Что такое клонирование? По принятому в науке определению — это точное воспроизведение того или иного живого объекта. То есть — создание его копии. При этом старый и новый организм имеют одинаковый набор генов. Совершенно необязательно копировать овечек, типа прославленной Долли, или прочий рогатый скот. Порой людям гораздо нужнее результаты опытов по клонированию более мелких организмов: вирусов, микробов, растений, насекомых.
Кому скажешь, что здесь творятся настоящие чудеса, — ведь не поверят. Совсем невзрачное приземистое двухэтажное здание, похожее на сельскую поликлинику. Между тем чудеса здесь, в одном из институтов академии сельскохозяйственных наук, что в поселке Родники Раменского района, — это обычная работа. Ну а как еще можно человеческим языком назвать работу генетиков? Правда, местные ученые овечек Долли не клонируют. Им подавай нечто попушистее: горностаев, соболей, песцов, норок. И вовсе не потому, что они такие эстеты. Скорее по бедности…
Юрий Козловский, кандидат биологических наук, прямо-таки с материнской нежностью берет в руки пробирки с какой-то коричневой жидкостью.
— А здесь у нас бактерии, которые мы клонировали.
— Как? Выпил и смертельную хворь подхватил?
— Да нет же. Как раз наоборот. Сплошная польза.
Оказывается, ученый Козловский изобрел лекарство от... банкротства.
Сегодня хозяйства, которые разводят пушных зверей, одно за другим разоряются. Цены на корма растут как на дрожжах. Такова конъюнктура мирового рынка. Ведь норки и горностаи — хищники. Им рыбу, мясо подавай. Раньше главным кормовым продуктом пушных зверей был минтай. А сейчас его едят люди. Цена-то под 100 рублей за кг. Не каждому пенсионеру нынче такая еда по зубам. А экономить не получается. Если кормить зверьков разной требухой да объедками, они начинают болеть, лысеют. Кто ж купит такую невзрачную шкуру? Облезлые шубы пока еще не в моде. Вот Юрий Козловский и придумал с помощью генной инженерии увеличить защитные возможности живого организма. Теперь дал зверю лекарство, и корми хоть помоями. Ни одна зараза не страшна. Что ни съешь — все усвоится. А шерсть только гуще становится и лоснится, как будто салом смазали.
— Да я на себе все проверял, — Козловский, как всякий ученый, доверяет только личным экспериментам. — Есть теперь могу все что ни попадя. Я эксперименты в низовье Волги ставил. Там сами знаете какая вода — вся таблица Менделеева стекается. А я сделаю пару глотков своих бактерий и пью из реки. Вот видите — жив и здоров.
Для звероводческих хозяйств лекарство Козловского теперь незаменимо. Даже во время вспышек токсикоинфекции, которая раньше косила зверей сотнями, теперь заболевших практически нет. Шерсть млекопитающих остается густой, а мясо — съедобным.
Козловский больше двадцати лет своей жизни отдал генетике. Конечно, громкие сообщения о масштабных планах иностранных коллег-генетиков временами нагоняли завистливые мысли. А потом он понимал, что все это из области “высокого искусства”. А толку-то от этого? Разве что покрасоваться. И продолжал создавать нечто полезное в быту. Тем более что за эти изобретения ему действительно масса людей благодарна.
— А что делать? — подхватывает разговор член-корреспондент РАСХ Николай Балакирев. — Видите, как мы живем. На научное учреждение не больно похоже. Слишком все обветшало. Если будем думать только о высоком, институту вообще жить не на что станет. Приходится свои знания приближать к людям. В результате наши открытия стали доступнее. А чем еще должна заниматься наука? Ее главная задача — облегчить людям жизнь.
Бытует мнение, что российские ученые остаются в стороне от современной науки. Мол, в стране проводятся только единичные исследования по генной инженерии. Даже научных публикаций на эти темы нет. А до клонирования и вообще руки не дошли.
Однако все это байки завистников. На самом деле генетика обязана российским ученым очень многим. Например, ученые из этого института одними из первых в мире провели опыты по клонированию животных. Когда иностранцы опубликовали результаты исследований с клонированной овечкой Долли, то оказалось, что еще пять научных центров пришли к аналогичному результату. В том числе и наш, российский. Так мы попали в престижный список стран, которые эффективно работают с клонированными кроликами.
