Мишу провели мимо меня по коридору. Опрятный, чистый, глаза веселые. Близко подойти мне не дали:
— Я тебе передал, — крикнул я.
— Спасибо, — крикнул Миша, и сержант увел его вниз по лестнице.
Корреспондент “МК” Михаил Романов сидит в 11-й камере на втором этаже спецпрымальника-размерковальника ГУВД Минскага гарвыканкама (в спецприемнике-распределителе ГУВД Минского горисполкома). В камере 12 человек, все россияне. Две русские девушки сидят, разумеется, отдельно.
Мишу приводили к начальнику спецприемника Владимиру Шибко на встречу с сотрудником российского посольства Дмитрием Богдановым.
— Нормальный парень ваш Романов, — говорит Шибко, — не скулит, не ноет.
Я привез Мише передачу. Дежурный по спецприемнику велел написать заявление. Чистую бумагу в спецприемнике экономят, заявление я написал на чистом бланке “Протокола задержания”: “Прошу принять передачу для Михаила Романова:
1. Сало белорусское — 500 граммов
2. Хлеб “Нарочанский” — 1 буханка
3. Салфетки влажные — 2 упаковки
4. Бумага туалетная — 2 рулона
5. Сигареты “Кент-4” — 6 пачек, по числу оставшихся суток
6. Чеснок — 3 головки
7. Вода минеральная “Минская-4” — 2 литра
8. Карамель “Рыжик” — 400 граммов
9. Газета “Московский комсомолец” за 28.04.2005 г.”
Прапорщик Ковальчук забрал пакет и сказал, что передаст его немедленно.
— Только вам сначала нужно зайти в бухгалтерию и оплатить проживание у нас Романова. Это на четвертом этаже, кабинет №6.
В бухгалтерии сидит красивая блондинка Татьяна Ивановна. Деньги с меня взяла за семь суток, потому что одни сутки Миша провел в отделении милиции. 26 тысяч 810 белорусских рублей (345 российских рублей). “А что так дорого?” — спросил я. “Ну мы же его здесь кормим”, — сказала Татьяна Ивановна. Перед ней лежало дело Романова, №865. Краем глаза я прочел несколько строк из “Протокола задержания”. Если верить этому протоколу, то Миша арестован за участие в несанкционированном митинге, выкриках на белорусском языке лозунга оппозиции “Живе Беларусь!” и игнорировании сотрудников милиции. Но верится в это с трудом. Особенно неправдоподобно выглядит картина, как Миша на чисто белорусском языке кричит “Живе Беларусь!” — и это с его якутской физиономией.
“Понаехали тут, — беззлобно говорит Татьяна Ивановна. — Работы мне добавили, оформляй их тут всех. Это ваш сын?” — спрашивает она. “Да”, — отвечаю я, чтобы избежать лишних вопросов. Тем более что наша газета в Белоруссии под запретом. Татьяна Ивановна открывает паспорт Миши. Долго смотрит на его якутское лицо. “Что-то не похож”, — сомневается Татьяна Ивановна. “В мать, — коротко отвечаю я и спрашиваю у бухгалтера: — А как бы мне с ним встретиться?” — “Это с начальником поговорите, он в соседнем кабинете”. — “А как его зовут?” — “Владимир Владимирович”, — говорит Татьяна Ивановна и хохочет.
Владимир Владимирович Шибко — начальник спецприемника, бывший опер уголовного розыска, свидание не дает. “Это возможно, — говорит он, — только если ваше посольство обратится к нашим властям”. Наверняка наши власти пойдут навстречу, но процедура эта достаточно длинная, гораздо длиннее, чем срок у Романова. “Я вам что хочу сказать. Нашим белорусским задержанным родственники, друзья передачи принесли. Так вот они с россиянами не делятся, жадничают. Это говорит о том, что ваших подставили”.
В кабинете также сидит Дмитрий Богданов, сотрудник российского посольства в Белоруссии. Он встречался с Мишей Романовым. Вчера после обеда российское посольство пообещало передать в спецприемник теплые вещи для наших ребят, какие-нибудь книжки. Больше они вроде бы ничего не просили.
Спецприемник находится на улице Окрестина. Это на юго-западе столицы, рядом с кожвендиспансером. Четырехэтажное здание на 100 мест. Здесь содержатся административные арестанты — мелкие хулиганы, нарушившие административный надзор освободившиеся уголовники, бомжи, которых время от времени сажают для профилактики по какому-нибудь формальному поводу, алкоголики. Здесь же оказываются иногда и обычные уголовники, находящиеся под следствием по легким статьям. Могут посадить вместе и бомжей, и уголовников, и политических. Но если верить начальнику спецприемника, Мишу Романова, а он, безусловно, отнесен к политическим, держат отдельно от бомжей.
Самое страшное для обитателей спецприемника — попасть в одну камеру с алкоголиками. Специальных клинических условий для алкоголиков в спецприемнике нет. От вынужденного воздержания от спиртного у них начинаются приступы белой горячки. Они шумят, пристают к сокамерникам, беседуют со своими зелеными чертями и бьются головами в двери.
