Ему 65, а он все остается секс-символом. Он славен дурным характером, плохим обращением с женщинами, несдержанностью на язык и проблемами с алкоголем. И он все равно нравится женщинам. Наверно, и в 90 он останется самим собой. Потому что он — великий Аль Пачино. Актер, равного которому Голливуд так и не смог произвести.
Он — икона мирового кино, звезда с непререкаемым авторитетом, при этом от беседы с ним остается впечатление, что он свой в доску парень. Во время нашего интервью у него беспрерывно звонил телефон. Но Аль был так мил, что злиться на это пиликанье было невозможно. О “Крестном отце”, своих желаниях и несыгранных ролях накануне юбилея великий Аль Пачино рассказал в эксклюзивном интервью “МК”.
— Согласились бы продолжить историю о “Крестном отце”?
— Ради “Крестного отца” я готов на все. Но здесь главный — Коппола, как он скажет, так и будет. Это его детище.
— А как вам современный “Крестный отец” — “Клан Сопрано”?
— В этом сериале снималось очень много моих друзей и даже очень близких приятелей. С Домиником Чианезе мы много работали. Что я могу сказать? Я в восторге. Думаю, ребята сделали максимально возможное. По крайней мере, я могу сделать такой вывод из тех трех или четырех серий, что удалось посмотреть. Вы знаете, я чудовищно занят. Я даже не смотрю кино!
— Но вы же оскаровский академик! Как же вы голосуете за фильмы?
— Очень просто. Во-первых, тому, кто состоит в Академии и не голосует, нет прощения. Я в этом уверен. Голосовать обязаны все. Во-вторых, мне присылают все фильмы, и не может быть такой отговорки, что я не видел картину. И, в-третьих, мои дети умеют пользоваться DVD-проигрывателем, они умеют вставлять в него диски и включать. И очень редко бывает, чтобы я не видел фильма. В остальном — это правило игры — я голосую так, как считаю нужным, как мне подсказывает интуиция. Так что у меня нет ни одной уважительной причины не голосовать.
— У вас сегодня юбилей, круглая дата — 65. Вы жалеете о каких-то упущенных возможностях?
— Сожаления? Мммм... Попробую вспомнить прошлое... Пожалуй, отвечу так. У меня есть мантра, которую я стараюсь произносить про себя как можно чаще: “Я — актер”. Я очень часто доверяю собственному чутью — знаете, держу нос по ветру. И я счастлив, что меня все еще увлекают роли. Иногда бывает такое, что во время работы в какой-нибудь картине меня не покидает ощущение, будто я превращаю 99 центов в доллар.
Я ни о чем не жалею. Я люблю все то, что произошло со мной за мою длинную жизнь, каждый момент этой жизни. Но, оглядываясь, могу вам честно сказать: роль — это то, что может затмить все что угодно. Но, конечно, вам не стоит мне верить, когда я говорю, что увлекся безоглядно каким-либо фильмом. Каждая картина — ящик Пандоры. Что из нее получится, никогда заранее не знаешь. И если это не то, что ожидал, ты просто закрываешь крышку. Но бывают такие случаи, когда тебя засасывает. Кажется — открыл роль, сыграл ее, и тебя тянет туда все глубже. Я говорю сейчас о Шекспире, конечно. Сыграв в “Венецианском купце”, я хочу еще и еще играть Шекспира.
— Умные киноведы часто пишут, что эра 70-х принесла мировому кино трех великих актеров: Аль Пачино, Роберта Де Ниро и Дастина Хоффмана. Что вы об этом думаете?
— Пожалуй, я соглашусь с теми, кто считает, что 70-е были особенным временем. Но, знаете, я считаю, что современность принесла мировому кино много хороших актерских работ, даже больше, чем славные 70-е. Тогда говорили, что в кино очень много смазливых мужских лиц. И тут появился я! И знаете, что самое интересное? Современные обаятельные, красивые мальчики тоже могут играть, и очень неплохо. Посмотрите — Шон Пенн был смазливым мальчишкой, а стал великим. А Леонардо Ди Каприо? А Джонни Депп? А Джуд Лоу? Я со многими молодыми работал и могу сказать, что актерская школа за последние годы сильно продвинулась.
— Ну хорошо, а вот говорят, что, прежде чем вжиться в роль, актеру было бы неплохо поносить костюм своего персонажа. Примеряли балахон для роли Шейлока в “Венецианском купце”?
— Какой еще балахон?
— Ну такая длинная одежда, в которой расхаживали люди в те времена...
— Да, идея хорошая. Но я как-то не догадался. И правда, надо было в нем походить, как же я так?! Это хороший вопрос — честно. Мне даже прислали несколько костюмов до съемок...
Да, алло! (У Аль Пачино опять зазвонил мобильный.) О, я могу перезвонить тебе попозже, у меня интервью сейчас. Да, спасибо. Извините (уже обращается ко мне), не могу же я выключить телефон, это будет выглядеть невежливо. Так на чем мы остановились?
— На балахоне.
— Знаете, как это бывает? Всегда кажется, что у тебя есть время что-то сделать, и всегда откладываешь все на последний момент. А в первый день съемок понимаешь, что тебе следовало бы начать с примерки костюма.
— Что вас в первую очередь заинтересовало в Шекспире, кроме имени самого драматурга, конечно?
— Давным-давно я видел Марлона Брандо в роли Юлия Цезаря. И то, что он сделал в этом фильме, было великолепно, я восхищаюсь Брандо. Позже я поймал себя на мысли, что хотел бы сыграть в “Ромео и Джульетте” и что всегда стараюсь урвать возможность увидеть эту пьесу на сцене. У Шекспира совершенно особый язык. Кроме того, что он просто красив, он наполняет тебя новыми эмоциями. Но я прекрасно помню, какую тоску в меня вселяли уроки в школе, посвященные Шекспиру. И тогда я сам стал вести семинары, посвященные великому драматургу. Я рассказывал студентам о Шекспире так, как я его видел. Они, в свою очередь, рассказывали мне о самом себе. И о том, что они думают обо мне и моей жизни. Очень было познавательно.
Но мы отвлеклись. Завершая наш разговор о Шекспире, могу точно сказать: актеры — счастливые люди. Играя шекспировские пьесы, мы поднимаемся на новый уровень — не только интеллектуально, но и эмоционально. Играя Гамлета, не только учишь роль, но и приобретаешь его черты характера. И это великолепно, что мы можем работать с таким прекрасным материалом, как пьесы Юджина О’Нила, Теннесси Уильямса, Августа Стринберга. В этом преимущество актерской профессии.
— Вы все-таки итальянец, съемки “Венецианского купца” шли в Италии. Признайтесь, вы согласились сыграть в этом фильме еще из-за возможности побывать в Италии?
— Отчасти. Но ноябрь в Венеции — не лучшее время года. Я всегда рад возможности выбраться в Европу. Я себя очень комфортно чувствую и в Италии, и в Европе. Когда я был в восточном Берлине — кстати, на чекпойнте Чарли, я почувствовал ход истории, — мне прохожий сказал: “О, привет, Аль!” Знаете, было приятно. Это не просто быть человеком мира, чувствовать свою причастность, неравнодушие к окружающему миру. Я родился на Манхэттене, живу в Нью-Йорке и считаю себя нью-йоркцем. А этот город отчасти европейский, поэтому все мы — в чем-то европейцы. Жаль, налоги приходится платить американские.
— Вы знаете, что вы будете делать в ближайшем будущем?
— Не поверите, но не имею ни малейшего понятия.