— Ну и подумаешь, что эти животные малы. Зато в их изучении мы продвинулись достаточно далеко, — с гордостью замечает Николай Балакирев. — Тем более что экспериментальный материал, полученный на лабораторных кроликах или сурках, можно использовать при клонировании человеческих тканей, если понадобится. Ради высшей науки отрабатывать технологию клонирования можно и на кроликах. А затем данные научных опытов переносить на других животных и человека. Естественно, престижнее заниматься клонированием крупного рогатого скота. Но для этого нужны немалые средства.
Тем не менее благодаря мелким зверькам в России уже проведены модельные исследования, отработана технология. И теперь у ученых достаточно опыта, чтобы манипулировать генами в зависимости от научных задач. Если бы в стране выделялось достаточно средств на фундаментальные научные исследования, отечественные ученые брались бы, как и прежде, за масштабные проекты. Раскрывали бы тайну генома человека или животных. Пока же их цели больше приближены к задачам сельского хозяйства и здравоохранения страны.
Кстати, на этом поприще наши генетики тоже в грязь лицом не ударили. Их разработками вовсю интересуются на Западе.
— Наши ученые выделили у кролика ген, который отвечает за образование молока. Потом так модифицировали его, что теперь экспериментальные крольчихи дают молоко, содержащее лекарственный белок. Им можно лечить онкологию, лучевую болезнь. Этот метод позволяет значительно ускорить и удешевить процесс синтеза препарата. Сейчас в нашей стране в этом направлении работает несколько институтов. Но наши подразделения были одними из первых, — утверждает Балакирев.
Теоретически подобное молоко можно получать от козы и от коровы, а не только от мелких зверьков. Ученые надеялись, что уже в ближайшем будущем удастся создать специализированные стада для детей и стариков. Отдельное поголовье для диабетиков, а отдельное — для астматиков. В общем, хотели излечить всю страну. Но не вышло. Пришлось ограничиться опытами над кроликами.
Кстати, бедность, оказывается, хороший стимул к тому, чтобы как следует пошурупить мозгами. На этой почве у специалистов зародился, как они считают, очень перспективный для России проект — выведение новых пород сурка. Причем для госбюджета эта затея поначалу не стоила ни копейки.
Опытный материал был добыт ручным путем. Несколько научных сотрудников института отправились в Сальские степи и наловили там диких сурков. Теперь это лабораторный материал.
Известно, что в природе шкурка сурка неказиста и для промысла особой ценности не представляет. Но оказалось, что зверь уникален. В еде он неприхотлив, для его прокорма сгодится даже трава. Но самое главное — зимой он впадает в спячку. Причем крепко дрыхнет даже на лютом морозе. То есть хозяйствам, которые займутся его разведением, не надо тратиться на отопление ферм. А значит, будет не важно, какие тарифы на коммунальные услуги установит государство. Получается, что выведение сурка куда дешевле содержания песцов, лис и норок. При этом у него съедобное мясо, а жир используется в медицинских целях. Ну а качество шкурки — дело поправимое. Раз за дело взялись ученые, сурок не хуже соболя будет выглядеть. На то они и генетики, чтобы творить чудеса. Превратили же они чернобурку в песца.
Наши власти, как обыватели, вспоминают о генетике только в одном случае — когда заходит разговор о трансгенных продуктах. Тогда все в один голос твердят: это вред. В мире биологов рассуждают иначе.
— Да откуда вред? — удивляется Юрий Козловский. — Человек ведь ничего не придумывает. Чтобы получить картофель, устойчивый против вредителей, просто немного модифицируют его генную основу. Причем для этого не пытаются вживить в него что-то сугубо лабораторное. А используют проверенный материал — гены родственных растений (для картофеля это дикий паслен), которые имеют нужные свойства. И подсаживают, скажем, в картофель в значительно большем количестве. Ничего нового — просто усиливают имеющиеся свойства. При этом людям нечего бояться. Если бы модифицированный ген приносил вред, то клубни бы сами подохли.
