О первом немецком космонавте в советское время писали много. Ставший знаменем советской пропаганды, Зигмунд Йен сделал в советское время отличную карьеру, однако с падением СССР для него, как и для миллионов других, закончилась целая эпоха — пришло время поруганных идеалов и пересмотра ценностей. Много лет о нем не было известно практически ничего, пока на широкий экран не вышел фильм “Гудбай, Ленин!”, пропитанный ностальгией по канувшему в Лету ГДР. В нем бывший космонавт предстает в образе таксиста.
Корреспондент “МК” разыскал человека-легенду, встретился с ним и провел душевную беседу за рюмкой “офицерского чая”.
Первый немец в космосе, Зигмунд Йен встретил меня на перроне вокзала в берлинском пригороде. Невысокого роста, в зеленой куртке, этот человек ничем особо не выделялся на фоне спешащей покинуть вокзал толпы.
Мы сели в старенький “Пежо” моего спутника, который скоро затормозил у ворот двухэтажного дома в некогда “генеральском поселке” Национальной народной армии бывшей ГДР. На участке перед домом — ухоженный садик, а за ним белело замерзшее озеро...
Устраиваемся на закрытой веранде, у столика с кофейником и фаянсовыми чашками. Не успев разлить кофе, Зигмунд, извинившись, удаляется, а через несколько мгновений возвращается с двумя рюмками и бутылкой украинской “Казацкой горилки с перцем” в руках.
— Вы с детства изучали русский. Чем он очаровал вас?
— В 1944 году произошла моя первая встреча с советскими военнопленными. Я был ребенком и столкнулся с ними на лесопильном заводе, где работал мой отец. Я помню, как отец показывал мне сарай, где жили русские. Там я увидел чай и несколько кусков сахара. Я говорю отцу: “Хочу сахар”. Но он строго-настрого запретил мне его брать.
Военнопленные практически не говорили по-немецки. Только у одного из них был словарь, с помощью которого он пытался общаться. Тогда во мне и пробудился интерес к русскому языку. Позже, в советской оккупационной зоне, мы начали учить этот язык в 4-м классе школы. Это обучение трудно назвать совершенным: учителя сами слабо владели русским, особенно в плане ударений и интонаций. У меня до сих пор сохранился сильный акцент из-за того, что тогда я неправильно уловил произношение.
Став летчиком, я понял, что знание русского просто необходимо. В 1963 году, будучи командиром группы “МИГов–21”, я попал в щекотливую ситуацию: мы должны были приземлиться на одном советском аэродроме в Восточной Германии. Я сел первым и уже находился на КП с советским руководителем полета, а 13 человек из моей эскадрильи так и не смогли понять указаний советского штурмана. Возникла аварийная ситуация, мне было жутко стыдно... Тот случай еще раз убедил меня в необходимости изучения русского языка. Поэтому когда мне предложили поступить в Монинскую академию, я сразу же согласился. К тому же казалось, что наша связь с СССР будет вечной!
— Приезд в Монино стал первым вашим визитом в СССР?
— Впервые я попал в СССР в 1963 году — в Астрахань, на стрельбы управляемыми ракетами. Нам говорили: “Советский Союз — страна развитого социализма, там все красиво и хорошо, все цветет”. Конечно, Астрахань — это, с одной стороны, красивый город, а с другой — вобла, пиво и кучи пьяных на улицах. Одним словом, город контрастов. Но мне понравилось.
— Чему полезному вас научили в Монинской академии?
— Кроме профессиональных знаний и работы в штабе ВВС и ПВО инспектором по безопасности я приобщился к российской истории и приобрел много настоящих друзей. В Монине был факультет, на котором советские офицеры изучали немецкий. Они нас иногда спрашивали, почему мы говорим так, а не иначе. А мы не могли ответить. Они расспрашивали нас о немецкой культуре, Гете и Шиллере, а мы не имели ни малейшего понятия о них.
— А легко работать с русскими?
— По работе мы тесно сотрудничали с 16-й воздушной армией, дислоцировавшейся в ГДР. Если у меня возникали проблемы, я звонил в ее штаб полковнику. К нему я обращался по различным вопросам, и он всегда помогал. Однако, когда я пригласил его в гости, он стал под различными предлогами отказываться. Как я выяснил позже, им было запрещено поддерживать с нами контакты, кроме служебных и официальных.
— А в ГДР подобные запреты существовали?
