчас, нет на холстах портретов сильных мира сего. Есть друзья, знакомые и малознакомые, кто позировал. Неожиданно для себя среди картин увидел свой портрет, датированный 1994 годом, нигде прежде не выставлявшийся. И вспомнил давний летний день, когда часа полтора-два простоял в одной позе на Пресне перед мольбертом. На другой день увидел законченную работу. Такая вот способность у Церетели — мгновенно добиваться поразительного сходства, улавливать характер, выражать к нему отношение, утрировать черты лица, накладывая таким образом личную печать, которая мгновенно позволяет узнать автора и его модели.
Кто эти люди? Шарманщик. Точильщик. Водонос. Уличный музыкант. Молочница.
Это образы тех, кого художник видел в детстве, кого больше нет, кто ушел из жизни вместе с профессией. Они же на холстах. И рисунках, которые появляются на свет постоянно в самом неожиданном месте. Церетели рисует не только в мастерской, но и в пути, самолете, на отдыхе в горах, когда вокруг все катаются на лыжах. Даже когда президент Российской академии художеств ведет заседание, он не выпускает из рук толстую ручку, заполненную чернилами.
Присмотревшись к холстам, замечаешь, что художник видит вокруг себя не только счастливых людей, но и страдающих от одиночества, живущих без любви, детей, в бедности и страданиях.
Три картины поступили на выставку из Русского музея. Над поникшим старым мастером витают детские колыбели. Почему? “Потому что у Горнике лучшие аквани (что значит на грузинском языке “колыбель”)”. Не только земляки волнуют воображение Церетели. Он вырос в интернациональном городе, его сердце открыто всем, он ратует за дружбу народов, которая прежде была и будет. К ней призывают его картины и статуи. Под крышей Манежа сошлись грузины и славяне, иудеи и мусульмане.
На другой день после вернисажа Церетели улетел домой, в Москву. Там ждут большие дела. Судьба Рузвельта, Черчилля и Сталина пока не решена. Но на Поклонной горе ко Дню Победы поднимутся 15 высоких стел, по числу фронтов и флотов, победивших в Отечественной войне. Их отлили в Питере. Я их видел.
К приезду президента Франции установят в Москве памятник генералу де Голлю. В Хорошево—Мневниках разворачивается строительство детского парка. И в Америке наметился перелом. Буш-сын, есть основание так думать, закончит дело, начатое Бушем-отцом. Город после дебатов с радостью принял “Слезу”, в связи с чем “Нью-Йорк таймс” утверждает, что монументальное искусство Церетели сродни монументальным проектам Трампа, прославившегося строительством небоскребов.
Под занавес скажу, что после вернисажа, награждения орденом почетные гости, друзья, художники и соратники по искусству перешли из Манежа через площадь в гостиницу “Астория”. В том ресторане, где не состоялся триумф фюрера, прошел банкет по случаю открытия выставки Зураба Церетели в бывшем зимнем Конногвардейском манеже.