Отечественные генетики с восторгом рассказывают о достижениях китайских коллег. И с сожалением говорят о себе. Мол, отстали навсегда. У них и рис высокоурожайный, и пшеница имеет по 15 полноценных колосьев на одном стебле. В результате народ сыт и движется по пути рыночных преобразований. А будет ли в будущем вред — бог весть. Специалисты посмеиваются над доводами некоторых сторонников запрета трансгенных растений: мол, посевы трансгенных растений губят птиц. Но позвольте, птицы не умирают, они просто улетают. Что им делать на плантациях, где нет вредителей? Ведь червяки и мухи — их корм.
В Московской области селекционеры занимаются созданием новых пород пушных зверей более 70 лет. Однако в 90-е годы научные исследования оказались слишком накладными. Бизнесмены решили, что и без особых достижений продать можно все. Главное — правильно торговать. В результате из нескольких десятков пород норки осталось только четыре. 70-летняя работа пошла пушному зверьку под хвост.
Еще недавно не страна ученым должна была, а они ей. У институтов накопилось долгов перед жилищно-коммунальным хозяйством и поставщиками кормов на 5 млрд. рублей. Сейчас дело несколько поправилось. Хотя бы из госбюджета своевременно стали перечисляться средства на оплату коммунальных платежей. Хотя, конечно, на сами разработки денег отпускается — кот наплакал. Поэтому на заработки за границу уехало около 20 самых способных ученых. Из многочисленной компании аспирантов дай бог два остаются после учебы в альма-матер.
— Это не удивительно, — считает Николай Балакирев. — Каждый год несколько десятков звероводческих хозяйств разоряется. А значит, некому впитывать достижения науки. В итоге круг замыкается. Чтобы наука прогрессировала, нужны экономические успехи.
Только в последние два-три года в стране снова стал просыпаться интерес к работе ученых. Уже благодаря вставшему на ноги бизнесу. Появились заказы на выведение новых пород животных. Правда, результатов скоро ждать не приходится. Ведь селекция — процесс не быстрый. В лучшем случае он занимает порядка пяти лет. Скажем, знаменитого черного соболя в свое время выводили почти 40 лет. Зато уничтожили — за 10.
Мы идем вместе с Козловским по пустынному лабораторному корпусу института. На стенах несвежий кафель, под ногами скрипучий паркет. Давно не крашенные двери как-то сиротливо приоткрыты.
— Не удивляйтесь тишине. Только что два наших сотрудника защитили диссертации, вот немного и расслабились.
Я и не удивился. Такой убогий интерьер во многих отраслевых институтах. Но мне всегда казалось, что тем, кто работает с мельчайшими частицами, нужен как минимум электронный микроскоп. А чтобы разрезать гены на части, необходим особо тонкий скальпель и еще более хрупкий пинцет — чтобы перетащить эти фрагменты в нужное место. Но ничего подобного я здесь не обнаружил. Все напоминало скорее районную больницу: колбы да пробирки. Даже не верится, что в такой банальной, даже убогой обстановке могут делаться открытия генной инженерии.
— Ну а где же ваша таинственная операционная, в которой животные потрошатся на гены? Где происходят чудесные превращения?
— Когда работают с генами крупных млекопитающих, действительно применяют микроинъекции — пересаживают ядра. У нас же все проще. Мы примерно знаем геном бактерии. Поэтому собираем несколько штук вместе и разрезаем не по отдельности, а сразу полмиллиграмма. Вот у нас есть специальный прибор, без которого нельзя изучать структуру белка. Ждали его пять лет, хотя стоит эта штука всего 600 долларов. Впрочем, при наших зарплатах такая закупка выглядит довольно крупной.
Действительно, микроскопические частицы превращаются на моих глазах в цветную гребенку. Можно смотреть, любоваться и, естественно, изучать структуру бактерии.
— У генной инженерии огромные возможности, — Козловский берет еще одну пробирку. — Это материал, из которого вырастет гриб. Тот самый, который многие используют как напиток. При его приеме быстро снижается холестерин в крови. Мы хотим из него на генном уровне выделить вещество, которое влияет на состав крови. Может быть, получится новый препарат. Но это в будущем.