— Нет. Наоборот, дружба с русскими являлась для нас чем-то желанным. Вот был у меня хороший товарищ, с которым, перед его возвращением в Союз, мы встретились на природе, чтобы никто не видел нашу встречу. Мы целый день общались, гуляли по лесу, выпивали, разумеется... На обратном пути, в машине, я услышал, как он говорит жене “Где же мои документы? Ты не помнишь, где я снимал шинель?” Я развернул машину, и мы двинулись обратно. Я вспомнил, где мы останавливались и он снимал шинель. Минут сорок мы ехали назад. Стемнело. Приблизившись к тому месту, я сбавил скорость, и вдруг свет фар выхватил на асфальте черное пятно. Это и были утерянные документы. Позже офицер стал гражданским летчиком и очень часто привозил нам с женой подарки...
— Когда вам захотелось самому подняться к звездам?
— Во времена Гагарина я не считал это возможным. ГДР в то время было не до космоса. Однако незадолго до окончания Монинской академии нам прочитали курс военной космонавтики. Помню, преподаватель сказал: “Не удивлюсь, если кто-то из вас попадет на подготовку в Звездный городок”. И действительно, когда в 1976 году было принято решение о полетах космонавтов из соцстран, преимущество отдавалось летчикам, говорящим по-русски, а большинство из них как раз являлось выпускниками Монинской академии.
— Что было для вас самым сложным во время отбора?
— На комиссию вызвали многих. И выпускников Дрезденской академии, и “монинцев”. Затем приехала делегация советских врачей. Проверяли обоняние, давая нюхать разные субстанции. И вот мне протягивают “флажок” с запахом. Я что-то чувствую, но не понимаю, что именно. Время идет, а я ничего путного сказать не могу. Врач нервничает. Тут в кабинет входит один из советских медиков. Наш врач через переводчика говорит, что у меня отсутствует обоняние. Тогда тот берет со стола один нюхательный “флажок” и подносит его к моему носу: “Что это?” А я ему по-русски отвечаю: “Уксус”. Он: “Годен!”
— И как вам удалось стать лучшим в “четверке”?
— Когда наша группа состояла из 10 человек и мы проходили подготовительный курс, я понял, что шансы у меня есть по разным показателям — и по языкам, и по математике, и в плане физической подготовки. Плюс ко всему я не курил. А когда я в числе четверых попал в Звездный городок, моя уверенность начала расти. Это прослеживалось по отношению врачей. Идеология роли почти не играла. Решающую роль в отборе играли заключение психологов, физическая подготовка и знание русского языка.
— Как ваша семья восприняла известие о том, что вы летите в космос?
— Это являлось государственной тайной. Жена все узнала лишь в ноябре 1976-го, перед отправкой в Звездный городок. Мы взяли с собой нашу дочь Грит. В Звездном я устроил ее в школу, хотя она совсем не знала языка. Директор школы нашел учительницу, и уже через три месяца Грит щебетала по-русски.
— Я слышал, что перед стартом вы волновались не столько за сам полет, сколько за прочтение приветственной речи...
— Обращение к немецкому народу я заучил наизусть: “Я первый немец в космосе” и т.д. Этот документ я читал по-немецки, что было согласовано с Политбюро советским. Для меня этот момент был очень волнующим.
— А правда ли, что у вас на борту имелся журнал с обнаженными девушками?
— Да, когда я его увидел, то испугался. Это была типичная порнография. А советские товарищи мне: “Давай переводи”. Там были тексты на различных языках, в том числе и по-немецки. А я отвечаю: “Не могу, запаса слов не хватает”. На станции также имелись игральные карты с обнаженной женской натурой. Их ребята на Земле положили в беспилотный корабль снабжения. Вечерами мы играли этими картами. Правила были элементарны. После раздачи колоды все одновременно вскрывались. Выигрывал тот, кому доставалась карта с изображением наиболее красивой девушки. А таковую до этого определял командир корабля. Вы не думайте, что космонавты думают лишь о работе и красоте космоса. Это было бы и скучно, и не по-человечески.
— Говорят, что земные микробы, заносимые в космос с Земли, имеют способность мутировать. Как обстояло с “внутренней дезинфекцией организма” спиртным?
— В ракеты обеспечения нам положили несколько тюбиков с наклейками типа “Сок смородиновый”, содержавших коньяк. Делалось это неофициально, но начальство смотрело сквозь пальцы. Ведь от 200 граммов на четверых на неделю ничего страшного не случится. Все также понимали, что никто напиваться не будет. Во-первых, количество не позволит, а во-вторых, очень велик риск что-то испортить. Помню, мы отмечали в космосе День металлурга, по капельке выпили за них. А первого сентября справили начало учебного года. Вообще, в космосе много не пьется.
— Видели ли вы фильм “Гудбай, Ленин!”, где вы предстаете в образе главного героя?