Самая маленькая рассчитана человек на восемь. Самая большая — человек на тридцать. Отдельных спальных мест, шконок, кушеток и тому подобного в спецприемнике нет. Спят на общем деревянном помосте высотой полметра. На каждого арестанта отводится на этом помосте примерно один квадратный метр. Спать приходится только на боку, и переворачиваться на другой бок лучше всем одновременно. Железная, болотного цвета дверь с кормушкой и глазком, в углу параша — обычное больнично-тюремное очко (не унитаз) заподлицо с поверхностью на небольшом постаменте. Рядом умывальник с холодной водой. Все это отделено от жилой части камеры отгородкой высотой чуть больше метра. Узкое окно под потолком, забранное матовыми стеклоблоками и решеткой. Стены грязно-желтого цвета под так называемой шубой, на которых ничего нельзя написать. Радиоточки нет. Освещение и днем и ночью одинаковое. Тусклая, 40-свечовая лампочка над дверью не гаснет ни днем, ни ночью. И спать не дает, и читать при ней трудно.
Некоторые камеры оборудованы замаскированной видеоаппаратурой. Обнаружить объектив видеокамеры слежения никому из обитателей спецприемника еще не удавалось, но в дежурке видели экран телевизора с изображением внутренностей камер.
Питание положено — трехразовое. Но бывает так, что раздатчики, те же арестанты, чтоб не перетрудиться, совмещают обед и ужин. То есть обед приносят позже, а потом доносят вечерний чай, таким образом оставляя сидельцев без вечерней каши. На праздник, который как раз застанет Миша (Пасха и Первомай), могут подать гречку-размазню, пустой чай, непропеченный черный хлеб, полбуханки на день. После такого хлеба мучает изжога. Если его мякиш с силой бросить в стену, он прилипнет. Из такого хлеба можно лепить нэцке.
Будят в 8 утра на уборку камеры. Надзиратель приносит грязное ведро и швабру. Дежурный по камере обязан протереть пол, вымыть туалет и умывальник с хлоркой, передать корзину с мусором дежурящему по этажу бомжу. Лагерных порядков типа смотрящего по камере или, напротив, камерного “петуха” в спецприемнике нет. Стукачей, однако, к политическим подсаживают обязательно. Проверка раз в сутки: вечером после ужина. Надзиратель может зайти в камеру или просто прокричать фамилию арестанта через кормушку. Все остальное время арестанты предоставлены сами себе. Можно лежать, сидеть или ходить по узкому проходу между стеной и помостом от параши до окна.
Сейчас в камере, наверное, очень холодно. В Минске скверная, зябкая погода. А если в ближайшие дни потеплеет, то в камере будет слишком жарко и душно.
Но самая тяжелая пытка — отсутствие прогулок. В спецприемнике нет прогулочного дворика. Можно попроситься на какую-нибудь работу во дворе спецприемника или даже в городе. Но политических на работу не выводят.
В душ водят раз в неделю. В душе есть печка для прожарки одежды, и стоит неистребимый запах паленых паразитов. Когда тебя помещают в спецприемник, предварительно в душ не ведут. Будем надеяться, что Мишу помоют хотя бы на Пасху.
Общение с арестантами из других камер невозможно. Откричать в забранное окно нельзяо. Всякие записки и письма в принципе запрещены, как и личные свидания с родными и адвокатами, не говоря о друзьях. Бывали случаи, когда арестанту становилось плохо. Родные узнавали об этом только после того, как человек попадал в больницу скорой помощи.
Бывший замминистра иностранных дел Республики Беларусь, чрезвычайный и полномочный посол (этот ранг дается пожизненно) Андрей Санников провел в спецприемнике 15 суток по обвинению в организации народного марша “За лучшую жизнь” в марте 2003 года. Формально его обвинили в организации несанкционированного мероприятия. Андрей поделился со мной своими впечатлениями от пребывания в спецприемнике.
— Писем и записок передавать нельзя. Я с друзьями сидел без информации и очень от этого страдал. Наши товарищи на воле придумали остроумный ход. Сверстали в одном экземпляре номер газеты, похожий на одно из православных белорусских изданий, куда поместили все приветы от наших близких и всю последнюю информацию о том, что происходит на воле вокруг нашего ареста. В рубрике “Знакомства” этой православной газеты красовался портрет моей жены, с объявлением, что она ищет спутника жизни, желательно дипломата, пусть даже с вредными привычками и даже судимого. Письма от друзей из Америки и Европы были напечатаны на английском под рубрикой “Изучаем иностранные языки”. Мы развлекались в камере чтением вслух книги Збигнева Бжезинского “Большая шахматная доска”. Потом, будучи в США, я подарил именно этот экземпляр книжки с нашими автографами самому г-ну Бжезинскому. Старик был очень растроган.