— Он у меня есть на DVD. Мне даже предлагали сыграть самого себя. Режиссер прислал сценарий, но я понял, что там мне нечего делать. Я понял, что фильм может получиться неплохой, но играть не захотел. Очень уж не понравились фокусы с тем, что я якобы должен заменить Эриха Хонеккера.
— А если бы в жизни вам предложили заменить Хонеккера, вы бы согласились?
— Конечно же, нет. Нужно трезво оценивать свои способности. Это было нереально и ненужно — ни стране, ни мне. Позже мне прислали демонстрационную копию фильма и пригласили на презентацию. Но я на нее не пошел. Позже мы с женой сходили на “Гудбай, Ленин!” инкогнито в один берлинский кинотеатр. Хотя фильм снят западным режиссером, в нем представлен трезвый взгляд на вещи: и в ГДР люди смеялись и радовались, растили детей. При встрече режиссер рассказал мне, что смотрел наши юмористические передачи и сумел понять, чем мы жили. Взять хотя бы образ спивающегося учителя. Он очень жизненный. Да что учителя — сколько офицеров спилось! Ведь нас всех, за исключением некоторых молодых старших лейтенантов, выгнали из армии. Это только западная пресса трубила об объединении вооруженных сил ФРГ и ГДР. В действительности ничего подобного не было. Командный состав уволили. То же самое было проделано и с педагогами наших школ. Мне кажется, что успех “Гудбай, Ленин!” заключается в его правдоподобности.
— В “Гудбай, Ленин!” вы сыграли таксиста, однако на самом деле ваша профессиональная карьера в ФРГ сложилась куда более удачно.
— В жизни, помимо каких-то профессиональных навыков, нужно еще и везение. Мне подфартило, когда я понадобился Кельнскому центру космонавтики, когда там при подготовке космонавтов поняли необходимость сотрудничества с Россией. В ФРГ не было ни одного кандидата, говорившего по-русски. Решающим стал момент на подготовительной стадии. Они пригласили бывшего тогда начальником Космического центра в Звездном генерала Владимира Шаталова. Тогда ГДР еще существовала, и я являлся генералом ее Народной армии. Я боялся, что Шаталов отнесется ко мне как к предателю и перебежчику. Увидел я его на пресс-конференции и думаю: “Что сейчас будет?..” Но Шаталов, заметив меня, прервал общение с журналистами, подошел ко мне и обнял. Я обрадовался, что старые друзья не забыли меня.
— В ГДР вы были культовой фигурой, а многие западные немцы узнали о вас лишь благодаря фильму. Не обидно?
— Я равнодушен к признанию. Иногда его проявления даже досаждают. С самого начала я не особо расстраивался, поскольку большую часть времени проводил в России. Хотя отношение к нам постепенно меняется. Перед 25-й годовщиной нашего полета мне позвонили из Немецкого космического центра и предложили на выбор: полететь вместе с федеральным президентом Йоханнесом Рау в Индию или же устроить торжественное мероприятие на моей малой родине. Я выбрал второе. Приехали практически все немецкие космонавты, кроме двух находившихся на тот момент в Америке, а также Быковский, Цыплиев и Корсунов. Позже Быковский сказал мне: “Я уверен, что ты нашел свое место в этой новой Германии”.
— Вас узнают на улице?
— Бывает, автографы просят. Ежедневно я получаю массу писем от обычных граждан. Пишут на всевозможные темы, но большинство корреспонденции приходит от коллекционеров автографов. Они также просят, чтобы я получил для них подпись и у русских космонавтов.
— Вам было присвоено звание Героя СССР. Вы до сих пор надеваете Золотую Звезду?
— Иногда надеваю по торжественным случаям. Надевал ее, например, на встречу с Путиным в Берлине два года назад. Помню, как награду Героя ГДР мне вручал Эрих Хонеккер: он принимал нас с Быковским по случаю десятой годовщины полета. Он тогда прямо сказал Быковскому: “Не забывайте о том, что было создано в СССР!” Это был 1988 год, и Хонеккер хорошо понимал, куда ведет горбачевская политика, куда катится исторический процесс...
ИЗ ДОСЬЕ "МК"
Зигмунд Йен родился в 1937 году в Германии. С 26 августа по 3 сентября 1978 года вместе с ветераном советской космонавтики Валерием Быковским совершил полет в космос, который длился 7 суток 20 час 49 мин 04 сек. В ГДР Йен дослужился до генерал-майора и в 1989 году, после объединения Германии, был уволен из армии. С 1989 г. он работал представителем DLR и Европейского космического агентства в ЦПК имени Ю.А.Гагарина в России. В 2003 г. ушел на пенсию и живет в собственном доме под Берлином с супругой Эрикой. У них две дочери — Марина и Грит, а также три внука.
